ту,  окружающие  условия
становились вполне терпимыми, а наша походка - наверное,  благодаря  чистому
прохладному воздуху и высоте - приобрела даже определенную живость, и тем не
менее мы быстро уставали и были вынуждены делать частые остановки.
   Часа три мы выдерживали устойчивый темп - движение и  отдых  чередовались
через равные промежутки времени. Ридикюль мы несли попеременно, но если меня
ходьба взбадривала, Амелии каждый шаг давался все труднее: она тяжело дышала
и постоянно жаловалась на головокружение.
   Было и другое обстоятельство, удручавшее нас обоих: с той секунды, как мы
пустились в путь, ландшафт не  изменился  ни  на  йоту.  Растительная  стена
рассекала пустыню все таким же  сплошным  барьером,  разве  что  порой  чуть
снижалась или, напротив, выдавалась вверх.
   Солнце всходило все выше,  расточая  живительное  тепло,  и  вскоре  наша
одежда совсем просохла. Однако лица у нас  оставались  незащищенными  (капор
Амелии был без полей, а я потерял свою шляпу в зарослях)  и  незамедлительно
начали обгорать - мы оба  одновременно  почувствовали,  что  кожу  неприятно
пощипывает.
   Пригревающее  солнце  вызвало  новые  метаморфозы   в   жизнедеятельности
растений. Тошнотворные  шевеления  ветвей  и  взрывы  стручков  продолжались
примерно час после восхода, а теперь стали редки,  зато  побеги  тянулись  к
солнцу с поразительной быстротой и взрослые растения  без  устали  поили  их
соком.
   С самого момента крушения меня преследовала одна назойливая  мысль,  и  я
понял, что пора дать ей огласку.
   - Амелия, - сказал я, - это я полностью виновен в том, что  мы  попали  в
столь затруднительное положение.
   - Что вы имеете в виду?
   - Мне не следовало менять курс машины времени. Это  был  безответственный
поступок.
   - Вы виновны в случившемся не более моего. Пожалуйста, не будем  говорить
об этом.
   - Но наша жизнь того и гляди окажется в опасности!
   - Тогда мы встретим опасность рука об руку, - ответила она. - Если вы  не
перестанете корить себя, жизнь станет попросту невыносимой. Ведь это не  вы,
а я... я первая затеяла садиться в машину... Главная наша  забота  теперь...
главное - вернуться к людям...
   Я бросил на Амелию быстрый взгляд и увидел, как  с  лица  у  нее  сбежала
краска, а веки  наполовину  смежились.  Мгновением  позже  она  пошатнулась,
беспомощно посмотрела на меня и упала, вытянувшись во весь рост на песке.  Я
бросился к ней.
   - Амелия! - позвал я взволнованно, но она не шевельнулась.
   Схватив ее за руку, я нащупал пульс: он был слабый и неровный.
   Ридикюль оставался у меня, и я, повозившись с застежкой,  открыл  его.  Я
знал заведомо, что там  должно  быть  что-либо  подобное,  и  тем  не  менее
пришлось переворошить все содержимое, прежде чем на дне  ридикюля  отыскался
крошечный флакончик с нюхательной солью. Свинтив колпачок, я  помахал  им  у
Амелии перед носом.
   Реакция не заставила себя ждать. Амелия сильно закашлялась  и  попыталась
отстраниться. Обняв девушку одной рукой за плечи, я помог ей  сесть.  Кашель
не прекращался, на глаза у нее навернулись  слезы.  Тут  я  кстати  вспомнил
прием, который мне однажды показывали, и почти сложил Амелию пополам,  мягко
пригибая ей голову к коленям.
   Через несколько минут она выпрямилась и посмотрела  на  меня  осмысленным
взглядом, но лицо у нее было по-прежнему бледным, а глаза все еще слезились.
   - Мы слишком долго шли без пищи, - проговорила она. - У меня  закружилась
голова, ну и вот...
   - Это, вероятно, высота, - я пришел ей на помощь. - Надо будет спуститься
с плато при первой же возможности...
   Порывшись в ридикюле, я достал плитку шоколада. Мы ведь едва  почали  ее,
большая часть была в целости, и я, отломив еще два квадратика,  протянул  их
Амелии.
   - Нет, нет, Эдуард, не надо.
   - Съешьте, - настаивал я. - Вы слабее меня.
   - Мы совсем недавно завтракали. Будем экономными. -  И,  отобрав  у  меня
шоколадные квадратики, она решительно засунула их  вместе  со  всей  плиткой
обратно в ридикюль. - Вот что я действительно  хотела  бы,  так  это  стакан
воды. Жажда меня совершенно замучила.
   - А вам не приходило в голову, что сок этих растений можно пить?
   - Если мы не найдем воды, то рано или поздно придется это проверить.
   - Знаете, - сказал я, - когда нас вышвырнуло в заросли ночью, я  нечаянно
хлебнул немного сока. В общем-то он напоминает воду, только слегка горчит.
   Спустя две-три минуты Амелия  поднялась  на  ноги,  пожалуй,  не  слишком
уверенно, и заявила, что может идти дальше. На всякий случай я  заставил  ее
сделать еще глоток бренди. Но хотя мы  шли  медленнее,  чем  прежде,  Амелия
через несколько шагов пошатнулась снова. Сознания она на этот раз не теряла,
но призналась, что ее тошнит. Мы отдыхали целых  полчаса,  а  солнце  упорно
взбиралось по небосклону.
   - Прошу вас, Амелия, съешьте немного шоколаду. Уверен,  что  единственная
причина вашего недомогания - недостаток пищи.
   - Я не более голодна, чем вы, - ответила она. - Дело вовсе не в голоде.
   - Тогда в чем же?
   - Не могу вам сказать.
   - Но вам известна причина?
   Амелия кивнула.
   - Если вы сообщите ее мне, я постараюсь придумать, как вам помочь.
   - Вы не можете мне помочь, Эдуард. Я сейчас приду в себя.
   Я опустился перед девушкой на песок и положил руки ей на плечи.
   - Амелия, мы просто не знаем, сколько  нам  еще  идти.  И  мы  никуда  не
дойдем, если вы больны.
   - Я не больна.
   - Мне сдается, что это не так.
   - Я испытываю определенные неудобства, но я вполне здорова.
   - Тогда будьте добры, держите себя в руках, - бросил я.
   Моя озабоченность неожиданно для  меня  самого  обернулась  раздражением.
Амелия помолчала немного, потом, опираясь на мою руку, поднялась и сказала:
   - Ждите меня здесь, Эдуард. Я долго не задержусь.
   Забрав у меня ридикюль, она  медленно  двинулась  к  зарослям.  Осторожно
протиснулась меж молодых кустиков на опушке, шагнула вглубь, к более высоким
растениям. А достигнув  их,  обернулась,  взглянула  в  мою  сторону,  затем
пригнулась и скрылась из виду. Я встал спиной к Амелии, догадавшись наконец,
что она ищет полного уединения.
   Прошло пять минут, семь, десять - она  не  показывалась.  Через  четверть
часа я начал беспокоиться. С тех пор как Амелия исчезла в  зарослях,  кругом
повисла могильная тишина. Но, невзирая на растущую тревогу, я  понимал,  что
уважение к спутнице обязывает меня подождать еще. Я  ждал,  судя  по  часам,
более двадцати минут, когда до меня донесся неуверенный голос:
   - Эдуард!..
   Не в  силах  дольше  сдерживаться,  я  бросился  сквозь  красные  заросли
напролом туда, где видел Амелию в последний раз. Меня терзала мысль, что  на
нее обрушилось какое-то страшное несчастье,  -  но  никакое  воображение  не
могло подготовить меня к тому,  что  открылось  моему  взору.  Я  замер  как
вкопанный и тут же отвел глаза: Амелия сняла с себя юбку и блузку и осталась
в одном  белье.  Правда,  она  подняла  юбку  перед  собой,  пытаясь  как-то
заслоняться от меня; в глазах у нее читались  мольба,  испуг  и  откровенное
замешательство.
   - Эдуард, у меня ничего не получается. Пожалуйста, помогите мне...
   - Что случилось? - вскричал я в изумлении.
   - У меня слишком тугой корсет. Я едва дышу. Но никак  не  могу  развязать
шнурки... - Она громко всхлипнула и продолжала: -  Я  не  хотела,  чтобы  вы
догадались, но я же не была одна ни минуты со вчерашнего дня. Я задыхаюсь от
боли. Ради всего святого, помогите мне...
   Не стану отрицать, что патетичность ее выражений меня слегка  позабавила,
но я подавил улыбку и шагнул вперед, чтобы очутиться у Амелии за спиной.
   - Что я должен делать?
   - Развязать шнурки.  Они  должны  быть  завязаны  внизу  бантиком,  но  я
нечаянно затянула узел...
   Присмотревшись, я понял, что она имеет в виду. Я вцепился в узел  ногтями
и распутал его, в общем, без особого труда.
   - Ну вот, - произнес я, отворачиваясь. - Готово.
   - Будьте добры, расшнуруйте меня, Эдуард. Я сама не смогу дотянуться.
   Чувства, которые я жестоко подавлял в себе, вдруг вырвались наружу,  и  я
воскликнул:
   - Не хватает еще, чтобы я вас раздевал!
   - Я прошу вас распустить шнурки, только и всего.
   И пришлось  мне,  переборов  себя,  приступить  к  кропотливому  труду  -
выдергивать шнурки из петель. Когда задача была наполовину решена и шнуровка
корсета чуть-чуть ослабла, я воочию увидел, как туго он впивался в тело.  Из
верхних петель шнурки вылетели сами  собой,  и  броня  распалась  на  части.
Амелия стащила ее с себя, а затем сердито отшвырнула прочь и  обратилась  ко
мне:
   - Не могу выразить, как я благодарна вам. Эдуард. Еще мгновение  -  и  я,
наверное, задохнулась бы.
   Если бы она сама не повернулась ко мне, я счел бы свое пребывание  с  нею
рядом совершенно неподобающим, но она позволила юбке упасть к ногам,  открыв
мне сорочку из легчайшего материала  и  высокую  грудь.  Я  не  сдержался  и
подался вперед, намереваясь заключить Амелию в объятия, но она отпрянула и к
тому же загородилась юбкой как ширмой.
   - А сейчас оставьте меня, - попросила  она.  -  Одеться  я  сумею  и  без
посторонней помощи.
   4
   Когда две-три минуты спустя Амелия вышла из зарослей, она была  полностью
одета, а корсет держала на весу, пропустив его между ручками ридикюля.
   - Почему вы не захотели расстаться с ним совсем? - поинтересовался  я.  -
Вряд ли вам требуются новые доказательства, что эту штуку носить нельзя.
   - Можно, если не слишком долго, - возразила она, но вид у  нее  при  этом
был весьма смущенный. - Сегодня я отдохну от него, а завтра надену снова.
   - Заранее предвкушаю, как завтра мне придется помогать вам,  -  заявил  я
вполне чистосердечно.
   - Вашей помощи не потребуется. К  завтрашнему  дню  мы  вернемся  в  лоно
цивилизации, и я найму себе служанку.
   Краска смущения еще  не  сошла  с  ее  лица,  да  и  я  не  избавился  от
возбуждения, а потому счел возможным добавить:
   - Если вы хоть как-то считаетесь с моим мнением, смею вас  заверить,  что
ваша фигура отнюдь не нуждается в корсете.
   - Ваше замечание неуместно. Пора продолжать путь.
   Амелия двинулась вперед, и мне пришлось последовать ее примеру.
   Происшествие с корсетом  на  время  отвлекло  нас  от  опасностей  нашего
положения; теперь мы заметили, что солнце продвинулось достаточно далеко  на
запад и заросли начали отбрасывать  тень.  Едва  мы  ступали  на  затененный
участок, на нас сразу же веяло холодом.
   После получаса размеренной ходьбы я собрался предложить передышку, но тут
Амелия внезапно остановилась. Впереди лежала неглубокая низинка,  и  девушка
не замедлила подойти к ее краю, а я следом.
   - Нам предстоит разбить бивуак на ночь. Полагаю, надо  заняться  этим  не
откладывая.
   - Вообще-то я не возражаю. Но  не  следует  ли  сперва  продвинуться  еще
дальше на юг?
   - Нет, это место подходит как нельзя лучше. Мы проведем ночь здесь.
   - Под открытым небом?
   - Ну, зачем же? У нас хватит времени до прихода ночи  устроить  настоящий
лагерь. - Амелия изучала низинку самым внимательным образом. - Когда я  была
в Швейцарии,  мне  показывали,  как  возводить  укрытия  на  случай  крайней
необходимости. Нам надо лишь немного углубить эту дыру и  надстроить  вокруг
бортики. Если вы займетесь этим, я тем временем нарежу стеблей.
   Мы препирались минуты две-три - я полагал разумным идти до тех пор,  пока
не начнет смеркаться, - но Амелия стояла на своем. Кончилось  тем,  что  она
сняла жакет и направилась к зарослям, а я  присел  на  корточки  и  принялся
выгребать песчаный грунт голыми руками. Однако прошло  еще  не  меньше  двух
часов, прежде чем наш импровизированный лагерь стал  удовлетворять  хотя  бы
элементарным требованиям. Я расчистил низинку от  самых  крупных  камней,  а
Амелия наломала пушистых ветвей, напоминающих папоротник. Ветви мы сложили в
низинке стогом, словно  намереваясь  развести  костер,  но,  разумеется,  мы
собирались не поджигать стог, а забраться внутрь, поближе к его основанию.
   Солнце уже почти скрылось, и мы с Амелией вновь ощутили холод.
   - По-моему, мы сделали все, что могли, - сказала она.
   - Так не пора ли нам залезть в нашу нору? Только теперь я по  достоинству
оцепил мудрость Амелии,  настоявшей  на  том,  чтобы  подготовиться  к  ночи
заранее. Не остановись мы здесь, нам бы ни за что не успеть так основательно
защититься от холода.
   - Хотите пить?
   - Спасибо, мне ничего не надо, - ответил я. Но я  лгал  -  горло  у  меня
пересохло с самого утра.
   - Вы же и капли во рту не держали.
   - Как-нибудь переживу ночь.
   Амелия указала мне на длинный ползучий стебель из тех, что она не  кинула
в стог, а сложила в сторонке. Отломив часть стебля, она протянула его мне со
словами:
   - Выпейте соку, Эдуард. Это не опасно.
   - А если сок ядовит?
   - Отнюдь нет. Я попробовала его еще когда возилась с корсетом.  Он  очень
освежает и, по-моему, не дает никаких неприятных последствий.
   Я поднес срез стебля к губам и неуверенно потянул в себя содержимое.  Рот
мгновенно наполнила холодная жидкость  с  каким-то  острым  привкусом,  и  я
быстро ее проглотил. После одного-двух  глотков  привкус  перестал  казаться
неприятным.
   - Послушайте, это  же  точь-в-точь  микстура,  какую  мне  прописывали  в
детстве!
   Амелия улыбнулась.
   - Значит, вы тоже ее пили! А я-то гадала, заметите ли вы сходство...
   - Только в детстве мне давали  обычно  еще  и  ложку  меду,  чтобы  снять
привкус.
   - Ну что ж, на сей раз вам придется обойтись без меду.
   Я ответил храбро:
   - Как знать...
   Амелия бросила на меня проницательный взгляд, а потом смутилась,  хоть  и
не так сильно, как раньше. Я отшвырнул напоивший меня  стебель  и  помог  ей
забраться в убежище, уготованное нам на ночь.
   Глава VII
   Мы раскрываем истину
   1
   Довольно долгое  время  мы  лежали  тихо,  не  шевелясь.  Хотя  Амелия  и
постаралась выбрать самые сухие растения,  мы  вскоре  обнаружили,  что  под
тяжестью наших тел они все равно сочатся влагой. К тому же малейшее движение
- и к нам проникали струйки наружного воздуха. Правда, я  ухитрился  немного
подремать,  но  за  Амелию  не   ручаюсь.   Разбуженный   холодом,   который
предательски подкрался к моим ногам, я понял, что она совершенно закоченела.
   - Эдуард, неужели нам суждено умереть здесь? - только и спросила она.
   - Не думаю, -  ответил  я  без  промедления.  Признаться,  минувшим  днем
подобная перспектива мне и самому приходила в голову, и я попытался  заранее
найти какие-то аргументы в утешение Амелии.  -  Не  может  быть,  чтобы  нам
оставалось далеко идти.
   - Но мы погибнем от голода!
   - У нас еще есть шоколад.  И,  как  вы  справедливо  заметили,  сок  этих
растений питателен.
   По крайней мере, это  была  правда:  мой  желудок  настоятельно  требовал
твердой пищи, однако с тех пор, как  я  рискнул  выпить  соку,  сил  у  меня
заметно прибавилось.
   - Если не от голода, то от холода. Долго я не выдержу.
   Ее била дрожь, и я не мог не слышать, как во время разговора у нее стучат
зубы. Наш бивуак пока что не оправдывал надежд.
   - Пожалуйста, разрешите мне, - сказал я  и,  не  дожидаясь  ее  согласия,
придвинулся к ней и обнял ее за шею.  Отпор,  полученный  накануне,  еще  не
изгладился  из  моей  памяти,  и  я  испытал  облегчение,  когда  Амелия   с
готовностью припала головой к моему плечу и  положила  руку  мне  на  грудь.
Тогда я приподнял колени,  чтобы  дать  ей  возможность  поджать  ноги.  Но,
устраиваясь поудобнее, мы невольно потревожили накрывающее нас одеяло листвы
и потратили немало времени, прежде чем сумели вновь расправить его.
   Наконец, мы успокоились, силясь хотя  бы  восстановить  то  относительное
тепло, каким располагали поначалу. Минуты шли за минутами - мы молчали, пока
наша близость не стала сказываться и я не почувствовал себя немного уютнее.
   - Эдуард, вы спите? - спросила Амелия совсем тихо.
   - Нет, - отозвался я.
   - Мне все еще холодно. Может, надо встать и нарезать еще листьев?
   - По-моему, лучше просто лежать и не шевелиться. Тепло придет само собой.
   - Обнимите меня.
   То, что последовало за этой в общем-то невинной просьбой, я не  сумел  бы
представить себе даже в самых смелых мечтах.  Повинуясь  порыву,  я  привлек
Амелию к себе, в ту же секунду она обвила меня  руками,  и  мы  очутились  в
объятиях друг друга - настолько тесных, что я отбросил всякую осторожность.
   Щека Амелии была прижата к моей щеке, и я вдруг ощутил, что эта бархатная
щека ласково трется о мою! Я ответил тем же - и  тут  понял,  что  любовь  и
страсть, которые я так старательно подавлял в себе все  это  время,  вот-вот
выйдут из-под контроля. В глубине души я знал наперед, что позже  пожалею  о
своей несдержанности, но  тут  же  забыл  об  этом:  мои  чувства  требовали
немедленного выхода. У самых моих губ оказался изгиб  девичьей  шеи,  и,  не
пытаясь более противостоять судьбе, я прижался  к  этому  нежному  изгибу  и
поцеловал его с отменной пылкостью. Амелия в ответ обняла меня еще крепче, и
мы оба совершенно перестали заботиться о сохранности нашего убежища.
   Я чуть-чуть отстранился, Амелия повернула ко мне лицо и прильнула  губами
к моим губам. Я ответил так горячо, что чуть не задушил ее. Когда мы наконец
прервали затянувшийся поцелуй, наши лица разделяли какие-нибудь полдюйма,  и
тогда я сказал с непритворной убежденностью:
   - Я люблю вас, Амелия.
   Она не  отозвалась,  лишь  опять  привлекла  меня  к  себе,  и  мы  снова
целовались как безумные, не в силах остановиться. Амелия была для меня всем,
мироздание словно прекратило существовать, и по  крайней  мере  на  время  я
совершенно перестал замечать  необычность  окружающей  обстановки.  Я  хотел
одного - чтобы так  продолжалось  вечно.  И  Амелия,  судя  по  ее  реакции,
разделяла мои чувства.
   И вдруг она отдернула руку, отвернулась от меня и громко заплакала.
   Возбуждение разом спало, и я ощутил огромную усталость.  Я  как  бы  упал
откуда-то с высоты, уткнувшись лицом во впадинку  между  шеей  Амелии  и  ее
плечом. Это  продолжалось  бесконечно  долго:  мы  не  шевелились,  я  дышал
болезненно, с трудом, и мое дыхание в замкнутом пространстве  обдавало  меня
жаром. Амелия плакала, и слезинки, капая у нее  с  виска,  стекали  одна  за
другой по моей щеке.
   2
   Я шевельнулся один-единственный раз, когда левую руку свела  судорога,  а
затем вновь лежал тихо-тихо, защищая Амелию от холода своим телом.
   Разум мой, казалось, совершенно бездействовал, желание оправдаться  перед
самим собой иссякло так же быстро, как и необузданная страстность. Иссякло и
желание обвинять себя в чем бы то  ни  было.  Губы  слегка  саднило,  я  еще
чувствовал вкус поцелуев Амелии. Пряди ее волос щекотали  мне  лоб  -  я  не
отодвигался.
   Проплакав несколько минут, она успокоилась. Чуть позже ее  дыхание  стало
размеренным, и я понял, что она заснула. Я  тоже  мало-помалу  почувствовал,
что усталость, скопившаяся за день, дает себя знать, сознание  затуманилось,
и с течением времени я позволил себе забыться.
   Не знаю, долго ли я спал,  только  вдруг  снова  отдал  себе  отчет,  что
бодрствую, так и не изменив положения тела за всю ночь.  Неужели  мы  раньше
никак не могли согреться? Теперь я буквально пылал огнем. К тому же я заснул
в очень неудобной позе, и у меня отчаянно затекла  спина.  Безумно  хотелось
двинуть рукой, на мгновение выпрямиться, в довершение бед жесткий воротничок
рубашки врезался мне в шею, а  медная  запонка  больно  впилась  в  гортань.
Однако я боялся разбудить Амелию и продолжал  лежать  в  надежде,  что  меня
опять сморит сон.
   Вопреки ожиданию и невзирая на все наши приключения,  настроение  у  меня
было довольно бодрое. Если  вдуматься  как  следует,  наши  шансы  на  жизнь
оставались зыбкими; Амелия, видимо, тоже понимала это. Если мы не  доб