идите тот же самый водопад.  На  самом  деле  ни  одного  атома  прежнего
водопада не осталось. Водопад существует только  потому,  что  подчиняется
законам гидравлики, поверхностного натяжения  и  законам  Ньютона,  и  все
основано на том факте, что один объем  воды  расположен  выше  другого.  Я
появляюсь  перед  вами  только  потому,  что  таковы  правила   программы,
написанной  вашей  супругой  С.Я.Лавровой-Броадхед.   Молекулы   воды   не
Ниагарский водопад. Они только материал,  из  которого  сделан  Ниагарский
водопад. Байты и  биты,  которые  позволяют  мне  действовать,  когда  моя
программа активизирована, это не я. Вы поняли  это?  Но  если  поняли,  то
поняли также, что бессмысленно спрашивать, как я себя чувствую, когда я не
"я", потому что тогда нет никакого "я", способного чувствовать. А  теперь,
- сказал он, энергично наклоняясь вперед, - теперь скажите,  что  вы  сами
чувствуете и что привело вас к этому разговору, Робин.
     Я  обдумал  его  слова.  Его  спокойная,  с  легким   акцентом   речь
действовала успокаивающе, и мне понадобилось время, чтобы вспомнить  ответ
на его вопрос.
     Но я вспомнил и больше не ощущал спокойствия. Я сказал:
     - Я боюсь.
     Он поджал губы, глядя на меня.
     - Боитесь. Понятно. Робин, вы можете сказать, что вас пугает?
     - Ну, из всех четырех или пяти сотен...
     - Нет, нет, Робин. Самое главное...
     Я сказал:
     - Я ведь тоже только программа.
     - Ага, - сказал он. - Понятно. -  Набил  трубку,  глядя  на  меня.  -
Думаю, я понял, - сказал он. - Вы тоже записаны машиной  и  считаете,  что
то, что происходит со мной, может произойти и с вами.
     - Или еще хуже.
     - О, Робин, - сказал  он,  качая  головой,  -  вы  слишком  о  многом
беспокоитесь. Вы боитесь,  я  думаю,  что  как-нибудь  забудетесь  и  сами
отключите себя. Верно? И потом никогда снова  не  сможете  собраться?  Но,
Робин, этого не может произойти.
     - Я тебе не верю, - сказал я.
     Это его остановило, по крайней мере на время.
     Медленно и методично Альберт снова набил трубку,  чиркнул  спичкой  о
подошву, закурил и задумчиво затянулся, не отрывая от меня взгляда.  И  не
отвечал.
     Потом он пожал плечами.
     Альберт никогда не уходит, пока я ему не прикажу, но сейчас  выглядел
он так, будто хочет уйти.
     - Не уходи, - сказал я.
     - Конечно, Робин, - удивленно ответил он.
     - Поговори со мной  еще.  Полет  долгий,  и  я,  кажется,  становлюсь
раздражителен.
     - Правда? -  спросил  он,  выгнув  брови:  Альберт  в  такие  моменты
становится похожим на судью. Потом он сказал: - Знаете, Робин, вам  совсем
не обязательно все время бодрствовать. Может, хотите отключиться на  время
полета?
     - Нет!
     - Но, Робин,  тут  не  о  чем  беспокоиться.  Когда  вы  в  состоянии
готовности к действиям, время просто не ощущается. Спросите у своей жены.
     - Нет! - повторил я. Я даже не хотел обсуждать этот вопрос: состояние
готовности очень похоже на другое состояние -  состояние  смерти.  -  Нет,
просто я хочу немного поговорить. Я думаю... я правда думаю, -  сказал  я,
обдумывая только что пришедшую мысль, - что неплохо бы тебе рассказать мне
о девятимерном пространстве.


     Вторично за несколько миллисекунд Альберт бросил на меня такой взгляд
- не удивленный, а скорее скептический.
     - Вы хотите,  чтобы  я  объяснил  вам  девятимерное  пространство,  -
повторил он.
     - Конечно, Альберт.
     Он внимательно разглядывал меня сквозь табачный дым.
     - Что ж,  -  сказал  он  наконец,  -  вижу,  что  эта  мысль  немного
подбодрила  вас.  Вероятно,  вы  решили,  что  вам  доставит  удовольствие
возможность немного посмеяться надо мной...
     - Кому? Мне, Альберт? - с улыбкой спросил я.
     - О, я не  возражаю.  Просто  стараюсь  сообразить,  каковы  основные
правила.
     - Основное правило таково, - ответил я. - Ты рассказываешь  мне  все.
Если  мне  надоест,  я  тебе  скажу.  Так   что   начинай:   "Девятимерное
пространство - это..." А потом заполнишь пробелы.
     Он выглядел довольным, хотя и слегка скептически настроенным.
     - Нам следовало бы совершать долгие перелеты почаще, - заметил он.  -
Во всяком случае начинать надо не с  этого.  А  вот  с  чего.  Вначале  мы
обсудим нормальное трехмерное пространство, то, в каком  вы  выросли  или,
вернее, считали, что выросли, когда были еще плотью - в чем дело?
     Я поднял руку. И сказал:
     - Я думал, пространство четырехмерное. А как же время?
     - Четырехмерное пространство-время, Робин. Я  пытаюсь  упростить  для
вас объяснение, поэтому говорю сначала о трех измерениях. Приведу  пример.
Предположим, вы молодой человек, садящий с подружкой перед экраном ПВ.  Вы
обняли ее за плечи. Вначале вы вытянули руку Вдоль  спинки  дивана  -  это
первое измерение, назовем его шириной. Потом вы согнули руку в  локте  под
прямым углом, так что ваше предплечье устремлено вперед и опирается на  ее
плечо - это второе измерение, которое мы назовем длиной.  -  А  дальше  вы
опускаете руку девушке на грудь. Это глубина. Третье измерение.
     - Да уж, глубина, - сказал я с улыбкой, -  потому  что  тут  я  очень
углублюсь.
     Он вздохнул и пропустил мое замечание.
     -   Подумайте   об   этом   примере.   Вы   продемонстрировали    три
пространственных измерения.  Существует  также,  как  вы  верно  заметили,
четвертое измерение - время. Пять минут назад вашей руки  здесь  не  было,
сейчас она здесь, какое-то время спустя ее снова здесь не будет.  Так  что
если вы хотите  точно  указать  координаты  какой-то  системы,  вы  должны
добавить и это измерение. Трехмерное "где" плюс четвертое "когда" - таково
пространство-время.
     Я терпеливо сказал:
     - Я жду, когда все это изменится и ты скажешь, что все не так.
     - Конечно, Робин, но прежде чем переходить к этой  трудной  части,  я
должен был убедиться, что вы усвоили легкую. Теперь переходим  к  трудной.
Она связана с суперсимметрией.
     - Отлично. У меня уже начали стекленеть глаза?
     Он вопросительно посмотрел на  меня,  так  серьезно,  словно  у  меня
действительно есть глаза и ему есть на что смотреть.  Он  хороший  парень,
Альберт.
     - Еще  нет,  -  довольно  сказал  он.  -  Постараюсь,  чтобы  они  не
остекленели. Я знаю, "суперсимметрия" звучит ужасно,  но  это  всего  лишь
название математической  модели,  которая  чисто  статистически  описывает
основные особенности вселенной. Она включает в  себя  такие  понятия,  как
"супергравитация",  "теория  струн"  и  "археокосмология".  -   Он   снова
посмотрел на меня.  -  Все  еще  не  остекленели?  Хорошо.  Сейчас  начнем
разбираться в значении этих терминов. Их смысл гораздо легче  самих  слов.
Это  прекрасные  области  для  изучения.  Взятые  вместе,  они   объясняют
поведение материи и энергии во всех их проявлениях. Больше  того.  Они  не
просто объясняют их. Законы суперсимметрии и остальные буквально управляют
поведением всего. Я хочу сказать, что из них логично вытекает  наблюдаемое
поведение всего, что составляет вселенную. Вытекает даже неизбежно.
     - Но...
     Он шел на всех парах; взмахом руки заставил меня замолчать.
     - Оставайтесь с нами, - приказал он. -  Это  _о_с_н_о_в_ы_.  Если  бы
древние греки понимали суперсимметрию и все относящиеся к  этому  понятия,
они могли бы  дедуктивно  вывести  законы  Ньютона  -  законы  движения  и
всемирного  тяготения,  могли  бы  вывести  квантовые  правила  Планка   и
Гейзенберга  и  даже,  -  он   подмигнул,   -   мою   собственную   теорию
относительности, и общую, и специальную.  Им  не  пришлось  бы  для  этого
экспериментировать и наблюдать. Они знали бы, что все это истинно,  потому
что вытекает, точно так же как Эвклид знал,  что  его  геометрия  истинна,
потому что вытекает из общих законов.
     - Но она не истинна! - удивленно воскликнул  я.  -  То  есть  я  хочу
сказать - ты же сам рассказывал мне о неэвклидовой геометрии...
     Он помолчал и задумался.
     - В этом вся штука! - признал он наконец. Посмотрел на  свою  трубку,
обнаружил, что  она  погасла,  и  начал  снова  методически  набивать  ее,
продолжая говорить: - Эвклидова геометрия не неверна, она  просто  истинна
для одного особого случая плоской двухмерной поверхности. В реальном  мире
таковых не существует. Есть своя штука и в суперсимметрии.  Штука  в  том,
что  она  тоже  неверна  для  реального  мира  -  по  крайней   мере   для
воспринимаемого  нами  трехмерного  мира.  Для  того   чтобы   действовала
суперсимметрия, требуется девять измерений, а мы  можем  наблюдать  только
три. Что происходит с остальными шестью?
     Я с удовольствием сказал:
     - Не имею ни малейшего представления, но ты действуешь гораздо лучше,
чем обычно. Я еще не заблудился.
     - У меня большая практика, - сухо ответил он. - У меня есть для вас и
хорошая новость.  Я  могу  математически  продемонстрировать  вам,  почему
необходимы девять измерений...
     - О, нет!
     - Конечно, нет, - согласился он. - Хорошая новость в том, что это  не
обязательно для вашего понимания.
     - Признателен.
     - Конечно. - Он снова зажег трубку. - Теперь относительно недостающих
шести измерений... - Он задумчиво  попыхтел  немного.  -  Если  необходимы
девять пространственных  измерений  для  объяснения  поведения  вселенной,
почему мы можем воспринимать только три?
     - Это имеет какое-то отношение к энтропии? - предположил я.
     Альберт выглядел ошеломленным.
     - Энтропия? Конечно, нет. Зачем?
     - Ну, тогда к гипотезе Маха? Или еще  к  чему-то  такому,  о  чем  ты
говорил в глубинах времени?
     Он укоризненно сказал:
     - Не гадайте, Робин. Вы только усложняете мою задачу. Что произошло с
другими измерениями? Они просто исчезли.



     Альберт  счастливо  пыхтел  трубкой  и  смотрел  на  меня   с   таким
удовлетворением, словно объяснил что-то важное.
     Я ждал продолжения. Так как он молчал, я почувствовал раздражение.
     - Альберт, я знаю, тебе нравится время от времени щипать меня, просто
чтобы поддержать интерес, но какого дьявола  должно  значить  "они  просто
исчезли"?
     Он усмехнулся. Я видел, что он доволен.
     - Они  исчезли  из  нашего  восприятия.  Это  не  означает,  что  они
уничтожены. Вероятно, это просто значит, что они очень малы. Сморщились до
такой степени, что перестали быть видимыми.
     Я гневно посмотрел на него.
     - Объясни мне, как измерение может сморщиться!
     Он улыбнулся.
     - К счастью, не могу. Я говорю, "к счастью", потому что если бы  мог,
объяснение было бы чисто математическое, и вы сразу  остановили  бы  меня.
Однако я могу пролить некоторый свет на случившееся. Говоря  "сморщились",
я имел в виду,  что  они  больше  не  регистрируются.  Позвольте  привести
иллюстрацию. Подумайте о точке - скажем, кончике вашего носа...
     - Послушай, Альберт! Мы уже обсудили трехмерное пространство!
     - Кончик вашего носа,  -  повторил  он.  -  Соотнесите  эту  точку  с
какой-нибудь другой, скажем, с вашим кадыком. Кончик ваше носа на  столько
миллиметров выше, дальше по ширине и дальше по длине -  таким  образом  вы
обозначаете точки x, y и z на оси координат. Можете обозначить  их  какими
угодно буквами, но, - он перевел дыхание. - Но для любых нормальных  целей
вам не нужно  точно  определять  эти  координаты,  потому  что  расстояния
настолько невелики, что мало что означают. Вот так, Рабий! Поняли?
     Я счастливо ответил:
     - Мне кажется, что почти.
     - Отлично, - сказал он, - потому что это почти верно. Но, конечно, не
так просто. Эти недостающие шесть измерений - они не только малы, они  еще
и _и_з_о_г_н_у_т_ы_. Они подобны  маленьким  кругам.  Маленьким  свернутым
спиралям. Они никуда не уходят. Они просто сворачиваются.
     Он замолчал, посасывая трубку и одобрительно глядя на меня.
     Он снова меня щиплет. Было в этих невинных глазах  нечто  такое,  что
заставило меня спросить:
     - Альберт, один вопрос. Правда ли то, что ты мне рассказываешь?
     Он колебался. Потом пожал плечами.
     - Правда, - основательно сказал он, - это очень тяжелое слово. Я  еще
не готов говорить  о  реальности,  а  вы  именно  ее  имеете  в  виду  под
"правдой". Эта модель очень, очень хорошо  помогает  объяснить  положение.
Она вполне может считаться "правдой", по крайней мере до тех пор, пока  не
появится новая модель. Но, к несчастью, если  вы  помните,  -  сказал  он,
закидывая голову, как всегда поступает, цитируя самого себя, - как однажды
сказал мой плотский оригинал, математика "истинна", когда она "реальна"  и
наоборот.  Существует  еще   много   элементов,   которые   я   здесь   не
охарактеризовал.  Мы  еще  не  коснулись  теории   струн,   или   принципа
неопределенности Гейзенберга, или...
     - Дай отдохнуть, пожалуйста, - взмолился я.
     - С радостью, Робин, - сказал он, - потому что вы  очень  старательно
пытались разобраться. Я ценю ваше внимание. Теперь есть некоторая надежда,
что вы  поймете  Врага  и,  что  еще  важнее,  поймете  основное  строение
вселенной.
     - Еще важнее! - воскликнул я.
     Он улыбнулся.
     - В объективном смысле,  о  да,  Робин.  Гораздо  важнее  знать,  чем
делать, и не имеет особенного значения, кто знает.


     Я встал и прошелся. Мне казалось, мы говорим очень давно, и я  решил,
что это хорошо, потому что именно этого я и хотел. Я сказал:
     - Альберт? Сколько времени длилась эта твоя лекция?
     - Вы имеете в виду галактическое время? Посмотрим.  Да,  чуть  меньше
четырех минут. - Он увидел мое лицо и  торопливо  добавил:  -  Но  мы  уже
проделали почти  треть  пути,  Робин!  Еще  пару  недель,  и  мы  будем  у
Сторожевого Колеса!
     - Пару _н_е_д_е_л_ь_!
     Он озабоченно посмотрел на меня.
     - Мы все еще можем остановиться... Нет, конечно, нет,  -  сказал  он,
наблюдая за мной. Какое-то время он выглядел нерешительным,  потом  принял
решение. И совсем другим тоном сказал: -  Робин.  Когда  мы  говорили  обо
"мне", когда я не являюсь вашей программой, вы сказали, что не верите мне.
Боюсь, вы были правы. Я был не совсем откровенен с вами.
     Никакие другие слова не могли больше поразить меня.
     - Альберт! - завопил я. - Ты мне лгал? Но это невозможно!
     Он виновато ответил:
     - Совершенно верно, Робин, я вас никогда не обманывал. Но говорил  не
все.
     - То есть ты что-то испытываешь, когда тебя выключают?
     - Нет. Я вам уже говорил. Нет "меня", который мог бы испытывать.
     - Тогда что, ради Бога?
     -  Кое-что  я...  ощущаю...  кое-что  такое,   что   вам   совершенно
неизвестно, Робин. Когда я сливаюсь с другой программой, я становлюсь  ею.
Или им. - Он подмигнул. - Или ими.
     - И ты больше не такой, как прежде?
     - Да, это верно. Не такой. Но... может быть... лучше.



                            17. ПЕРЕД ТРОНОМ

     И время шло, и время шло, и бесконечный перелет продолжался.
     Я делал все, что можно было.
     Потом делал все это повторно. Потом еще  кое-что.  Потом  даже  начал
серьезно думать о предложении Альберта побыть пару недель "в  готовности",
и это так меня напугало, что даже Эсси заметила.
     Они выписала мне рецепт.
     - У нас будет пирушка, - провозгласила Эсси, а  когда  Эсси  говорит,
что будет пирушка, можно расслабиться и наслаждаться ею.
     Это, конечно, не значит, что я  именно  так  и  поступил.  Во  всяком
случае не сразу. Я был не в настроении для пирушки. Еще не успел отойти от
шока своей "смерти" в доме на Таити. Не перестал нервничать от перспективы
снова встретиться с Убийцами - с _м_и_л_л_и_о_н_а_м_и_ их - и у них  дома.
Дьявольщина, я еще даже не разобрался со всем, что произошло в моей жизни,
начиная от отвратительного умственного срыва, когда я был ребенком, смерти
матери, катастрофы в черной дыре и вплоть до настоящего. Жизнь  у  каждого
полна трагедий, катастроф и срывов. Продолжаешь жить, потому что временами
бывает и хорошее,  которое  возмещает  плохое,  или  по  крайней  мере  ты
надеешься, что возместит, но. Боже мой, через какое  количество  несчастий
мы проходим! А когда живешь долго, и не только долго, но и  _б_ы_с_т_р_о_,
эти несчастья только умножаются.
     - Старый  брюзга,  -  рассмеялась  Эсси,  поцеловав  меня  в  рот,  -
подбодрись, просыпайся, развлекайся, какого дьявола, потому что завтра  мы
умрем, верно? А может, и нет.
     Она очень энергичная женщина, моя Эсси. И плотская, которая послужила
моделью, и портативная, которая сейчас делит со мной  жизнь,  и  не  будем
углубляться в споры по поводу того, что означает "энергичная".
     Поэтому я постарался  улыбнуться,  и,  к  моему  изумлению,  это  мне
удалось. А потом огляделся.
     Что бы ни говорила Эсси Альберту о роскошных окружениях,  которые  он
нам предоставлял, она не собиралась отказываться от собственного стиля. Ее
представление о вечеринке  сильно  изменилось  с  тех  пор,  как  мы  были
записаны машиной. В старину мы могли делать все,  что  хотим,  потому  что
были богаты. Теперь еще лучше. Нет _н_и_ч_е_г_о_  такого,  что  доставляет
нам удовольствие и что было бы для нас недоступно. И нам не нужно садиться
в самолет или космический корабль, чтобы куда-нибудь добраться.  Когда  мы
приглашаем в гости, нам не нужно  ждать.  То,  что  нам  нужно,  возникает
сразу, и нам даже не нужно беспокоиться о  похмелье,  о  том,  как  бы  не
обидеть других и не потолстеть.
     Итак, для начала Эсси создала помещение для пирушки.
     Ничего экстравагантного. Если бы мы  такое  захотели  еще  людьми  во
плоти, легко могли бы получить. Вероятно, стоило  бы  не  больше  миллиона
долларов. Ни у Эсси,  ни  у  меня  никогда  не  было  лыжного  домика,  но
несколько раз мы в таких бывали. И нам нравилось сочетание  огромного,  до
потолка, очага в одном  конце,  медвежьих  и  лосиных  трофеев  на  стене,
десятка окон, в которые видны  горы  в  резком  солнечном  свете,  удобных
стульев, диванов и столов со свежими цветами и... И, как я вдруг  осознал,
множества других предметов, которые мы никогда не видели в лыжных домиках.
На столе у окна винный фонтан, в нем пузырилось шампанское.  (Единственным
признаком того, что это не "реальное" шампанское,  было  то,  что  у  него
никогда не кончались  пузырьки).  Рядом  с  фонтаном  шампанского  длинный
буфетный стол с  официантами  в  белых  жакетах,  готовыми  заполнить  вам
тарелку. Я видел вырезку индейки и ветчину, апельсины, заполненные  внутри
киви и вишнями. Посмотрел на все это, потом на Эсси.
     - Копченые устрицы? - предложил я.
     - Боже, Робин, - с  отвращением  сказала  она,  -  конечно,  копченые
устрицы! Не говоря уже о икре для меня и Альберта,  ребрышек  для  старого
Хулио и чего-нибудь для его девушки, а еще большое ведро  мягкого  месива,
которое ты так любишь. Я имею в виду салат с  тунцом.  -  Она  хлопнула  в
ладоши. Дирижер небольшого оркестра на помосте в дальнем, конце  помещения
кивнул, и оркестр заиграл мягкую  ностальгическую  музыку,  из-за  которой
сходили с ума наши деды. - Сначала поедим или потанцуем? - спросила Эсси.
     Я сделал усилие. Подыграл ей.
     - А ты как думаешь?  -  спросил  я  своим  самым  сексуальным,  самым
глубоким кинозвездным голосом, глядя ей прямо в глаза, рукой твердо сжимая
ее обнаженное плечо, потому, что, разумеется, на ней было вечернее  платье
с глубоким вырезом.
     - Я думаю, мы сначала поедим, дорогой Робин, - вздохнула она, - но не
забудь: мы будем танцевать, и много.
     И, знаете, оказалось, для этого требуется не  так  уж  много  усилий.
Действительно, салата с тунцом было столько, сколько я никогда не надеялся
съесть, и  официант  накладывал  его  на  куски  ржаного  хлеба  и  плоско
приминал, чтобы получился сэндвич: именно так,  как  я  люблю.  Шампанское
прекрасно охлаждено, и пузырьки (хоть и несуществующие)  приятно  щекотали
мой (несуществующий) нос. Пока мы ели, Альберт доблес