аже в голову не придет
оставить Толь Толича одного. Вежливость здесь ни при чем.
   Он придвинул к себе микрофон.
   - Медоваров слушает.
   - Извините за беспокойство, Анатолий Анатольевич, - как бы
оправдываясь, начал дежурный. - Обязан сообщить. Звонили из Голубевского
сельсовета.
   Найден ботинок с запиской. В "Унионе" остались двое. Подпись
неразборчива.
   Толь Толич стукнул кулаком по столу.
   - Что за глупые шутки?
   - Я обязан доложить, товарищ начальник, - обиженно заметил дежурный. -
Но если сопоставить это с другим звонком...
   - От вас этого не требуется, - быстро прервал его Медоваров, боясь, что
дежурный выболтает нежелательное. - Других новостей нет? До свидания. - И,
повернувшись к Набатникову, развел руками: - Слыхали, Афанасий Гаврилович?
   Но кому нужны эти подлые шутки?
   - Потом разберемся. А сейчас - на посадку.
   - Что вы, Афанасий Гаврилович! Абсолютный вздор. Я сам осматривал
кабину и все печати.
   Но Афанасий Гаврилович уже шагал по коридору.
   - На посадку, - сказал он Дерябину, торопливо входя в зал пункта
радиоуправления. - У тебя все готово, Борис?
   Борис Захарович узнал, чем вызвано столь срочное приказание, и молча
подошел к пульту, где многоцветной россыпью светились контрольные глазки.
За огромным окном, от пола до самого потолка, открывалось широкое поле
ракетодрома, куда нужно было посадить "Унион".
   - Неужели поздно? - нахмурившись, сказал Дерябин, нервно протирая очки.
   По самолетной посадочной площадке мчалась полуторка. За ней бежали,
кто-то размахивал флажком. Все напрасно. Но вот машина развернулась, на
мгновение наклонившись левым бортом, и резко затормозила у главного здания.
   В кабине сразу же открылись две дверцы. Выскочили водитель и
оборванный, с перевязанной головой Багрецов. Прихрамывая, подбежал он к
вышедшему ему навстречу Набатникову и, не в силах произнести ни слова,
поднял руку к небу.
    
 Афанасий Гаврилович усадил Вадима на скамейку и, понимая, что сейчас не
до расспросов, поспешил к Дерябину.
   Пока не пришел врач, Нюра хлопотала возле Вадима, поправляла повязку,
осматривала его, отряхивала и не знала, что делать. Он отвертывался, чтобы
скрыть слезы. Неужели Тимка погиб?
   Микола Горобец, он же случайный водитель полуторки, беспокойно ходил
возле человека, летающего без крыльев, за которым он ездил в горы. Когда
Багрецов узнал, что в НИИАП ничего толком добиться не удалось, он попросил
Миколу хоть как-нибудь связаться с Набатниковым. Для Миколы это было проще
простого, ведь институт совсем неподалеку. Можно доехать за полчаса.
   - Где вы там были в кабине? - спросила Нюра, забинтовывая руку Вадима.
- Почему остались?
   - Аккумуляторы... Замыкание...
   Ничего больше Нюра уже не спрашивала.
   Подбежал Медоваров и сразу же набросился на Багрецова:
   - Оправдываетесь? При чем тут аккумуляторы? Да кто вам разрешил? Из-за
вас сорваны испытания.
   Нюра умоляюще посмотрела на Медоварова:
   - Анатолий Анатольевич, дайте же человеку опомниться. Он не виноват.
Могла быть авария.
   - Кто ставил аккумуляторы? Кто проверял?
   Нюра коротко ответила:
   - Я.
   - Ну что ж, - скривив губы, усмехнулся Толь Толич, - выясним.
Посоветуемся коллегиально. - И, неодобрительно покачав головой, исчез.
   Торопясь к Дерябину, Серафим Михайлович на минутку задержался возле
Багрецова, сказал ему несколько успокаивающих слов, стараясь не смотреть
на ласковые Нюрины руки, что гладят его по лицу и нежно обнимают... Нет,
никогда и ничего Поярков не спросит о Нюре. Да и зачем, когда многое
становится понятным.
   Стыдясь своего эгоизма, он побежал к Дерябину. Разве можно думать о
чем-то личном и постороннем, когда надо спасать человека.
   Строгий и сосредоточенный стоит у пульта Борис Захарович. Ведь сейчас
от его искусства зависит не только целость изумительной конструкции, но,
возможно, и жизнь человека, если он не погиб раньше.
   В таких условиях трудно быть спокойным.
   На пульте одна за одной вспыхивают цветные лампочки. Это значит, что
телемеханические устройства "Униона" готовы принимать команду.
   Вращающееся зеркало радиолокатора уставилось в зенит. На темном экране
рядом с пультом управления светится голубая жемчужина.
   Больше всего беспокоило Бориса Захаровича, что неожиданно проникшие в
центральную кабину вредные излучения в какой-то мере могли повлиять и на
человека и на приборы, которые будут нечетко принимать команды с земли.
   Дерябин легко придавил красную кнопку. Вспыхнула сигнальная лампочка,
показывая, что там, наверху, команда принята. Жемчужина на экране чуть
заметно сползла вниз.
   Пока еще работают двигатели. Но вот "Унион" приближается к более
плотным слоям атмосферы. По приказу Дерябина стягивающие рычаги уменьшают
объем диска, и он быстро начинает снижаться.
   Радиолокатор не выпускает его из поля зрения. По масштабной сетке
определяется высота.
   - Двадцать тысяч метров, - Дерябин вытирает пот, вздыхает. - Далеко еще.
   Успокаивает лишь одно - диск покорно слушается команды. Значит,
радиация не повредила приборов, да и, судя по контрольной ленте, она
быстро угасла.
   Сейчас в кабине ее почти нет.
   Из окна видно, как в ярком синем небе появляется серебряная точка.
Борис Захарович включает двигатели и, управляя газовыми рулями с помощью
штурвала, как у самолета, ведет "Унион" на посадку.
   Точка постепенно растет. Уже можно рассмотреть блестящую паутинку, что
тянется за диском. Это - трос, выпущенный без сигнала с земли.
   Все сотрудники Ионосферного института, все наши и иностранные гости
выбегают на балконы, раскрывают окна, чтобы лучше видеть, как опускается
на землю "Унион".
    
  
 * * * * * * * * * *
  
  
  
 Сверкающий на солнце диск, похожий на барометрическую коробку, словно
отдыхая после трудного пути, устало склонившись на один бок, лежал на
мягкой траве. Оба люка, что вели в центральную кабину и кольцевой коридор,
были покрыты ледяной коркой.
   К диску подвезли многоярусный самолетный трап и установили его возле
центрального люка, который из-за огромных размеров всего этого сооружения
оказался действительно высоко.
   Первым бросился к трапу Вадим. За ним спешил рассерженный его
поведением Марк Миронович.
   Перескакивая через ступеньки, Багрецов поднялся к люку, скользил руками
по обледеневшим запорам.
   Горобец вытащил из-под сиденья машины гаечный ключ и, мигом взбежав по
трапу-лестнице, стал откалывать лед. Вверх уже поднимались Набатников,
Поярков и Марк Миронович. Внизу дожидались санитары с носилками.
   Пользуясь правом врача, Марк Миронович категорически отослал Багрецова.
   Возле лестницы Вадим бессильно опустился на траву, но подбежала Нюра и
увела его в сторону.
   Открыли люк. Он зиял как черная глубокая нора. Люди прошли туда и долго
не показывались.
   Нюра сохраняла внешнее спокойствие. Не менее других ее тревожила судьба
Тимофея. Но и Димку жалко.. Зубы стучат от волнения, бледный, еле сидит...
   Она вытерла кровь у него под глазом. Сильно исцарапался, раны заживут
не скоро. Но самое мучительное, что она, Нюра, чувствовала себя виноватой
и перед Димкой и перед Бабкиным. Не согласись она тогда с доводами Бориса
Захаровича, что надо ставить ярцевские аккумуляторы, возможно, не было бы
такой беды. Проклятые аккумуляторы, сколько горя они принесли!..
   В темной дыре люка появился Набатников, он поддерживал ноги Бабкина.
Поярков и Марк Миронович несли Тимофея за плечи. Несли бережно, чтобы не
задеть о борт люка.
   Подбежал Вадим, увидел Тимкино посиневшее лицо с закрытыми глазами,
распухшие болтающиеся руки. Спустили Тимофея вниз, положили на носилки,
голова его соскользнула на землю.
   - Не надо, потом, - прошептал он побелевшими губами, когда ему хотели
подложить подушку. - Земля...
   Он приоткрыл глаза, увидел Димку, потянулся к нему, но даже головы
поднять не смог. Прижавшись щекой к горячей от солнца траве, жадно вдыхая
запах земли, оп чувствовал ее материнское тепло, живительный ток
растекался по телу. Вот так бы и лежать, долго-долго, чтобы забыть
навсегда холодное и черное небо... Земля. Родная земля...
   Тимофея увезла санитарная машина. Сейчас она вернется за Вадимом. Надо
поскорее отдать птицу-разведчика. Она лежит в кузове.
   Несмотря на протесты Нюры, Вадим, прихрамывая, подошел к грузовику,
приподнял брезент и увидел там мальчика в школьной фуражке.
   - Юрка?
   Вадим не ошибся. Растрепанную птицу сторожил мальчуган, - он и птицу
нашел, и "дяденьку, упавшего с неба". Разве можно было удержаться от
любопытства, чтобы не посмотреть на летающий корабль, откуда без всякого
парашюта человек выпрыгнул? А кроме того, надо же узнать, что случилось с
тем, кто там остался? И не долго думая, захватив из дома только фуражку,
Юрка проскользнул в кузов. Хотелось еще раз увидеть смелого человека,
которого Юрка нашел. И вовсе он не герой, про каких пишут в книжках, он
самый обыкновенный. Настоящий герой не стал бы кричать, когда Юрка
попробовал оторвать прилипшую к ране рубашку. Какой же он герой? Совсем не
похож. И все-таки спрыгнул вниз, чтобы спасти воздушный корабль и своего
товарища. Да и сейчас за него страдает.
   Вадим попросил Юрку вытащить птицу из кузова, и ее унесли в лабораторию.
   Сидя рядом с Вадимом на скамейке, Юрка болтал ногами, говорил какие-то
успокаивающие слова, а сам думал, что бы такое хорошее сделать для
Багрецова. Часы подарить? Но у него уже есть. А не подарить ли тот
золотистый осколок, что недавно нашел? До чего же здорово он горит на
солнце, переливаясь огнями, прямо как драгоценный камень. Ребята говорят,
что это стекло. Только они врут. Может быть, это какое-нибудь особенное
вулканическое стекло? Сквозь него посмотришь на солнце и видишь радугу и
много-много маленьких звездочек.
   Юрка очень ценил этот осколок и чуть не каждую минуту вытаскивал его из
кармана, чтобы полюбоваться. Он куда интереснее калейдоскопа. И вот с этим
своим сокровищем Юрка решил расстаться.
   - Возьмите, пожалуйста, - сказал он, протягивая Вадиму сверкающий
осколок.
   Ничего не понимая, Вадим рассеянно взял его.
   - Спасибо. - И, чтобы не обидеть мальчика, спросил: - Где нашел?
   - Там, - Юрка неопределенно махнул рукой. - Посмотрите насквозь.
   Подбрасывая на руке осколок, Вадим заметил, что стекло покрыто особым
слоем, характерным для мельчайшей мозаики телевизионных передающих трубок.
Да ведь точно такая трубка была в орле-разведчике!
   Подъехала санитарная машина, и Марк Миронович приказал положить
Багрецова на носилки.
   - Если хотите знать мое мнение, молодой человек, то это вам нисколько
не повредит.
   Пришлось согласиться, но Вадим прежде всего попросил, чтобы чучело орла
ц осколок сразу же передали Борису Захаровичу.
   - Потом я ему все расскажу.
   Пока Багрецова укладывали в машину, Поярков отозвал Марка Мироновича в
сторону.
   - Как вы думаете, с Бабкиным серьезно? Обморозился, а главное - сильное
облучение.
   - Надеюсь, что облучение не очень повлияло. Он оказался
предусмотрительным.
   Помните, где мы его нашли?
   - Под аккумуляторным каркасом.
   - Совершенно верно. Множество металлических пластин и масса сухого и
жидкого электролита послужили отличным экраном. Вот что значит умелое
сочетание теории и практики. Не то что у нас, на "полустанке".
   - Последнем, Марк Миронович, последнем. Я слышал, что уже приказ
готовится.
   Полная реорганизация.
   Марк Миронович заторопился к машине, а Поярков пошел навстречу
Набатникову.
   Шагая вдоль бетонной дорожки, тот перелистывал записную книжку с
наблюдениями Бабкина.
   - Важнейшие и точные детали. Молодец Тимофей, - заметив Пояркова еще
издали, заговорил Афанасий Гаврилович. - Вот что значит видеть
собственными глазами.
   - Он поднял голову и мечтательно поглядел в синеву. - Запряжем мы эту
вечную, неиссякаемую... Ты знаешь, - он захлопнул книжку, - что
космическая энергия сотворила в одном из уловителей?
   И Набатников рассказал о том, как в его уловителе сконцентрировалась
такая огромная энергия космических частиц, что превратила легкие ядра
вещества в средние. Освободилась атомная энергия.
   - Неужели вы все-таки надеетесь спустить эту энергию на землю? -
удивленно спросил Поярков. - Откровенно говоря, я скрепя сердце пошел на
ваши требования в перестройке "Униона". Столько места занято!
   - Не зря, не зря, дорогой Серафим, - радостно похлопал его по плечу
Афанасий Гаврилович. - А Бабкин-то, ведь он, наверное, поставил рекорд
высоты для аппаратов легче воздуха. Двигатели включены были позже. Жаль,
что не соблюдены формальности, а то бы могли этот рекорд
зарегистрировать...
   Впрочем, не это главное. Ты понимаешь, каких огромных высот мужества и
гражданского долга достигли эти ребята. Бесценный рекорд, самый высокий!..
    
  
 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  
  
 О колючих ветрах, ранимой душе и о том, как Нюра 
   Мингалева делает еще одну ошибку. О жалостливости и 
   точном расчете. А главное - о том, к чему может 
   привести низкая зависть.
    
  
  
  
 Поярков чувствовал себя абсолютно разбитым - сказалось напряжение
последних дней. Растянувшись на траве, он прикрыл утомленные глаза.
   Рекорды, смелость, мужество... Не каждому приходится испытывать
самолеты, спускаться на морское дно. Не каждому случается спасти тонущего,
поймать врага на границе, рискуя жизнью, предупредить катастрофу или
вообще сделать что-нибудь героическое. Бывает, доживешь до старости, а
вспомнить нечего - никакой героики. Даже неизвестно, есть ли у тебя
мужество. Как бы ты себя чувствовал на узкой тропинке при встрече с врагом?
   И в то же время никто не скажет Пояркову, что он слизняк, трус. Сколько
нужно смелости, чтобы наперекор противникам, равнодушным авторитетам,
консерваторам и маловерам, доказать ценность твоей конструкции и добиться
ее постройки. Ведь таких ионосферных лабораторий никогда не существовало.
   Другие утверждают, что, наоборот, это вчерашний день. Да и сейчас
борьба не закончена. Точно еще ничего не известно, но у некоторых
существует опасение посылать "Унион" с человеком. Конструкция
экспериментальная, недостаточно проверенная, есть более надежные решения.
Единственная надежда на опыт Бабкина. Он не один час пробыл в ионосфере, а
это кое-что значит.
   Послышался шелест травы. На ходу перелистывая страницы лабораторного
журнала, куда-то торопилась Нюра.
   Поярков приподнялся, окликнул ее. Нюра от неожиданности вздрогнула,
увидела Серафима Михайловича и, замахав руками, как бы отгоняя от себя
незримую опасность, убежала.
   Лежа на спине, как бывало в детстве, когда он мог часами следить за
плывущими облаками, Поярков видел сейчас над собой металлические ребра
диска. Здесь все знакомо ему, каждый шов, каждая деталь. Все это было им
продумано, выстрадано. И он уже победитель - "Унион" прошел самые важные
испытания.
   Но, оказавшись смелым и настойчивым в этой борьбе, Поярков потерпел
жалкое поражение на пути к личному счастью, никак не связанному со
сварными швами и заклепками. Он посмеивался, что в иных бесталанных
опереттах и примитивных песенках влюбленный обязательно косноязычит и
никак не может объясниться. Да разве так в жизни бывает? Но почему Нюра не
ответила на его смелое признание? Почему нужно говорить с Багрецовым?
Почему боится сказать сама?
   Все бы простил ей: любые ошибки, проступки, увлечения. Однако случается
и непоправимое.
   Подошел Набатников и, с тревогой заглянув в осунувшееся лицо Пояркова,
сказал:
   - Хотел я тебя, Серафим, в комиссию включить по проверке "Униона", но
потом подумал: сами справятся.
   - Правильно сделали, Афанасий Гаврилович. А то я опять со всеми
переругаюсь.
    
 - Ну и характерец! - вздохнул Набатников. - Несчастная у тебя будет жена.
   Поярков отвернулся.
   - Не будет, Афанасий Гаврилович. Никогда.
   Подобная категоричность несколько удивила Набатникова - тут что-то
неспроста, - но сейчас некогда было вмешиваться в личные дела ведущего
конструктора "Униона".
   Враг всякой официальщины в науке, Набатников все же должен был создать
комиссию для проверки технического состояния "Униона" после высотного
полета. В комиссию вошли инженеры, конструкторы двигателей, радисты и
механики, врачи и биологи. Последние сразу же проскользнули в четвертый
сектор, чтобы собственными глазами без всяких телевизоров посмотреть на
своих питомцев.
   Главный врач "Униона" Марк Миронович беспокоился за Яшку, но, как ни
странно, несмотря на угрожающие сигналы, принятые по телеметрической
системе, сердце его и общее состояние были весьма удовлетворительны,
Придется провести дополнительные исследования.
   Председателем комиссии был назначен один из самых видных специалистов
по реактивным двигателям. Медоварова тоже ввели в комиссию. Набатников
знал, что пользы он особой не принесет, но зачем же обижать человека?
   Больше всего Толь Толич интересовался, как Багрецов и его дружок смогли
проникнуть в кабину? Он уже допросил Багрецова и сейчас старался доказать,
что приятеля залезли в "Унион" уже после того, как им, Медоваровым, был
произведен осмотр центральной кабины.
   Так же как и перед отлетом, сейчас он осматривал не двигатели, не
аппаратуру, а целость пломб и печатей. С особым пристрастием обследовал он
печать на двери кабины, откуда можно было бы управлять диском
непосредственно, а не с земли. Наверное, мальчишки не нашли эту кабину,
где при первых испытаниях обычно сидел летчик. Вообще все подозрительно. А
вдруг они хотели перегнать "Унион" за границу? Откуда Багрецов достал
орла-разведчика? Говорит, что снял с антенны диска. Чепуха! Разве туда
доберешься?
   Медоварова сопровождал Дерябин. Стенки туннелей были холодными. Они еще
хранили в себе ледяное дыхание заоблачного мира. Хорошо, что Дерябин
предусмотрительно надел пальто и шляпу. А Толь Толич храбрился, пошел в
одной гимнастерке, с непокрытой головой. Возвращаться не хотелось, а
потому, чтобы не замерзнуть, он должен был вихрем носиться в гулких
морозных трубах.
    
 - Ну, вот и все, - сказал он, отогревая дыханием озябшие пальцы. -
Двигатели без нас осмотрят, зоосад меня не интересует. Да, да. Самое
главное, вы еще не видели иллюминаторов Валентина Игнатьевича?
   - Опять "космическая броня"? - недовольно переспросил Дерябин. - Что вы
к ней прицепились? Идите смотрите, а я узнаю, что там с аккумуляторами.
   Медоваров сразу же выпрямился, лысиной коснулся ледяного потолка.
   - Извините, уважаемый Борис Захарович, - потирая затылок, сурово
проговорил он. - Тут вы не правомочны. Насчет аккумуляторов подождем, ибо
центральная кабина опечатана по причине аварии с ними. Создадим
специальную, так сказать, аварийную комиссию, выявим виновных... Доложим
по инстанции. Все как полагается.
   Борис Захарович понимал, что Медоваров прав, но творческое нетерпение,
когда хочешь разгадать, в чем же причина неудачи, заставляло протестовать.
При чем тут какая-то особая аварийная комиссия? Разве сами не разберемся?
   Толь Толич быстренько добежал до люка, откуда, как из печного
отдушника, так и дышало жаром, спустился по лестнице и, глядя снизу вверх
на хмурого Дерябина, спросил будто ни в чем не бывало:
   - Как вы думаете, Борис Захарович, кого мы можем ввести в комиссию по
оценке испытаний "космической брони"? В исключительных условиях полета она
как будто бы показала себя неплохо? Небольшая комиссия, рабочая. Ну,
скажем, под председательством ведущего конструктора Серафима Михайловича.
Потом вы, конечно, войдете...
   - Не войду, потому что в пластмассах ни черта не смыслю. Да и к чему
такая спешка?
   - Должен прилететь оператор из студии научно-популярных фильмов. Они
готовят специальный фильм.
   Спустившись из люка, Борис Захарович отдышался и, крепко сжимая
узловатыми пальцами ручку тяжелой трости, категорически заявил:
   - До тех пор пока мы не проверим самое основное, то есть причину
аварии, ни о каких других комиссиях не может быть и речи. А ваш оператор
пусть под