ман, не
сводя глаз  с гротескной, неподвижной фигуры Роджера. - Скэньон тоже
славный парень, только у него склонность считать все, что он делает,
пупом вселенной. Хотя... может быть, на этот раз он и прав.
 Это высказывание  было ни в коей мере не преувеличенным. Для нас не
было никаких  сомнений: самый важный элемент во всех этих сложнейших
взаимозависимостях  разума  и  материи,  которые  прошлые  поколения
ученых  называли   Гея,  находился  именно  здесь  -  возлежащий  на
жидкостном ложе,  похожий на  главного  героя  из  японского  фильма
ужасов.  Без   Роджера  Торравэя  марсианская  экспедиция  не  могла
начаться вовремя.  Миллиарды людей  могли бы  усомниться в  важности
этого. Мы - нет.
 Роджер был центром всего. Внутри массивного здания института именно
он  был   точкой  приложения   всех  сил,  равнодействующая  которых
превращала его  в то,  чем он  должен был  стать. В  операционной за
соседними дверями Фрилинг, Вейднер и Брэдли монтировали в него новые
части. Ниже,  в марсианской  камере, той самой, в которой умер Вилли
Хартнетт, проверялась  безотказность  работы  этих  новых  частей  в
марсианских условиях.  Иногда время  безаварийной работы было опасно
коротким, тогда  их конструкция модифицировалась, насколько это было
возможно, или  добавлялись резервные схемы - или деталь просто шла в
дело, с молитвой и скрещенными пальцами.
 И весь  остальной мир тоже складывался вокруг Роджера, как лепестки
луковицы. Чуть  дальше внутри  здания гудел и урчал гигантский 3070,
поглощавший все новые и новые программы, по мере того, как в Роджера
блок за блоком встраивались цепи промежуточной обработки информации.
За стенами  института лежал  город Тонка, жизнь которого зависела от
успеха программы  - она  была здесь главным работодателем и основным
смыслом жизни.  Город  был  окружен  штатом  Оклахома  и  остальными
пятидесятью четырьмя штатами, простирающимися на все четыре стороны,
а эти  штаты окружал  усталый и  сердитый мир,  перебрасывавшийся из
столицы в  столицу  не  совсем  дипломатическими  нотами  на  высшем
уровне, и цеплявшийся за существование мириадами отдельных существ.
 Люди, связанные  с программой,  постепенно отгораживались  от всего
остального мира.  Когда могли,  они избегали телевизионных новостей,
не читали  в газетах ничего, кроме спортивной колонки. Они работали,
что было сил, так что на чтение, в общем, просто не хватало времени.
Но дело  было не  в этом.  Они просто  не хотели знать. Мир сходил с
ума, и  чужеродная начинка  огромного белого куба института казалась
им вполне  рациональной и разумной действительностью, а столкновения
в Нью-Йорке,  тактические ядерные ракеты над Персидским заливом, или
повсеместный голод в странах, некогда известных, как "развивающиеся"
- бессмысленной галлюцинацией.
 Это и  в самом  деле были галлюцинации. И бессмысленные, по крайней
мере для будущего нашего рода.

 Итак, Роджер  жил и  изменялся. Кайман  проводил рядом  с  ним  все
больше  времени,   почти  каждую   минуту,  когда  не  был  занят  в
марсианской камере.  Он с  благодарностью смотрел  на Кэтлин  Даути,
шастающую по палате, засыпая пеплом от сигарет все, кроме Роджера. И
все равно, что-то его тревожило.
 Ему пришлось  смириться с  тем,  что  Роджеру  нужны  промежуточные
системы для  обработки избыточной  информации. Но  он не  мог  найти
ответа на главный вопрос: если Роджер не знает, что видит, как же он
увидит Истину?

 Глава 8

 НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ

 Погода портилась  быстро и  надолго.  Мы  видели,  как  надвигалась
перемена, как  клин арктического воздуха двигался от Альберты на юг,
дойдя до самого Техаса. Штормовое предупреждение приковало машины на
воздушной подушке  к земле.  Тем сотрудникам программы, у которых не
было   колесных    машин,   приходилось    добираться   общественным
транспортом,  и   стоянки  были   почти  пустыми,  если  не  считать
бесформенных комков перекати-поле, скачущих на ветру.
 Не все  приняли предупреждение  всерьез, и  первый же  в этом  году
заморозок принес  с собой простуду и грипп. Брэд слег, Вейднер болел
амбулаторно, но ему запретили даже приближаться к Роджеру, опасаясь,
что он  заразит его  банальным легким  недомоганием, против которого
Роджер был  сейчас бессилен.  Почти вся  работа по  созданию Роджера
легла на Джонатана Фрилинга, здоровье которого теперь охранялось так
же ревностно, как и здоровье Роджера. Только железную старуху Кэтлин
Даути не брала никакая зараза, и она ежечасно заглядывала в палату к
Роджеру, осыпая санитарок пеплом и советами.
 - Относитесь  к нему,  как к  живому существу,  - строго наставляла
она. -  И оденьтесь,  как следует,  когда  пойдете  домой.  Сверкать
своими симпатичными  жопами будете потом, а сейчас главное, чтобы вы
не подхватили  простуду, до  тех  пор,  пока  без  вас  можно  будет
обойтись.
 Санитарки не обижались. Они и так выкладывались до последнего, даже
Клара Блай, которую вызвали из медового месяца, подменять заболевших
подруг. И  они заботились  о нем  не меньше,  чем Кэтлин Даути, хотя
глядя на  это гротескное  создание, которое все еще звалось Роджером
Торравэем, трудно  было представить,  что он  - действительно  живое
существо, у которого, как и у них, есть свои радости и свои печали.
 Роджер стал все чаще приходить в себя. Двадцать часов в сутки, а то
и  больше,   он  проводил   в  спячке,  или  в  полусне,  оглушенный
обезболивающими, но  иногда узнавал  людей, находившихся в палате, и
даже вразумительно говорил с ними. Потом мы снова отключали его.
 - Интересно,  что он  чувствует, -  сказала как-то Клара Блай своей
сменщице.
 Та посмотрела на маску, в которую превратилось его лицо, на большие
искусственные глаза.
 - Может  быть, лучше и не знать этого, - ответила она. - Иди домой,
Клара.
 Роджер слышал  это: записи  осциллографа показывали, что он слушал.
Анализируя телеметрию,  мы могли  составить некоторое понятие о том,
что происходит  в его  сознании. Он  часто  ощущал  боль,  это  было
очевидно.  Но   это  была  не  боль-предостережение,  не  импульс  к
действию. Это  была часть  его  жизни.  Он  научился  ждать  боль  и
терпеть, когда  она приходила.  Пока он  не чувствовал почти ничего,
связанного с  его телом, кроме боли. Его внутренние рецепторы еще не
свыклись со своим новым телом. Он не знал, когда ему заменили глаза,
легкие, сердце,  уши, нос и кожу. Он не знал, как узнавать ощущения,
и какие из них делать выводы. Вкус крови и рвоты в горле: откуда ему
было знать,  что у  него удалены легкие? Темнота и скрытая в глубине
черепа боль,  так непохожая  на привычную  головную: откуда ему было
знать,  что   это  значит,  как  ему  было  отличить  удаление  всей
зрительной системы от выключенного света?
 В какой-то  миг он  неясно  сообразил,  что  уже  давно  не  слышит
знакомых  больничных   запахов,  ароматизированного   дезодоранта  и
дезинфектора. Когда  это случилось?  Он не  знал. Знал только, что в
окружающем его мире больше нет никаких запахов.
 Зато он  слышал. Невероятно четко различая звуки, и на таком уровне
чувствительности, как  никогда прежде.  Он слышал каждое сказанное в
палате слово, даже самым тихим шепотом, и почти все, что происходило
в соседних  комнатах. Когда  он приходил  в  себя  настолько,  чтобы
слышать, он  слышал, как  разговаривают люди.  Он понимал  слова. Он
чувствовал заботу  в голосах  Кэтлин Даути и Джона Фрилинга, понимал
беспокойство и раздражение в голосах генерала и его заместителя.
 Но прежде всего он чувствовал боль.
 Как много  было разной  боли!  В  каждом  уголке  тела.  Заживление
послеоперационных ран  и  яростное  пульсирование  тканей,  нечаянно
поврежденных по  дороге к  главной цели.  Мириады иголочек боли: это
Фрилинг или  санитарки  втыкают  зонды  в  тысячи  больных  мест  на
поверхности его тела, снимая какие-то показания.
 А еще была глубинная, внутренняя боль, временами почти переходившая
в физическую  - когда  он вспоминал  о Дори.  Когда он  находился  в
сознании, он  иногда вспоминал  и спрашивал, не приходила ли она, не
звонила? Он не помнил только, чтобы ему отвечали.
 А однажды  он ощутил  новую, пылающую боль в голове... и понял, что
это свет.
 К нему возвратилось зрение.

 Когда санитарки  заметили, что  он их видит, они тут же доложили об
этом Джону Фрилингу. Тот схватил трубку и позвонил Брэду.
 - Сейчас  буду, -  ответил Брэд.  - Не  включайте ему свет, пока не
приеду.
 Брэд добирался  до института  больше часа,  а когда  появился, было
видно, что  он все еще еле держится на ногах. Его засунули под душ с
антисептиком, побрызгали  антисептиком в  рот, надели  хирургическую
маску, и  только тогда  он осторожно  отворил дверь и вошел в палату
Роджера.
 - Кто там? - спросил голос с постели.
 - Это  я, Брэд, - пошарив рукой по стене, он отыскал выключатель. -
Я включу немного света, Роджер. Скажи, когда увидишь меня.
 - Уже  вижу, -  вздохнул голос. - По крайней мере, мне кажется, что
это ты.
 Ладонь Брэда остановилась.
 - Как  ты можешь...  - начал он и осекся. - Ты что, хочешь сказать,
что видишь меня? Что ты видишь?
 - Ну,  - прошептал  голос, -  лица я  не различаю.  Только какое-то
свечение. Зато  я вижу  твои руки  и твою голову. Они яркие. Неплохо
различаю плечи  и туловище. Хотя хуже... ага, ноги тоже вижу. Рожа у
тебя презабавная. Посередине большая клякса.
 Сообразив, Брэд потрогал защитную маску.
 - Инфракрасное излучение. Ты видишь тепло, Роджер. Что еще?
 Кровать немного помолчала.
 - Еще вижу светлый прямоугольник. Наверное, это дверь. Видно только
очертания. Что-то  довольно ярко светится с другой стороны, у стены,
и я  оттуда все  время что-то слышу... это мониторы телеметрии? Вижу
свое собственное  тело, то  есть простыню,  а под  ней силуэт своего
тела.
 Брэд огляделся вокруг. Хотя у него было время привыкнуть к темноте,
он почти  ничего не  видел. Только узоры светящихся точек на панелях
мониторов,  подсвеченные   индикаторы,  и   тонкую  полоску   света,
просачивающуюся из-за двери.
 - Отлично, Родж. Что еще?
 - Еще  много, но  я не знаю, что это. Какой-то свет внизу, у самого
пола, рядом с тобой. Очень слабый.
 -  Отопление,  должно  быть.  Ты  молодец,  парень.  Ладно,  теперь
держись. Я  включу немного  света. Тебе, может быть, это и не нужно,
но не забывай обо мне и санитарках. Говори, что чувствуешь.
 Он понемногу начал проворачивать регулятор яркости, медленно, очень
медленно, восьмая часть оборота, еще чуть-чуть... Под потолком ожили
спрятанные  за  карнизом  лампы  -  сначала  тускло,  потом  чуточку
сильнее. Теперь  Брэд уже  различал фигуру на кровати, сначала блеск
раскрытых, вывернутых  вперед крыльев,  потом само  тело Роджера, до
пояса укрытое простыней.
 - Теперь  я тебя  вижу, -  вздохнул слабый  голос Роджера. - Только
немного по-другому, теперь я вижу цвет и ты не светишься так сильно.
 Брэд снял ладонь с выключателя.
 - На первый раз хватит, - его качнуло, и он оперся плечами о стену.
- Извини.  Я простыл,  что-то вроде  этого...  Так  как,  ты  что-то
чувствуешь? То есть какую-нибудь боль, что-нибудь такое?
 - О Господи, Брэд!
 - Нет,  нет, я  имею в виду - из-за зрения. Свет не слепит твои....
твои глаза?
 - Глаза,  пожалуй, единственное,  что у  меня не  болит, - вздохнул
Роджер.
 -  Прекрасно.  Я  дам  еще  чуть-чуть  света...  вот  так,  хорошо?
Нормально?
 - Да.
 Еле передвигая ноги, Брэд подошел к кровати.
 - Отлично,  теперь  попробуй  кое-что  сделать.  Ты  можешь,  ну...
закрыть глаза? То есть можешь выключить зрительные рецепторы?
 Молчание.
 - Наверное... наверное, нет.
 - Так  вот, ты можешь это, Родж. В тебя встроена такая способность,
ты только  должен ее  найти. У  Вилли в  начале  тоже  были  с  этим
небольшие проблемы,  но он  научился. Он говорил, что просто тыкался
вокруг, а потом это получилось.
 - ...пока не получается.
 Брэд немного  помолчал. В  голове мутилось, он чувствовал, как силы
по капле покидают его.
 -  Давай  попробуем  так.  У  тебя  когда-нибудь  были  проблемы  с
пазухами?
 - ...да. Иногда.
 - Ты помнишь, где болело?
 Тело на  кровати беспокойно пошевелилось, не сводя с Брэда огромных
глаз.
 - Кажется... кажется, да.
     - Поищи в том районе, - посоветовал Брэд. - Проверь, сможешь ли
ты найти  эти мышцы  и пошевелить  ими. Самих  мышц нет, но остались
управлявшие ими нервные окончания.
 - ...не получается. Какую я должен искать мышцу?
 - О ччерт, Роджер! Она называется rectus lateralis, и много тебе от
этого толку? Просто поищи там.
 - ...ничего не выходит.
 - Ну ладно, - вздохнул Брэд. - Не волнуйся. Но не забывай про это и
пробуй как можно чаще. Ты сообразишь, как это делается.
 - Утешил,  - обиженно  прошептал голос  с кровати.  - Эй,  Брэд? Ты
просветлел.
 - Просветлел? Что ты имеешь в виду? - недоуменно спросил Брэд.
 - Ярче светишься. Лицо сильнее светится.
 - Аааа,  - протянул  Брэд, чувствуя,  что  у  него  снова  начинает
кружиться голова. - Наверное, у меня температура. Лучше я пойду. Эта
марля для  того, чтобы  я тебя  не заразил,  но ее  хватает всего на
пятнадцать минут.
 - Перед  тем, как  выйдешь, - шепнул голос, - сделай мне одолжение.
Прикрути на минуточку свет.
 Брэд пожал плечами и прикрутил.
 - Ну?
 Тело на кровати неуклюже заворочалось.
 - Я  просто поворачиваюсь,  чтобы  лучше  тебя  видеть,  -  сообщил
Роджер. -  Послушай, Брэд,  я  хотел  спросить,  как  наши  дела?  Я
справлюсь?
 Брэд помолчал, собираясь с мыслями.
 - Думаю, что да, - ответил он прямо. - Пока все идет, как по маслу.
Тебе я  врать не стану, Роджер, это уникальная работа, и наперекосяк
может пойти что угодно. Но пока ничего такого не случилось.
 - Спасибо. Еще одно. Ты видел Дори?
 Молчание.
 - Нет,  Роджер. Я не был у нее почти неделю. Я порядком приболел, а
когда не болел, был чертовски занят.
 - Понятно.  Слушай, наверное,  можно оставить  свет так,  как было,
пусть санитарки не плутают на ощупь.
 Брэд снова повернул регулятор.
 - Я  зайду к  тебе, как только смогу. Учись закрывать глаза, ладно?
Потом, у  тебя есть  телефон, звони  мне, когда захочешь. То есть не
когда что-то  случится, я  и так  узнаю, если  случится какая-нибудь
неприятность, я  теперь в  туалет не выхожу, не оставив телефона, по
которому меня можно найти. Просто звони, когда захочешь поговорить.
 - Спасибо, Брэд. Пока.

 По крайней  мере, все операции были позади. Во всяком случае, самые
тяжелые. Когда  Роджер понял это, он ощутил определенное облегчение,
очень дорогое  для него,  потому что  причин для беспокойства до сих
пор было больше, чем хотелось бы.
 Клара Блай  пришла умывать его и, вопреки недвусмысленным запретам,
принесла букет, чтобы поднять ему дух.
 - Ты  славная девушка,  - прошептал  Роджер,  поворачиваясь,  чтобы
посмотреть на цветы.
 - На что они похожи?
 - Это розы, но они не красные. Светло-желтые? Приблизительно тот же
цвет, что у твоего браслета.
 - Апельсиновый, - она укрыла ему ноги свежей простыней. Поверхность
жидкостной кровати  под  простыней  слегка  заколебалась.  -  Хочешь
судно?
 - Зачем? - буркнул он.
 Сейчас он  находился на  третьей  неделе  безшлаковой  диеты  и  на
десятом дне  ограниченного приема  жидкостей. Как  выразилась Клара,
его выделительные органы теперь стали чисто декоративными.
 - Мне  все равно  разрешено вставать,  - продолжал  он. -  Если  уж
припечет, я и сам смогу справиться.
 - Какой  взрослый, -  улыбнулась Клара,  собрала  грязное  белье  и
вышла.
 Роджер сел  и приступил  к исследованиям  окружающего. Одобрительно
посмотрел на  розы. Большие  фасеточные  глаза  принимали  почти  на
октаву больше  частот, чем  простые, то  есть  почти  дюжину  новых,
невиданных цветов,  от инфракрасных  до ультрафиолетовых.  Он не мог
назвать их,  но привычная  радуга спектра  сейчас вмещала  в себя  и
новые цвета. Он знал: то, что похоже на темно-красный - тепло низкой
интенсивности. Причем слова "похоже на темно-красный" тоже не вполне
отвечали истине, это был просто свет, но другой, вызывавший ощущение
тепла и уюта.
 Все равно,  в этих розах было что-то очень необычное - и дело вовсе
не в цвете.
 Роджер откинул  простыню и  посмотрел вниз. У новой кожи не было ни
пор,  ни   волос,  ни  складок.  Она  напоминала  скорее  водолазный
скафандр, чем  знакомую ему  с рождения  плоть. Он знал, что под ней
находятся новые,  механические мышцы,  но внешне  ничто не  выдавало
этого.
 Скоро он  встанет и  пойдет на  собственных ногах.  Пока он  был не
совсем готов к этому. Включил телевизор. Экран расцвел ослепительной
мозаикой пурпурных,  синих и  зеленых  точек.  Потребовалось  усилие
воли, чтобы  различить трех поющих и пританцовывающих девушек; новые
глаза упорно  раскладывали изображение на составные элементы. Роджер
переключил программу и попал на новости. Новая Народная Азия послала
в Австралию  с "дружественным  визитом"  еще  три  подводных  лодки.
Пресс-секретарь президента  Дешатена сделал  жесткое заявление: наши
союзники в  Свободном Мире могут на нас рассчитывать. Все футбольные
команды Оклахомы  проиграли.  Роджер  выключил  телевизор,  от  него
только разболелась голова. При каждом движении линии разъезжались по
диагонали, а  сзади телевизора  светило загадочное  зарево. Когда он
выключил ток,  экран еще  какое-то  время  светился,  а  потом  стал
потухать, и  зарево сзади  тоже стало  темнеть и гаснуть. Это тепло,
вспомнил он.
 Сейчас, сейчас,  как это  говорил Брэд?  "Поищи  там,  где  у  тебя
пазухи".
 Он чувствовал  себя очень непривычно. Во-первых, в незнакомом теле,
а во-вторых,  попробуй отыщи  в нем  какой-то нерв,  который  толком
никто назвать  не может.  И все  это только  для того, чтобы закрыть
глаза! Впрочем,  Брэд уверял  его, что он сможет это. Роджер питал к
Брэду смешанные  чувства, но  одной из  составляющих была  гордость.
Если Брэд сказал, что это может каждый, то уж наверное, это сможет и
Роджер.
 Только у него не получалось. Он перепробовал все мыслимые сочетания
сокращений мышц и силы воли, но ничего не получалось.
 Неожиданно в  памяти всплыла  картинка из  прошлого, из тех времен,
когда они с Дори только что поженились. Нет, еще даже не поженились,
просто жили  вместе, припомнил он, чтобы проверить, не пропадет ли у
них желание  официально связать свои жизни. Это был период увлечения
трансцендентальным массажем,  когда они  постигали друг  друга всеми
способами, какие  только приходили им в головы. Роджеру вспомнился и
запах детского  масла, в  которое было  добавлено немного мускуса, и
то, как  они хохотали  над пояснениями  ко второй  чакре:  "Сделайте
глубокий вздох  до селезенки  и задержите  дыхание;  потом  медленно
выдыхайте, одновременно  гладя партнера  ладонями по  обоим сторонам
туловища". Они  так и  не смогли  найти селезенку, и Дори так смешно
пускалась в  исследования по  интимным местечкам  их тел.  "Здесь? А
может, здесь? Родж, послушай, ты несерьезно относишься к..."
 Он  почувствовал   резкую,  острую  боль,  хлынувшую  откуда-то  из
глубины, и провалился в бездонную пустоту. Дори!
 Дверь с треском распахнулась.
 Ошеломленно сверкнув глазами, влетела Клара Блай.
 - Роджер! Что ты вытворяешь?
 Прежде чем ответить, он сделал глубокий, медленный вдох.
 - Что случилось?
 Он слышал,  как монотонно  звучит его  голос. После того, что с ним
сделали, в голосе почти не осталось красок.
 - У  тебя все  датчики подскочили!  Я думала... я даже не знаю, что
подумала, Роджер. Что бы тут не случилось, тебе было больно, Роджер.
 - Извини, Клара.
 Клара шмыгнула  к мониторам у стены, торопливо проверяя показатели.
Он проводил ее взглядом.
 - Сейчас  уже лучше,  - укоризненно  сказала она.  - Кажется, все в
порядке. Что ты за фокусы здесь выкидывал?
 - Я думал.
 - О чем?
 - Я не знаю, где находится селезенка. А ты?
 Она недоуменно посмотрела на него:
 - Под  нижними ребрами, с левой стороны. Там, где ты думаешь, что у
тебя сердце. Ты что, разыгрываешь меня