о много раз, видимо не замечая, что к каблукам прилипли тяжелые
комья жирной глины. Все это делалось машинально и совершенно напрасно,
потому что на стройплощадке, куда намеревался сейчас идти Алексей, тоже
глины достаточно, - сапоги опять станут грязными. Впрочем, не все ли равно.
   Алексей стряхнул капли с покрасневшей от холода ладони и, поднявшись по
ступенькам к проходной, нерешительно взялся за ручку двери. Было еще
темно, когда, измученный бессонницей, он вышел в степь. Казалось, что
когда остаешься один на один с бескрайними просторами родной, лишь недавно
обретенной земли, с пашнями и осенними туманами, что так заботливо
прикрывают всходы, с безветренной тишиной, когда слышишь лишь плеск воды
под ногами, именно сейчас, в эти минуты, и прояснится твоя дорога в жизнь.
Ведь у него она совсем иная и только начинается.
   Держась за ручки двери, он медлил открывать, ждал, что вдруг вот здесь
еще до звонка, призывающего к началу работы, придет к нему ясная в своей
живительной свежести мысль, которую он все утро искал на пустынных дорогах.
   Дверь стремительно раскрылась. Алексей, поскользнувшись, чуть не упал
со ступенек.
   - Ты куда исчез? - выпалил Багрецов с тревогой. - Беги скорее к Мариам
Агаевне, она беспокоится.
   - Зачем беспокоится? Со мной ничего не случится.
   - А ты не о себе. О других подумай. Ты же знаешь, что Мариам Агаевна
нездорова. Побыл бы с ней. Ей воды подать некому.
   - Я обязательно к Мариам пойду сегодня, - сказал Алеша, выслушав упрек
Вадима.
   Незаметно для себя Алексей все больше и больше стал ценить эту
молчаливую женщину, которая, не навязывая своей дружбы, очень тепло и
заботливо к нему относилась. Вначале он испытывал к Мариам простое
уважение, главным образом из-за отца, - отец с ней счастлив, а это уже
многое значит, сыну тоже надо быть благодарным за любовь этой-женщины к
отцу. Но сейчас, когда Алексей полюбил сам и понял всю глубину этого
великого чувства, в сердце его потеплело. Оно наполнилось нежностью и к
Мариам. Любовь к Наде безгранично расширила мир. Надо только найти самого
себя и не потерять Надю. Вечером, после разговора с ней, Алешка не спал
всю ночь, а к утру ушел бродить по степи.
   ...Багрецов проснулся от громкого стука в окно. Светало, белела подушка
на кровати Алексея, а самого Алексея не было. Вадим отдернул занавеску и в
неверном свете начинающегося утра увидел Надю. Закутавшись в одеяло, он
приблизил лицо к стеклу и, указывая на Алешину кровать, отрицательно
помотал головой.
   Однако Надя не уходила. Вадим почувствовал что-то неладное, быстро
оделся и распахнул дверь. Надя вошла молча и тяжело опустилась на стул.
   - Ты меня все еще любишь?
   Силясь подавить волнение, Вадим спросил:
   - Опять издевка?
   - Нет, Димка. Теперь этого не может быть.
   Закрыв лицо руками, точно, ей было стыдно и больно, Надя тихонько
раскачивалась.
   Все еще ничего не понимая, Вадим отвел Надину руку, надеясь увидеть
смеющиеся хитрые глаза, но рука ее была мокра от слез.
   - Надюша, что с тобой?
   Она подняла к нему заплаканное лицо и заговорила горячим шепотом:
   - Я знаю, что так не бывает. Ужасно! Но прости меня, дуру. Ты самый
хороший, честный, добрый. Ты поймешь меня. Другому бы никогда не сказала...
   Безвольно опустив плечи, Димка молча выслушивал ее излияния, а в душе
было пусто и холодно. Он давно уже примирился с чужой любовью - пусть они
будут счастливы, - но тонкий лучик надежды все еще где-то мерцал. Теперь
же он исчез навсегда.
   А Надя говорила, что не знает, как поступить, хотя и верит Алешке,
который любит ее ничуть не меньше, чем она его. Но гордость, мужская
гордость виновата. Алексей считает, что пока он еще ничего не добился в
жизни, ему нужно остаться здесь, получить настоящую профессию.
   - Я согласилась с этим и сказала, что тоже сюда перееду. Но он не
согласен - жертвы ему не нужны. Нельзя, говорит, бросать научную работу.
Конечно, и в Москве он мог бы и учиться и работать где-нибудь на заводе. А
деваться нам некуда. Ужасно! Ты же знаешь, я живу с мамой в одной
небольшой комнате, а Алешка тоже на птичьих правах.
   Вадим не раз уже слышал от Алексея, что в родном доме он чувствует себя
неловко. Взрослый человек, есть голова и руки, а живет у отца на правах
маленькой Иришки, вроде беспомощного ребенка. Квартирка небольшая. Кабинет
отца, комнатка Мариам и дочки да проходная комната - столовая, где спит на
диване Алексей. При его болезненной щепетильности разве он решится
привести в дом жену? Конечно, Алешка прав. Но в то же время Вадим не
понимал, как можно подчинять любовь - если она, по словам Нади,
действительно сильна - всяким бытовым неурядицам, вроде малой жилплощади,
проходной комнаты и прочим, с его точки зрения, маловажным
обстоятельствам. И не поймет этого Димка. В голове его робко шевельнулась
невольная мыслишка, от которой он сразу же покраснел: "Эх, Надюшенька
милая! Да будь у меня такое счастье, как у Алешки, вся эта ерунда - жилье,
квартира, прописка - не имела бы никакого значения. У нас с мамой квартира
в две комнаты. Одна стала бы нашей".
   Отвернувшись, чтобы Надя не заметила его смущения, Вадим проговорил:
   - Можно снять комнату за городом.
   - Все можно. Но как-то уж очень противно, когда и без того трудное
счастье зависит от мелочей. Ужасно! Мне сегодня снилось, что Александр
Петрович нашел наконец причину неудач. Стройкомбайн идет по степи. Заводы
выпускают первую партию васильевских машин. Десятки из них ползают вокруг
Москвы, стараясь не задеть ни одного деревца. И в одном таком доме у нас
будет двухкомнатная квартира.
   - Алешка говорил с отцом?
   Надя хрустнула пальцами:
   - Боится огорчать. Да я и сама понимаю, что Александру Петровичу сейчас
не до этого. Ужасно!
   - Пошла бы посоветовалась с Мариам. Она к тебе хорошо относится.
   - Ты с ума сошел! - Надя всплеснула руками. - Как же я в глаза ей
смотреть буду? Просить, чтобы взяли в семью? Ужасно! Такого не бывает в
жизни.
   - Эх, Надюша, мало ли чего не бывает. Тогда я пойду. Случай еще более
странный, - и Вадим тяжело вздохнул, Действительно, странный случай. Вадим
пойдет к Алешкиной мачехе, чтобы помочь счастью Нади, хотя любит ее сам
многие годы.
   Надя приподнялась и легонько холодными пальцами провела по его щеке.
   Послышался осторожный стук, и тут же сразу ворвался холод в распахнутую
дверь. На пороге стояла Пузырева.
   - Алешенька, вас просят зайти домой. Мачеха... - она не досказала.
Багрецов обернулся к ней, и Елизавета Викторовна онемела. Вот что творится
под самым носом у товарища Васильева! Вот вам, Валентин Игнатьевич, и
Надин - "не тронь меня". Ветреница, как и все нынешние девчонки.
   Пузырева поджала губы и съехидничала:
   - Извините, я, кажется, помешала?
   - Да, конечно, - сдержанно сказала Надя. - Вы искали Алешу? Мы ему
передадим.
   Взбешенная холодной учтивостью дерзкой девчонки, Елизавета Викторовна
бросилась к больной Мариам и, не успев снять пальто, сообщила, что Алексея
в общежитии нет, и не преминула добавить:
   - Дружок его выпроводил с утра пораньше.
   - Разве они поссорились?
   - Не знаю. Но у вашего Алеши слишком мягкий характер. К тому же он
многого не замечает.
   Мариам лежала на диване, укрытая теплым одеялом, покашливала и
чувствовала себя скверно. Александр Петрович еще вчера уехал на узловую
станцию, куда прибыли цистерны с раствором для лидарита, оттуда он должен
заехать в райком и вот до сего времени не вернулся. Скучно одной. У
Алексея и Нади сейчас особенно много дел. Вчера целый день возились с
установкой второго телеконтролера. Лишь Пузырева забегает на часок, как
она говорит, "проведать болящую". Эти посещения не очень нравились Мариам,
но все же рядом - живой человек.
   Не желая продолжать разговор об Алеше, Мариам сказала:
   - У меня к вам просьба, Елизавета Викторовна. Я уже проверила место
сочленения пластмассового патрубка с бетонированной трубой-каналом,
провела испытания на прочность под высоким давлением... Но это, так
сказать, механика. Здесь все благополучно. А вот что касается химии, тут
мне нужна ваша помощь.
   И Мариам высказала свои подозрения: если при изготовлении очередной
партии пластмассовых коленчатых трубок были допущены отклонения от
технологии, то лидаритовый раствор разъел стенку злополучного патрубка.
Понизилась прочность, и произошел разрыв.
   - Смотрите, - она протянула руку к тумбочке, взяла оттуда
полупрозрачный кусок пластмассы и передала Пузыревой. - Это я нашла на
месте аварии.
   Видимо, его не заметили, когда собирали все осколки, чтобы отправить на
завод.
   Опытным глазом Пузырева сразу определила, что поверхность пластмассы
была повреждена не механическим путем, а воздействием реактивов, будто по
трубе протекал не раствор лидарита, а сильнейшая кислота или щелочь.
Впрочем, даже это сравнение не подходит; пластмасса, разработанная в их
институте, обладала высокой химической стойкостью, оговоренной
специальными техническими условиями.
   Будучи человеком осторожным, Пузырева, не показывая никакой
заинтересованности, равнодушно спрятала осколок в сумочку:
   - Я понимаю, дорогая. Сделаем химический анализ. Наверное, на вашем
заводе какая-нибудь девчонка всю технологию перепутала. Знаем, что у них в
голове.
   Мариам слабо улыбнулась:
   - А как же контроль?
   - Нашли чему удивляться! В ОТК тоже одни девчонки сидят. Им бы только
глазки строить. Да и начальнички ваши хороши. Улыбочки, смешки... Даже
смотреть противно.
   Нельзя считать, что характер Пузыревой попросту скверный, у нее было
немало и приятных качеств. Но она, в постоянной борьбе за "целостность
семьи", опираясь на высокие принципы, толковала их с сугубо личных
позиций, а потому у Пузыревой виноваты были все, кто, по ее мнению, даже
косвенно мог нанести ущерб семейным устоям. Молодые лаборантки
перешептывались, шутя называли ее "психованной" и втайне даже жалели ее.
   Елизавета Викторовна была искренне возмущена, негодовала и считала
своим правом вмешиваться в происходящее. Она с грохотом придвинула стул
поближе, достала из сумочки печенье, любезно предложила Мариам, но не
огорчилась, когда та отказалась.
   - Мы с вами женщины семейные, - доверительно начала Елизавета
Викторовна, похрустывая печеньем. - А семью надо укреплять и не допускать
в нее всяких легкомысленных особ. Я говорю о вашей будущей невестке.
   - Какой невестке?
   - А разве вам неизвестно? Я попробовала предупредить вашего мужа, но у
него, видимо, свои понятия о нравственности...
   Заметив ядовитую усмешку на тонких поджатых губах Пузыревой, Мариам
возмутилась:
   - Почему вы говорите какими-то загадками, намеками?
   - Не надо горячиться, дорогая. Сейчас объясню. Я человек принципиальный
и считаю своим долгом пресекать всякие попытки разрушения семьи. У вас эта
неприятность уже назревает.
   Мариам умоляюще прижала руки к груди:
   - О чем вы? Я абсолютно ничего не чувствую...
   - Надо не чувствовать, а знать! - отрубила Пузырева. - В ваш дом
проползает враг; вы этого не замечаете. Я пыталась сигнализировать, но
коммунист Васильев непонятно по каким соображениям даже симпатизирует
этому врагу...
   Вам, как человеку беспартийному...
   - Нет, почему же? - резко перебила ее Мариам. - Я даже член парткома
нашего завода...
   У Пузыревой печенье застряло в горле. Подумать только! Девчонку в
партком выбрали. Шевельнулось что-то вроде зависти, но Елизавета
Викторовна овладела собой и продолжала:
   - Эта девчонка Колокольчикова тут головы кружит и молодым и старым. Я
вот только что пошла позвать к вам Алешу, а вижу Багрецова с
Колокольчиковой.
   Сидят чуть ли не обнявшись. Да я бы такую девчонку на порог не пустила!
А она вползает змеей в ваш дом. Вы думаете, ей Алеша нужен? Надо быть
наблюдательнее, моя дорогая.
   Мариам сбросила одеяло и, как была в ночном легком халатике, подбежала
к двери.
   - Прошу вас, - прошептала она, распахивая дверь настежь.
   ...Раздался стук в дверь. Что, опять Пузырева? Мариам невольно щелкнула
замком. Тут же одумалась - ведь это мог прийти Алеша.
   Но на пороге стоял Багрецов.
   - Доброе утро, Мариам Агаевна. Я вас не разбудил? Как вы себя
чувствуете?
   Алеша еще не появлялся?
   - Нет. А что-нибудь случилось?
   Мариам встревожилась, пригласила Вадима в комнату:
   - Заходите, Вадим. Да? Вы уже завтракали? - И когда тот стал
отнекиваться, настояла: - Садитесь, будем пить чай. А то совсем замерзли.
Нос даже посинел.
   - Спасибо. От чая не откажусь. Тем более что зашел к вам не только
справиться о вашем здоровье, а проконсультироваться с вами по одному
серьезному вопросу.
   - Не знаю, чем могу быть вам полезной, Вадим. В электронике вы сами
опытный специалист, а я механик, но не теоретик. Да? Я просто конструктор.
   - Именно это мне и нужно. Подскажите конструктивное решение.
   - Что же нужно сконструировать?
   - Счастье. И вы, как любящая женщина, меня поймете. Ну как бы это вам
сказать, объяснить? - Вадим беспокойно заерзал на стуле. - Если человек
захочет жениться, он обязан об этом сказать своим родителям?
   - Думаю, что да. А вы что? Хотите жениться?
   По лицу Мариам скользнула грустная улыбка. Вероятно, речь идет о Наде.
   Бедный Алешка. Вадим смущался, не зная, как приступить к поискам
"конструктивного решения", но Мариам сама пришла ему на помощь:
   - Скажите, Вадим, вы очень любите Надю?
   Он чуть было не выпалил "да", в смущении глотнул из чашки очень горячий
чай, обжег язык. Это вывело его из замешательства. Небрежно откинувшись на
спинку стула и барабаня пальцами по столу, Вадим с подчеркнутым
равнодушием произнес:
   - Не угадали, дорогая Мариам Агаевна. С Надей мы просто друзья детства.
   Какая там любовь? Смешно даже подумать...
   Посмотрел он в глаза Мариам, и густая краска стыда мгновенно залила его
лицо до самых кончиков ушей.
   Это заметила Мариам, понимающе усмехнулась:
   - Будем откровенны, Вадим. Да? Вы сказали, что я любящая женщина, и я
этого не скрываю. Зачем же вы пытаетесь убедить меня, что никакой любви у
вас к Наде нет? Но ведь любовь-то есть, и думаю, что вам под силу самому
"сконструировать" свое счастье. Без моей консультации. А родителям своим
скажите.
   - У меня только мама, - упавшим голосом пробормотал Вадим.
   - Вот ее и обрадуйте.
   Машинально вытирая чашку, Мариам пристально посмотрела на Вадима. Тот
отвернулся к окну.
   - Если я вас поняла правильно, - тихо заговорила Мариам, - то вы хотели
бы узнать мое отношение к женитьбе Алексея. Но ведь у вас есть мама, у
него - мачеха. Зачем же он будет говорить мачехе о своих намерениях?..
   - Он и не скажет.
   - А вам сказал? - ревниво спросила Мариам и, услышав подтверждение,
недоверчиво покачала головой: - Странно. Ведь он же знает, что вы любите
Надю.
   Вадим ответил скучным, каким-то деревянным голосом:
   - Наде нужен Алешка, а не я. Сама только что говорила.
   - Что вы за человек такой, Вадим? Никак не пойму. Любимая девушка
признается вам в любви к другому. Тот поверяет вам свои чувства к ней. Да?
И вы со всем этим грузом приходите ко мне, чтобы из такого хрупкого
материала "сконструировать" счастье.
   - Глупо, конечно, - приглушенно заговорил Вадим. - Но так уж я устроен,
хочу, чтобы хорошие люди были счастливыми. Наивно, наверно... И все-таки
вы мне помогите.
   Мариам зябко повела плечами и спрятала руки в широкие рукава халата.
   - Ну хорошо, Вадим, допустим, я и должна - помочь Алеше в
конструировании счастья, - она подчеркнула слово "должна". - Но вы-то сами
уверены, что его счастье заключено именно в Наде?
   - Конечно, уверен. - Вадим вскочил и заметался по комнате. - Вы не
представляете, что это за существо - Надя!.. Чуткость, красота души...
   Мариам сдержала его восторги:
   - Вы меня убедили, Вадим. Но поймите всю сложность моего положения. Да?
   Несмотря на любовь к отцу, Алеша так и рвется из родительского дома.
Хочет быть самостоятельным. Но ведь он как будто только сейчас родился.
Ничего не знает. Ничего не умеет. Я так за него боюсь. Ведь остались еще у
него привычки чужого мира. Он многого еще не понимает в нашей жизни. Ему
нужна постоянная нянька. Справится ли с этим Надя?
   Вадим устало опустился на стул. Представить себе Надю в роли заботливой
няньки взрослого мужчины он, хоть убей, не мог. Девица она своенравная, и
вдруг - "нянька". Сплошная нелепость. Но вот перед глазами возникло
заплаканное Надино лицо, таким он увидел ее впервые в жизни сегодня утром,
вспомнил ее готовность бросить научную работу и переехать сюда, лишь бы не
разлучаться с Алешкой... Да ведь это и есть та самая всепоглощающая
любовь, о которой так много написано. Да, действительно, ты мог об этом
только мечтать, а вот Алешка примет такую любовь как должное. Если только
примет!
   И Вадим, как бы желая стереть последнюю тень сомнения, решительно
провел рукой по лицу.
   - Будем верить в любовь, Мариам, - он не прибавил отчества, считая его
в данном случае необязательным. - Она творит невозможное.
    
  
 Глава пятнадцатая 
 
   И ВСЕ-ТАКИ ЛЮБОВЬ ТВОРИТ НЕВОЗМОЖНОЕ!
 
 
   У Васильева оказалось множество дел в районном центре, он позвонил на
строительство и попросил Литовцева, чтобы продолжали испытания по заранее
составленной программе. Ведь приказать Литовцеву нельзя. Он здесь на
правах консультанта и подчинен лишь, директору НИИСТП.
   И вот Валентин Игнатьевич встал за пульт управления, Вернее, не встал,
а комфортабельно устроился в кресле, Оно вращалось, чтобы удобнее было
поворачиваться к приборам и легче оперировать тумблерами. Это раньше, при
первых опытах, когда не требовалось тщательного исследования васильевского
метода и свойств разбрызгиваемой массы, примитивный пульт управления стоял
под навесом на открытом воздухе. А сейчас Литовцев чувствовал себя так же
удобно, как и в своем институтском кабинете. В лаборатории он бывал редко.
   Возиться с колбами и пробирками - это занятие для мальчиков. Кстати
говоря, мальчики из лаборатории Литовцева стояли за спиной своего
обожаемого шефа и ждали приказаний.
   Поглаживая розовую лысинку, Валентин Игнатьевич с удовлетворением
осматривал пульт управления, сравнивая его с клавиатурой рояля, а себя с
прославленным пианистом, что дает сольный концерт, программу которого
изменил по своему желанию. И вот он, Литовцев, решил первый слой сделать
лидаритовым, благо еще осталось немного растворителя на дне цистерны.
   Не от хорошей жизни пошел Валентин Игнатьевич на самовольное изменение
программы. Он знал, что рано или поздно Васильев со своими помощниками
найдет причину неудач с применением водного раствора по методу Даркова,
поймет, что влияет ультразвук, поставят другие телеконтролеры, и тогда
конец лидариту. Вот на этот случай и припас Валентин Игнатьевич свой
последний козырь. Надо примирить лидарит с массой Даркова: пусть первый,
несущий основную нагрузку слой будет лидаритовый. Может быть, достаточно
будет лишь тонкой корочки, а потом можно заливать форму водной массой
Даркова. Есть надежда, что эти два слоя будут мирно сосуществовать. Первые
опыты на отдельных плитах показали многообещающие результаты. Правда,
технология усложняется. Ведь лидарит и дорог, и летуч, и требует
подогрева, но спасти его надо во что бы то ни стало.
   Валентин Игнатьевич услышал какое-то подозрительное шушуканье за
спиной, потом гневный голос Нади:
   - Да отстаньте же вы наконец! Надоели ваши пошлые шуточки.
   - В чем дело, Надин? - быстро обернулся Валентин Игнатьевич.
   Надя, красная от гнева, до боли закусила губу, затем чуть не плача
сказала:
   - Неужели ваши "младшие боги" не понимают, что они сейчас на работе?
   - А мы что? - в один голос возмутились "близнецы", и кто-то из них -
кажется, Эдик - добавил: - Мы только спросили, почему здесь не видно
Алексея Александровича.
   - Это кто такой? - удивился Литовцев.
   - Как кто? Сын товарища Васильева, - пояснили "близнецы".
   - Не сердитесь, Надин, - умиротворяюще з