лучше Багрецова не знал приборов "Униона". К тому же он
наблюдал за ними в полете. У Вадима было какое-то особое чутье, интуиция,
пользуясь которой он мгновенно определял ту или иную неисправность в
сложном аппарате. Не следовало бы, конечно, сомневаться в надежности
многократно проверенной техники, но всякие бывают случайности - опытный
глаз не помешает.
    
  
 * * * * * * * * * *
  
  
  
 Привезли специальные скафандры, совсем не похожие на те
противоперегрузочные костюмы, в которых тренировались Поярков и Багрецов.
В новых скафандрах было все предусмотрено - не только пневматические
бандажи, но и электрическое обогревание и хитроумная автоматика.
   К этой автоматике Вадим не сразу привык. Сидишь в испытательной кабине
с приподнятым, будто забрало, рыцарским шлемом. Но вот изменяется
давление, срабатывает какая-то защелка, и шлем молниеносно оказывается на
месте. Тут же включается дыхательный аппарат. От понижения температуры
шлем так же моментально опускается. Надежная защита в космическом
путешествии.
   У Вадима зрела уверенность, что это путешествие ему придется совершить.
Не зря Афанасий Гаврилович спрашивал.
   А у Набатникова другие думы. Днями и ночами он не выходил из своей
лаборатории. Уж очень интересные данные были получены в последнем
ионосферном полете "Униона". Сопоставляя их с результатами своих
многочисленных экспериментов, Набатников вывел определенную закономерность
в поведении некоторых космических частиц, и сегодня наиболее близко
подошел к решению задачи. Все зависело от течения реакции в его новом
аппарате.
   Вот уже несколько дней помощники подготавливали неожиданный и смелый
эксперимент, который Афанасий Гаврилович должен был провести сам. Он ждал
этой минуты.
   И она настала.
   Садясь в кресло, Набатников увидел перед собой хорошо знакомое ему
широкое окно с защитными стеклами. А там среди сосудов с реактивами,
необходимыми для сегодняшнего опыта, стоял свинцовый цилиндр с выводными
трубками и кабелями, которые уже были присоединены к измерительным
приборам.
   Годами вынашиваются идеи, делаются тысячи опытов, и вот наконец все как
бы концентрируется в одном решающем мгновении. Последний эксперимент!
   Полная и абсолютная удача! Набатников не мог сдержать своей радости. Он
должен поделиться с другими - выбежал из лаборатории и весело приказал:
   - Свистать всех наверх!
   И когда на крыше башни разместились сотрудники и гости Ионосферного
института, Афанасий Гаврилович обвел их сияющими глазами, извинился за
нарушение обычных традиций, потому что выступает без всякой подготовки,
без графиков, таблиц и диаграмм.
   - Однако я не хочу делать научного сообщения в общепринятом смысле
этого слова, - заметно окая от волнения, предупредил Набатников. - Это
скорее всего разговор о близкой мечте, до которой я, кажется, дотронулся
рукой. К чему такое нетерпение? Не лучше ли подождать публикации труда,
разработки солидной теории? Все это будет в свое время. А сейчас мне
разрешили поделиться с вами первыми успехами...
   Надо было знать профессора Набатникова, чтобы не удивляться несколько
странному характеру его доклада.
   - Внизу, в подвале, как в стеклянном гробу спящей царевны, лежит
"философский камень" - мечта алхимиков. Простите за сказочную, а не
научную терминологию.
   Он рассказывал о неожиданных свойствах недавно открытых космических
частиц, о том, как при некоторых специально созданных условиях они
воздействуют на многие вещества и превращают одно в другое.
   - Но это еще не все, - продолжал Афанасий Гаврилович. - Ведь при этом
мы получаем дешевую атомную энергию. Не из урана и не путем сложного
синтеза водорода, но если один из новых экспериментов будет удачным, то я
представляю себе маленькие электростанции в каждом поселке, совхозе, в
любой деревне, в самых недоступных и отдаленных местах. И главное -
никаких высоковольтных линий, которые тянутся на сотни и тысячи километров.
   Он говорил, что наступит время, когда космическая энергия будет двигать
межпланетные корабли...
   Многие из присутствующих задавали вопросы. Но вполне понятно, что о
технических особенностях, цифровых данных и прочих существенных деталях
никто не спрашивал. Всему будет свое время.
   На верхней площадке башни еще задерживалось солнце. Но вот и лучи его
пропали, завязнув в облаках. Стало темнеть, похолодало. Постепенно, один
за одним, спускались вниз сотрудники и гости. Остались, как говорится,
только близкие.
   Набатникова окружили друзья: Дерябин, Поярков, все, с кем он тесно
связан и трудом и мечтой. Здесь же молодая поросль: Багрецов, Бабкин, Нюра.
   Борис Захарович тоже им под стать, помолодел, приосанился. Он снял
очки, и то ли отблеск оранжевых облаков, то ли внутренняя радость
светились в его глазах.
   - Темный я человек, - с улыбкой заговорил он, и Багрецов подумал: "Это
он-то темный?" - Не моего ума дело, но ведь если представить себе, то,
пожалуй, из всякой чепухи, из глины; из грязи можно золото делать и
энергию добывать...
   Казалось, что этот ворчливый старик, всю жизнь трезвый как стеклышко,
вдруг захмелел и стал бормотать что-то совершенно ненаучное:
   - А воздух какой будет! Ни труб, ни гари, ни дыма! Автомашины тоже
заменим - аккумуляторными. Нечего воздух отравлять. Тогда я еще сто лет
проживу.
   Пришла шифрованная радиограмма: "Унион" полетит по заданному маршруту,
имея на борту двух человек - Пояркова и Багрецова. Это будут лишь
предварительные испытания. Через несколько суток "Унион" должен
приземлиться на одном из военных аэродромов, после чего результаты полета
могут быть опубликованы.
   - Вполне закономерно, - сказал Набатников, обращаясь к Пояркову и
Дерябину, которых он вызвал к себе в кабинет. - Я не хочу сравнивать, но
даже о полете первых спутников мы сообщали лишь после выведения их на
орбиты. О других полетах тоже ничего не писали заранее.
   Поярков задумался.
   - Так-то оно так, - произнес он неуверенно. - Но здесь, в институте,
даже гости знают, что готовится запуск "Униона". Они ждут этого события и
будут провожать нас.
   - Ошибаешься, Серафим, - поправил его Набатников. - Пока только нам
известно о полете с людьми. Когда "Унион" выйдет на орбиту, тогда можно
сообщить, что в нем есть обезьяна по прозвищу "Яшка-гипертоник", Тимошка,
весьма уважаемый пес, потерявший глаз в защите частной собственности. А
кроме того, летят и другие, менее знаменитые четвероногие. Вот и все.
   - Не беспокойся, - вмешался Борис Захарович. - Конспирацию мы
как-нибудь обеспечим. Рядом с кабинетом начальника есть лаборатория, куда,
кроме Афанасия и двух-трех сотрудников, никто не вхож. Там мы установим
телеметрическую аппаратуру, чтобы исследовать твое, Серафим, и Димкино
самочувствие. Понятно?
   Поярков не сдавался:
   - Ну хорошо. Я и Вадим займем кабину ночью накануне отлета, но как
объяснить людям наше таинственное исчезновение? Ведь мы не покажемся здесь
несколько дней.
   Борис Захарович снисходительно поглядел на Пояркова и пригладил
ершистые усы.
   - А это уже проще простого. Организовано множество контрольных пунктов.
   Почему же и Афанасий, и я, и ведущий конструктор должны все из одного
места следить за "Унионом"? Нецелесообразно.
   - Значит, мы ночью будто бы вылетаем на другой пункт наблюдений? -
спросил Поярков, вставая.
   Афанасий Гаврилович поднял к нему смеющиеся глаза:
   - Именно так и говори. Кстати, избавишь от лишних волнений дорогое тебе
существо. Предупреждаю, ей ни гугу. - Он приложил палец к губам.
   Слегка покраснев, Поярков отвернулся.
   - Не будем говорить об этом.
   - Нет, будем!
   - Тут уж пошли дела семейные, - понимающе улыбаясь, сказал Дерябин. - А
я, как всегда напоминал Толь Толич, человек беспартийный. И в общем,
тактично выставляюсь за дверь.
   Не будем и мы присутствовать при этом разговоре. Он был действительно
партийный, если пользоваться определением Димки Багрецова, который считал
Набатникова настоящим коммунистом; потому что у него большая душа. И
беседу эту надо держать в секрете ото всех, даже от самого Багрецова, хотя
он и приложил все старания, чтобы она состоялась.
    
  
 ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  
  
 Здесь Набатников вспоминает арифметику, интересуется 
   киносъемкой, "творческой инициативой" и прочими вещами, 
   которые не имеют прямого отношения к завтрашнему 
   полету. А кроме того, тут рассказывается об одном 
   волнующем событии в жизни Пояркова.
    
  
  
  
 Вполне понятно, что после своего открытия, которое Набатников скромно
называл "одним из частных решений перспективной задачи" - называл то ли в
шутку, то ли потому, что некогда было думать о формулировках, - он сделал
все возможное для нового исключительного эксперимента, подтверждающего
практическую ценность его работы.
   Опять он летал в Москву, советовался, спорил... И люди, которые даже с
точки зрения студента обладали весьма скромными познаниями в теоретической
физике и не очень точно представляли себе, скажем, космическую частицу
"мю-мезон", вдруг согласились с Набатниковым и, отклонив притязания
виднейших астрономов, астроботаников, радиофизиков и других ученых,
утвердили программу испытаний "Униона" так, как хотел Набатников.
   Для этого пришлось освободить многие секторы летающей лаборатории,
сократить весьма возросшие требования физиологов, которые доказывали, что
сейчас в центре внимания должен быть человек как хозяин космоса. И ученые,
отдавшие всю жизнь исследованию далеких туманностей, авторы всемирно
известных работ по спектральному анализу звезд и многие другие ученые,
одержимые и влюбленные в свою науку, покорно склоняли головы, когда им
говорили, что придется подождать с их экспериментами, потому что так нужно
Набатникову.
   Но дело, конечно, не в Набатникове. Так нужно народу. Люди, умеющие
видеть "через горы времени", могли по достоинству оценить дерзкий замысел
Пояркова.
   Но прежде всего они увидели в "Унионе" самое важное, самое главное: это
не просто гигантская научная лаборатория или космический вокзал на пути к
звездам, а... будущая электростанция. Последние опыты Набатникова
показали, что осуществление этой идеи вполне возможно. Надо пробовать.
   Оставались считанные дни до полета "Униона", а Набатников все еще
ничего не говорил Багрецову о том, что вопрос о нем уже разрешен.
   Зачем раньше времени волновать парня? Будет ждать, нервничать. Не лучше
ли сказать накануне, чтобы он поменьше мучился нетерпением?
   Афанасий Гаврилович не сомневался в Багрецове. Ясно, что тот не
откажется.
   Вот почему только за день до отлета Вадим узнал о своей необычной
командировке. Разговор происходил в кабинете.
   - Согласен? - спросил Афанасий Гаврилович.
   Вадим нервно поправил галстук.
   - Я давно был согласен и сказал об этом.
   - Знаю. Но ведь и Семенюк, или, как вы его зовете, Аскольдик, тоже
рвался в космос. Мальчики - народ увлекающийся, - подтрунивал Набатников,
но, заметив обиду на лице Вадима, сразу посерьезнел и крепко обнял его. -
Прости за сравнение... Ты поймешь меня без пышных слов. Дело
ответственное, рискованное... Но тебе его можно доверить.
   - Спасибо, - Вадим низко склонил голову.
   Он еще не мог разобраться в том смятении чувств, что обуяло его,
боялся, что хлынут они наружу и это действительно будет мальчишеством, как
уже намекнул Афанасий Гаврилович.
   Набатников понимал Вадима, и ему не показалась странной та
сдержанность, с которой он принял столь волнующее известие. Но парню надо
дать опомниться, пусть поразмыслит на досуге, и Афанасий Гаврилович встал,
как бы давая этим понять, что его ждут другие дела.
   - О твоих обязанностях в полете мы еще поговорим. А пока я должен
предупредить о соблюдении полной секретности. Никому ни слова.
   Вадим вспомнил о матери. Она не знала даже о первом его полете - ничего
не писал, чтобы не беспокоилась, - вспомнил о друге своем Тимофее и в
сомнении спросил:
   - Бабкину тоже нельзя сказать?
   - До твоего возвращения.
   - Спасибо, - уже невпопад повторил Вадим и, пожав протянутую
Набатниковым руку, вышел из кабинета.
   Оставшись один, Афанасий Гаврилович резко выдвинул ящик стола, достал
оттуда фотографии, на которых были сняты иллюминаторы "Униона", и
задумался.
   Вероятно, сегодня ему предстоит не очень приятный разговор с Аскольдом
Семенюком. Вот ведь, казалось бы, парень как парень, отец его работал
где-то по снабжению, потом с большим трудом добрался до поста директора
промкомбината. Ничего особенного - зарплата среднего служащего, не то что
у матери Багрецова. У нее множество научных трудов, деньги порядочные. И у
нее только один сын, больше никого нет. Могла бы побаловать как следует. А
вышло наоборот: Димка вырос трудолюбивым и честным, а Семенюк-младший
оказался не только бездельником, но и просто паршивцем, если не сказать
большего. В чем же тут дело? Кто виноват?
   Афанасий Гаврилович до сих пор не мог успокоиться из-за этой проклятой
кинопленки, которая по милости младшего Семенюка и Медоварова попала в
чужие руки. Как теперь уже стало известно, ее копия оказалась за рубежом.
Но что в ней там нашли интересного? Семенюк снимал только иллюминаторы.
Это было точно доказано, и по существу за помощником фотолаборанта никакой
особой вины не числилось. Он выполнял распоряжение Медоварова.
   Из разговора со следователем Набатников узнал, что Аскольда Семенюка не
вызывали, а ограничились беседой с Медоваровым, которому было предъявлено
обвинение в притуплении бдительности и использовании служебного положения.
   Он не имел права принимать частные заказы и приказывать помощнику
лаборанта фотографировать иллюминаторы Литовцева для какого-то журнала.
   Сейчас, рассматривая фотографии, переснятые с кинопленки, Набатников
припоминал свой недавний разговор со следователем.
   - Да ведь это нижние иллюминаторы, - доказывал Набатников. - А те, что
сделаны из "космической брони", были наверху.
   - Вполне возможно, - согласился следователь. - Но сущность дела от
этого не меняется.
   - Я тоже так думаю. Однако что-то мне здесь не нравится. Возможно,
Семенюк ошибся... А если здесь другая причина?
   Следователь помолчал и сказал откровенно:
   - Не знаю почему, но меня предупредили, чтобы Аскольда Семенюка пока не
тревожить.
   - Вряд ли он связан с иностранной разведкой. Молод и глуп.
   - По глупости тоже бывает. Но в данном случае это исключено: Мы
проверяли...
   А ваши опасения я понимаю... Специальная техника. Хорошо бы вы сами
выяснили насчет иллюминаторов... Если это вас не затруднит.
   - Пустяки, - отмахнулся Набатников. - Люди меня интересуют не меньше
иллюминаторов. Любопытно познакомиться поближе. Говорят, что мальчик
где-то здесь отдыхает от трудов праведных.
   - Так точно, - подтвердил следователь. - Он должен сюда заехать -
позабыл отметить командировку. Медоваров потребовал. Перед сдачей дел
хочет, чтобы вся отчетность была в порядке.
   Набатникова удивило это странное совпадение, но ведь с Толь Толичем был
уже серьезный разговор и, вероятно, ему подсказали, как поступать дальше.
А Набатникову подсказывать не нужно, он сделает все возможное, что от него
зависит.
    
  
 * * * * * * * * * *
  
  
  
 Аскольдик приехал именно в тот день, когда его и ожидали. Зайти к
директору института? Пожалуйста! И ни тени удивления. Наконец-то
Набатников пожелал извиниться? Ведь неудобно, когда люди приезжают в
командировку, а им - от ворот поворот. Вероятно, подействовала жалоба,
которую тайком от Толь Толича подписали три аспиранта. Разве так можно
относиться к молодым кадрам?
   Накрутили, видно, Набатникову хвост. Теперь лебезит, заискивает перед
молодежью.
   "Ну, ясно!" - подумал Аскольдик, когда, предложив ему кресло,
Набатников начал разговор издалека. Спрашивал, как отдохнул молодой
товарищ - уже успел загореть, - интересовался киносъемкой, как она
получается?
   - Спасибо, Афанасий Гаврилович, - вежливо ответил Аскольдик. -
Получается.
   На цветную снимал... Да что вы! Не в первый раз. Освоена... А места
здесь вполне приличные. Хочу осенью опять подъехать. Недавно "Волгу"
получил.
   - Выиграли в лотерее?
   - Что вы, Афанасий Гаврилович! Купил на свои кровные... То есть не
совсем на свои, - заметив удивленный взгляд Набатникова, поправился
Аскольдик. - Папан у меня добрый. Помог.
   - Это приятно. Анатолий Анатольевич очень хорошо о нем отзывался.
Кстати, а вы знаете, сколько стоит "Волга"?
   - Конечно.
   - Отец ваш директор производственного комбината? Так, кажется? Ковры,
дорожки... Не помню, что-то мне говорил Анатолий Анатольевич. Зарплата его
вам известна?
   - Примерно, - нехотя ответил Аскольдик.
   - Вы извините меня, товарищ Семенюк, за любопытство. Возможно, вам
посчастливилось? По займу выиграли? Нет? Тогда, может быть, дача в
наследство осталась? Отец решил сделать вам подарок и продал ее за
ненадобностью?
   - При чем тут наследство? - обиделся Аскольдик. - Дачу сами построили и
продавать ее пока не собираемся.
   Афанасий Гаврилович взял со стола счетную линейку и протянул ее
Аскольдику:
   - Видимо, я совсем позабыл арифметику. Проверьте, пожалуйста. По моим
расчетам, ваш папа должен работать два года, чтобы купить "Волгу". Но ведь
пить-есть тоже надо. Мама не работает, а вашу зарплату всерьез принимать
нельзя. Она почти целиком уходит на содержание машины и ваши личные
потребности. Математический парадокс.
   - Я не математик, Афанасий Гаврилович, - лениво произнес Аскольдик,
кладя линейку на стол. - И, откровенно говоря, этим вопросом никогда не
интересовался.
   Набатников чуть не стукнул кулаком по столу. Не интересовался? А сюда
прилетел с блокнотом, хотел выпускать сатирический листок, любопытствовал,
спрашивал, нет ли бракоделов среди ученых, выискивал сплетни, дотошный до
всякой ерунды... А что творится дома, его, видите ли, не интересует. Но
самое главное, что тут он искренен. Он всегда в стороне. И, к сожалению,
так нередко бывает. Развернешь газету, читаешь: "Из зала суда". Опять
проворовался какой-нибудь завмаг. Построил себе дачу за огромные деньги. А
откуда у него деньги - никто раньше не спрашивал. Равнодушные доброхоты
отводили ему участок, подписывали всякие бумаги, продавали стройматериалы,
помогали рабочей силой... А ведь стоило только прикинуть в уме общую сумму
его многолетней зарплаты и примерную стоимость дачи, как дело уже можно
передавать в прокуратуру. До каких же пор мы будем оправдываться
пережитками капитализма? Почему мы слепо закрываем глаза и ждем
естественного и обязательного конца, что жулик обязательно попадется?
Неужели так мало значит профилактика?
   - Простите мою назойливость, товарищ Семенюк, - как можно спокойнее
проговорил Набатников. - Вы изволили заметить, что бытовыми вопросами не
интересуетесь. Тогда чем же?
   Аскольдик снисходительно усмехнулся:
   - Мне очень странно слышать это от вас, Афанасий Гаврилович. Разве
сейчас, когда открылись дороги в космос, можно интересоваться чем-либо
другим? Вся молодежь только и думает, как бы поскорее распроститься со
старухой.
   - Какой старухой? - удивился Афанасий Гаврилович.
   - Землей, конечно.
   Набатников только руками развел. Вон чем он прикрывает свою пакостную
философию! "Впрочем, почему именно вас, уважаемый профессор, занимающегося
изучением космоса, волнуют какие-то мелкие жулики? - иронически спросил он
себя. - Полноте, Афанасий Гаврилович, завтра открывается новая эпоха в
истории человечества. Вечная энергия космических пространств будет спущена
на Землю..."
   Нет, не убедит себя профессор Набатников, и зря он старается пышными
словами оградить свое сознание от сегодняшнего, сиюминутного. Во имя чего?
Ради кого он живет и трудится? Во имя будущего человечества, ради наших
детей... Но опять вновь и вновь возникает трезвая, холодная мысль. Дети? У
Набатникова взрослая дочь - учительница в сельской школе. Она счастлива, и
ей не нужна ни "Волга", ни столичная профессорская квартира, в кото