оварищ Макушкин. -
Литовцев сунул в карман паспорт прибора и зевнул. - Мы еще вернемся к
этому вопросу. А пока до завтра, Вадим Сергеевич. Надо полагать, что после
работы у молодого человека найдутся и другие занятия. Берите пример хотя
бы с них, - он указал палкой в сторону "мертвого сада".
   Мимо, ни на кого не глядя, шагал Алексей. За ним торопилась Надя.
   Вадим проводил их взглядом и, не обращая внимания на саркастическую
улыбку Валентина Игнатьевича, пошел в обратную сторону.
 
 
   По настоянию Валентина Игнатьевича Васильев отложил на один день
заливку формы водным раствором лидарита. Впрочем, теперь этот состав
следовало бы называть по-другому, частица "ли" быстро улетучивалась, как и
жидкость, послужившая основой лидарита.
   За эту частицу, за славу, за спокойное, сытенькое существование боролся
Валентин Игнатьевич, пробуя методы дипломатии, используя свой, уже
траченный молью научный авторитет и групповые интересы, основанные на его
любимой латинской поговорке: "Даю с тем, чтобы и ты мне дал" ("Доутдес").
   Однако здесь, на строительной площадке, вдали от друзей и приятелей, от
сотрудников, которых ты взял себе в лабораторию по протекции, Валентину
Игнатьевичу приходилось надеяться лишь на свои силы.
   Два лаборанта не в счет. Хотя Валентин Игнатьевич и тащил их в
аспирантуру, они ничем помочь ему не могли. Как говорится, "не так
воспитаны", чтобы заниматься делом. Серьезные, казалось бы, специалисты,
ведь чему-то их в вузе учили!
   Так вот эти "серьезные специалисты" вдруг вспомнили, что, будучи еще
подростками, упустили то, что даровано им жизнью. И только сейчас, будто
опомнившись, решили вознаградить себя за упущенное: буйно пошли в рост
девчоночьи космы до плеч и дьяконские бороды. Лаборантов здесь прозвали
"близнецами", так они были похожи друг на друга. Фамилий их никто не
помнил, знали, что один из них - Алик, другой - Эдик. Даже Валентин
Игнатьевич не всегда мог точно обратиться по адресу, называя Алика Эдиком
и наоборот. По одежде их также невозможно было различить. Не успели они в
ранней юности пофорсить джинсами в обтяжку, как уже стали модными клешики
с пуговками и цепочками. Ничего не поделаешь - надо наверстывать
упущенное. И "близнецы"
   появлялись возле Стройкомбайна, позвякивая цепочками на радость здешней
приблудной собачонке Шарику. Позвякивали они и гитарами, благо это еще
было модно. Гнусаво напевали только по-английски, но ни Алексей, ни Надя,
знавшие английский, не могли понять в песнях "близнецов" ни одного слова.
   Валентину Игнатьевичу иной раз казалось, что Алик и Эдик занимаются
лидаритом лишь потому, что это - синтетика, что это модно. И если бы их
спросили о рецептуре Даркова на цементной основе, они отнеслись бы к ней с
пренебрежением: "Ну, как же? Ведь это - 78". Так оценивают их родственники
по духу все то, что считают консервативным, далеким от моды. А "78" - это
число оборотов граммофонных пластинок, которые выпускались раньше (сейчас
они почти все долгоиграющие, с числом оборотов 33, 16 и даже ниже).
   И Валентин Игнатьевич, трезво оценивая деловые качества "близнецов",
понимал, что спасать лидарит даже по причине его новомодности мальчики не
способны. Да, действительно, можно надеяться только на себя.
   Он должен за последние два дня, оставшиеся до решающих испытаний, найти
хоть какое-нибудь слабое место в предложении Даркова, если не удастся
опровергнуть его рецептуру полностью; доказать, что это очевидная ошибка
увлекающегося и неблагодарного соавтора. Нет, конечно, Валентин Игнатьевич
объективен, дело не в благодарности, но соавтор Дарков - простой
инженер-исследователь без степени и звания - должен бы знать свое место.
   Так-то оно спокойнее.
 
 
   Сегодня воскресный день, но время не терпит. Пусть лаборанты отдыхают.
Сам Литовцев, сам доктор наук, займется исследованиями. Он не был сугубым
теоретиком. Его считали экспериментатором. Но сколько лет он не сидел за
лабораторным столом! Он лишь заглядывал через плечо кого-нибудь из своих
сотрудников.
   Доктору химических наук показывали, что делается под микроскопом, когда
твердеет лидарит, водили в темную комнату, где на экране были видны
радужные спектры, позволяющие судить о степени деформации лидаритовой
пластины под нагрузкой. Валентин Игнатьевич смотрел на стрелки приборов,
на счетчики меченых атомов, на синие светящиеся линии осциллографов, но у
него и мысли не было, чтобы повернуть ту или иную ручку аппарата, желая
точнее настроиться, проверить другой режим, заглянуть в самую суть вещей.
   Он не просил тут же, при нем, изменить процент добавки к цементу или
лидариту, установить степень кислотности, он не садился за стол, чтобы
собственными руками взять колбу и реактивы и повторить кажущуюся ему
сомнительной химическую реакцию. Всему этому он предпочитал результаты:
   протоколы за тремя подписями, графики, фотографии и солидные отчеты с
историей, предысторией, выводами и точным заключением. Даже образцы
лидаритовых плиток он предпочитал видеть на стенде под стеклом, чтобы
никто не притрагивался к ним руками.
   И вдруг здесь, в тесной каморке, почему-то называющейся лабораторией,
он, Валентин Игнатьевич, доктор наук, должен заняться опытами, от которых
зависит все его будущее! Собственно говоря, он даже не знал, с чего
начинать. Ознакомившись с паспортом прибора, Литовцев решил, что
измерениям можно верить. Мальчишка Багрецов оказался прав - остаточная
влажность в лидаритовой массе, нанесенной на стенку стройкомбайна,
ничтожна.
   "Лидаритовой? - с горькой усмешкой переспросил себя Литовцев. - Была
когда-то... А теперь?.."
   Стараясь заглушить гнетущее беспокойство, Литовцев метался по комнате,
доставая из шкафов нужные и ненужные реактивы, вытащил микроскоп,
фарфоровую ступку, все это расставил на столе и в недоумении остановился.
   Если он не мог спорить-с мальчишкой Багрецовым, то с Дарковым тем более.
   Талантливый, черт! И главное упорный, сам до всего доходит. Ведь,
казалось бы, и лаборанты есть у него, и экспериментальная мастерская -
только приказывай да отчеты пиши. Ничего подобного! От лабораторного стола
не оторвешь, в мастерской тоже сам возится. Ведь Дарков исследовал все
марки цементов и других вяжущих веществ, пробовал комбинировать самые
неожиданные добавки. Все это испытывал, пользуясь макетами форсунок
Васильева. Ясное дело, что, прежде чем прислать сюда отчет и протоколы, он
провел десятки опытов с новой рецептурой материала, пригодного для
стройкомбайна. С таким не поспоришь.
   Литовцев смотрел на лабораторный стол, чисто выструганный, но еще не
покрашенный, на стеклянные банки с притертыми пробками, где находились
образцы цементов разных марок, банки с реактивами для добавок, образцы
песка, извести, каких-то других наполнителей, входящих в состав лидарита.
   Вспомнилось, что Дарков жаловался на плохую работу вибромельницы,
которая не давала особенно тонкого помола, отчего прочность лидарита резко
падала. "А какой здесь помол? Какова дисперсность? - спрашивал себя
Литовцев, рассматривая белый порошок сквозь стекло банки. - Хорошо ли
работает вибромельница? Это можно определить под микроскопом".
   Микроскоп был новой системы, незнакомой Литовцеву. "Где же инструкция?"
   Инструкции на месте не оказалось. "Как же проверить величину
измельченных частиц? Впрочем, попробуем".
   Из футляра, оклеенного изнутри бархатом, он достал предметное и
покровное стеклышки, нашел пинцет, захватил из банки щепотку песчаной
пыли. Не успел донести ее до стекла, как она высыпалась на рукав. Валентин
Игнатьевич брезгливо попробовал стряхнуть, но мелкая пыль прочно застряла
в шерсти, рукав долго пришлось оттирать носовым платком.
   Все движения Валентина Игнатьевича были преисполнены достоинства, но в
то же время чем-то напоминали кошачьи. Так ходит важный кот после дождя,
выбирая место посуше.
   Вода и лидарит не могут существовать вместе. И не должны! После того
как ничего не получилось из попытки измерить частицы тонкого помола,
Литовцев решил по-иному узнать врага лидарита. Он должен создать его
подобие, именно сам, своими руками, чтобы проникнуть в его тайны,
разгадать слабости. Рецепт новой массы со всеми добавками и технологией
изготовления Дарков прислал.
   Кто знает, может быть, химикаты требуют чересчур высокой очистки, а
наполнители не терпят посторонних примесей, что практически, на
строительной площадке, трудно обеспечить.
   И когда в фарфоровую ступку с сухим порошком, составленным по рецепту
Даркова, полилась тонкая струйка воды, как бы разделяя его надвое, у
Валентина Игнатьевича потемнело в глазах. Вода, будь она проклята!
   Дверь бесшумно отворилась. Точно щит, на Литовцева надвигалась серая
плита из нового материала, того, что сняли со стенки стройкомбайна.
Вот-вот придавит.
   - Это что за шутки?! - фальцетом выкрикнул он.
   Плита опустилась на пол, и из-за нее показалось растерянное лицо
Багрецова.
   - Простите, Валентин Игнатьевич. Я не знал, что вы здесь.
   - Зачем эту штуку вы сюда притащили? - ворчливо спросил Литовцев, все
еще чувствуя неприятный озноб.
   - Александр Петрович сказал, что она вам завтра понадобится.
   Багрецов стоял у открытой двери, в которую врывался яркий солнечный
свет; свет играл на стекле пузатых колб, похожих на застывшие мыльные
пузыри, забирался в реторты, пробирки и стеклянные трубки, связанные в
пучки, будто толстая прозрачная солома. Лучи искрились в кристаллах,
запрятанных в банки, в звенящей струйке, вытекающей из крана. Всюду было
солнце, и только хмурая тень лежала на лице Валентина Игнатьевича.
   - Какое давление могут выдержать ваши телеконтролеры? - неожиданно
спросил он.
   - Во-первых, они не мои. Ими занимается Надя Колокольчикова из
телевизионного института. А во-вторых, Валентин Игнатьевич, я не пойму, о
каком давлении вы спрашиваете.
   Литовцев продолжал размешивать жидкую массу в ступке.
   - Ну, если обвалится сырой потолок в процессе наслоения. Что останется
от аппаратов?
   Вадим натянуто улыбнулся:
   - Боюсь, что на это они не рассчитаны. Но ведь и вы не рассчитываете на
такую катастрофу.
   - Конечно, - согласился Валентин Игнатьевич. - Однако здесь и трубы
лопаются, и трансформаторы горят. "Ниль адмирари", то есть ничему не
следует удивляться.
   Вадим пожал плечами.
   Еще вчера Валентину Игнатьевичу удалось вызвать некоторые подозрения у
Багрецова, касающиеся аварий на строительстве. Больше того, он даже
неосторожно выдал себя, когда разговор зашел о проводе для термостата,
вспомнив при этом Алексея. Надо бы прощупать упрямого малого, что ему
известно, и по возможности склонить на свою сторону. Во всяком случае, он
довольно настороженно относится к Алексею, и, кроме того, здесь
примешиваются личные мотивы, что было неоднократно замечено Валентином
Игнатьевичем.
   Он отложил ступку в сторону. Толочь, что-то там размешивать, нагревать,
замораживать... Прищуриваясь, глядеть в микроскоп, возиться с пинцетами,
пипетками и всякой ерундой! Зачем, когда есть куда более эффективные
методы тайной дипломатии, ловких ходов - столкнешь противников лбами, и
сам, как "терциус гауденс", то есть "третий радующийся", тихонько
посмеиваясь, выскальзываешь за дверь.
   Есть и другой способ: одному польстишь, другого поприжмешь, за что
третий тебе благодарен. Вот и сейчас эта ничтожная пешка, обыкновенный
инженеришка, у которого нет ничего и, главное, никого за спиной, тоже
может быть полезен, если найти его больную струнку. Люди есть люди.
   - Садитесь, Вадим Сергеевич, - Литовцев указал ему на высокую
табуретку. - Мне очень нравится юношеский задор, с которым вы вчера
отстаивали свою правоту. В какой-то мере вы одержали победу. Точность
прибора оказалась достаточной. Но, милый друг, это пиррова победа. Разве
дело только в остаточной влажности? А остаточная деформация? А
температурный коэффициент?
   И Литовцев, удобно устроившись на столе, что не нравилось Багрецову
(все же здесь лаборатория), долго перечислял всевозможные термины, которые
были известны специалисту по радиоэлектронике Багрецову, но отнюдь не в
применении к строительной технике, совершенно ему незнакомой. А Валентин
Игнатьевич уже стал оперировать узкоспециальными понятиями из области
физико-химической механики. Упоминал о дисперсности, гидрофобности и
прочих вещах, о которых радист знал лишь понаслышке.
   "Сепию выпускает, как каракатица, - думал Вадим, сидя на высокой
неудобной табуретке и легонько покачиваясь. - Научный туман. Интересно,
что за этим кроется?"
   - Вы имеете что-нибудь возразить? - насмешливо осведомился Литовцев,
заметив его нетерпеливое движение. - По поводу дисперсности или...
   - Нет, по поводу вашего метода доказательства. Вы прекрасно понимаете,
что в этой технике я абсолютный невежда. Так зачем же...
   - Именно затем, чтобы напомнить вам об этом, - Литовцев нагнулся, вытер
руки полотенцем, висевшим под столом, и заговорил уже другим тоном: -
Теперь по существу. Мне Александр Петрович изволил сообщить, что вы автор
нескольких изобретений?
   Опустив голову, Вадим пробормотал, что изобретения у него действительно
есть, но незначительные, касающиеся лишь узкоспециальной техники.
   - Это неважно, - перебил его Литовцев. - Сделали вы какое-либо открытие
или создали прибор, все равно это ваш труд, любимое детище. Могли бы вы
допустить, чтобы при первых испытаниях оно погибло?
   Вадим вспомнил испытания своей маленькой радиостанции, которая чуть
было не оказалась погребенной под грудой камней от взорванной скалы, и
ответил отрицательно.
   Валентин Игнатьевич удовлетворенно погладил вспотевшую лысинку.
   - Вот видите, мы уже находим общий язык. Теперь поставьте себя на мое
место, но учтите: вы работали с товарищем, он соавтор изобретения, причем
по болезни не может приехать на испытания. Будете ли вы рисковать его
добрым именем, многолетним трудом, всем, что вам обоим дорого?
   - Но почему же "рисковать"?
   - Потому что сейчас самая неподходящая обстановка для ответственных
испытаний, от которых зависит будущее нового материала. Авария за аварией,
а чем они вызваны - неизвестно.
   - Однако начальник строительства не хочет откладывать испытания. Ему
виднее.
   Значит, опасаться нечего.
   Валентин Игнатьевич притворно вздохнул.
   - Я очень уважаю Александра Петровича, но опасаюсь его неоправданного
оптимизма. - Он вытащил из кармана яблоко и ножичком стал срезать кожуру.
- Уж очень неудобно спорить с Александром Петровичем. Но мне бы очень
хотелось отложить испытания, пока не разрядится атмосфера, пока не
выяснятся причины аварий. У вас все приборы подготовлены?
   - Все.
   - Счетчики? Датчики? Термисторы там разные?.. Все до одного? - И когда
Багрецов вновь подтвердил, Литовцев дочистил яблоко, слез со стола и,
пожимая плечами, сказал: - Ну что ж, так и порешим. Боюсь за Даркова, как
бы он не узнал о катастрофе.
   - Опять катастрофа? - удивленно воскликнул Вадим. - Разве вы не верите
в свою работу?
   - Верю, но в данных условиях я не могу защитить ее от случайностей. -
Он отрезал от яблока тонкие ломтики и с наслаждением отправлял в рот. -
Кстати, вы живете в одной комнате с Алешей. Как там себя чувствуете?
   Багрецов округлил глаза:
   - Обыкновенно. Как же иначе?
   - Не знаю, но я бы всегда чувствовал, что он чужой. Всю сознательную
жизнь он воспитывался в капиталистическом лагере, далеко от советской
земли. Там ему прививали свои взгляды, свои привычки. Ведь ребенок что
воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить.
   Багрецов резко отодвинул в сторону табуретку.
   - Не обижайтесь на меня, Валентин Игнатьевич. Меня тоже многому учили.
   Скажем, честности и прямоте. Почему вы не говорите со мной откровенно,
а вот уже второй день намекаете на какие-то подозрительные дела Алексея? Я
ему тоже не очень верю, но вы упорно их связываете с авариями...
   Оглянувшись на дверь, Литовцев приложил палец к губам и укоризненно
покачал головой:
   - Кто же о таких вещах кричит? А кроме того, у вас болезненное
воображение, юноша. Пейте бром. Вы превратно поняли мои слова и сделали
нелепые выводы.
   Поговорите об этом с Алешей, - добавил он с кривой усмешкой.
   Выйдя из лаборатории, Багрецов встряхнул головой, будто вынырнул из-под
воды, зажмурился от солнца и долго так стоял, с закрытыми глазами,
вспоминая до мельчайших подробностей весь разговор с Литовцевым. Неужели
тот прав - болезненное воображение?
 
 
   Завтра с утра должны начаться испытания. Алексей все еще никак не мог
закончить осветительную проводку, которая пойдет внутри будущей стены.
   Багрецов давно уже проверил генераторы, подготовил приборы, но не
уходил, боясь оставить Алексея одного. Для себя Вадим объяснял это
контролем за его работой, - монтер он неопытный, приходится помогать, -
однако нет-нет да и вспомнится кусок провода, найденный у лопнувшего
пластмассового патрубка, катушка в монтерском ящике... Все еще помнились
слова Валентина Игнатьевича:
   "Ребенок что воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить".
   Вадим злился на свою неблагодарную роль, брал у Алексея конец провода
и, протаскивая его сквозь изоляционную трубку, кричал:
   - Держи крепче. Да прямее, прямее! Неужели тебя даже этому не научили?
   . Алексей оправдывался, говорил, что здесь, на курсах, ему не
приходилось иметь дело с такими проводами и трубками, но он, конечно,
научится.
   - Да я не о том, - раздраженно говорил Вадим. - Такие вещи и ребенок
должен понимать. Там, где ты был, наверное, что-нибудь делал? Учился?
Какая была твоя последняя профессия?
   - Учился. Как быть шпион, диверсант.
   Вадим побледнел, потом лицо его залилось краской. Он решил, что Алексей
издевается над ним. "Наверное, заметил, что я не оставляю его одного. Как
это все противно, тошно!"
   Не глядя на Алексея, Вадим зашагал на противоположную от него сторону и
там скрылся за щитами-пластинами конденсаторов. Если бы он посмотрел на
растерянное лицо Алексея, он не увидел бы в нем ни капли усмешки, издевки;
ведь тот говорил правду.
 
 
 
   Глава девятая 
 
   ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКОГО РОМАНА
 
 
   Одиноко сидела Надя в "мертвом саду", ждала, что вот-вот хрустнет
стеклянный стебель,. со звоном упадет на землю окоченевший лист и в
просвете между деревьями появится Алексей.
   Она должна говорить с ним, но ни взглядом, ни словом, ничем нельзя
показать, что ждет этой встречи, что места себе не находит, страдая от
непонятного и злого волнения, которое не в силах перебороть. В эти минуты
Надя ненавидела себя, и больше всего за то, что искала оправдания
несвойственным ей поступкам. Ну когда это было, чтобы она целый час мерзла
на скамейке, даже не зная, придет он или не придет?! Ведь это неслыханное
унижение! Такого с ней еще никогда не бывало. И Надя объясняла столь
невероятный поступок обыкновенным любопытством - интересно, мол, что
дальше случилось с Алексеем и как он сумел вернуться домой? Ведь это же
целый приключенческий роман, до таких романов Надя была охотницей.
Впрочем, самая жгучая тайна, гениальнейшее хитросплетение событий, о чем
мог бы рассказать Алексей, не заставили бы прийти Надю в "мертвый сад",
где даже днем ей было неприятно.
   Нет, это все не то - наивные детские увертки.
   Сквозь черную, гладкую - будто из клеенки - листву просвечивали лунные
лучики, они играли на стеклянных сталактитах, повисших на ветках колючего
крыжовника, малины, склонившейся под тяжестью этого нетающего льда, и
странно было слышать шум ветра над головой при полной неподвижности листвы.
   Светлые лунные пятна на дорожке точно примерзли к ней. Надя нервно
вздрагивала при каждом шорохе, пугливо пряталась в воротник, но уйти не
могла, зная, что только здесь найдет ее Алексей.
   Хрустнуло стекло. Вздрогнув, Надя повернула голову.
   - Я везде-везде искал, - несмело проговорил Алексей. - Боялся.
   - Чего?
   - Здесь плохой человек есть.
   - Кто же это? - Надя весело пр