су,  перекрывшему видимость
съемочной группе БиБиСи. Тем удалось пробиться  сквозь  толпу  и вынырнуть у
переднего  бампера  автобуса как  раз когда подвели  Сашу.  Он  улыбнулся  и
попытался помахать им  рукой. Приветствие не вполне  удалось.  Ему мгновенно
заломили руки за спину и пригнули голову книзу.
     Англичане ахнули, подавшись вперед. В левом локте  обжигающе хрустнуло.
Последнее, что он успел заметить,  прежде  чем  его закинули в  автобус, был
веснушчатый, закрывающий телекамеру фуражкой.
     -- Мама, смотри, -- сказал маленький мальчик в толпе за оцеплением,  --
смотри, сколько бандитов поймали. И бандиток.
     Автобус был туристический.  Если бы не  рассаженные в шахматном порядке
фуражки,  можно было  бы  подумать, что это  экскурсия  по местам  боевой  и
революционной  славы.  Вот  только окна  были плотно занавешаны.  Саша  тупо
смотрел на надпись "Уважаемые ленинградцы и гости нашего  города, за  кабину
водителя  не заходить". Боль в локте нарастала. Прежде чем закрылась  дверь,
они услышали шум, несколько ударов снаружи по корпусу, как будто били мешком
с костями.  Раздалось  пару матюков и в  автобус влетел Васька революционер,
мертвой хваткой вцепившийся в фотоаппарат.
     -- Я  в демонстрации не участвовал! --  кричал он, шепелявя  и  брызгая
слюной, -- у вас нету законного права!
     -- Кочетов,  заткни  его! -- коротко  распорядился майор. Кочетов молча
съездил Ваське по зубам. Тот ударился головой о плексигласовый колпак кабины
водителя, тихо сполз на пол и заскулил.

71.
     Остатки бригады грузчиков сонно потянулись по разбитой дороге в сторону
картофельного  поля. До  поля было  километра  два. Попасть в грузчики  было
особой привилегией.  В то время  как простые смертные  в  поисках картофелин
копошились  в  земле,   вывернутой  наизнанку   картофелекопалкой,  грузчики
степенно  шли  межою  следом,  иногда  небрежно  забрасывая  мешок  в  кузов
ползущего  рядом тракторного прицепа - шаланды. Мешки стояли на поле  редко,
как верстовые столбы, будто  подтверждение расхожей истины  -  что из  земли
произошло, в нее и вернется.
     Картофель   полей  совхоза   Мочилицы  явно   старался  сократить  этот
круговорот  до  нуля  -  процентов  семьдесят  сгнивало  еще  в  земле,  или
пожиралось паразитами. Первый  мешок обычно  наполнялся к концу первого часа
землекопания, что давало грузчикам возможность подольше отсидеться в лагере.
     Они шли, шаркая по глинной пыли хлюпающими сапогами.
     --  Интересное  дело -- сказал Гольденбаум, -- у  нас в бригаде процент
докторов и кандидатов наук значительно выше, чем в среднем по объединению.
     -- Это потому, что тут скрупулезность требуется -- охотно поддержал его
Ложакин, -- неопытным же соискателям судьба на сепарацию.
     -- Геннадий Алексеич, тебя-то каким бризом  в науку  внесло? -- спросил
Гольденбаум,   --  Ты  вроде   бы  тут,  на  ветрах,  привольно  и  привычно
ориентируешься?
     --  А  я  сызмальства  к  эксперименту привычен был,  --  нисколько  не
обидившись, отозвался тот, -- поскольку взращен был на таежной  метеостанции
в среде научной аппаратуры. К снятию показаний с пеленок пристращен.
     Слева от тракта, покосившись  к лесу слегка  поехавшей крышей, кренился
Лехин дом.  Черными пустыми глазницами окошек уныло  глядел он в небо из-под
обомшелого, гнилого теса.
     Максаков подобрал фрисби с земли и, сумрачно глядя на жилище аборигена,
сказал зачем-то, ни к кому особо не обращаясь:
     -- А вот голландцы тротуар перед домом шампунем моют.
     --  От  ихнего  избытка еще  не  так крыша  поехать может,  --  пояснил
Ложакин, --  А  ты там  со своей  тарелкой  поаккуратней,  а то влетит  куда
ненароком.
     Максаков молча, профессиональным движением, метнул  диск вдоль дороги и
побежал следом.

72.
     -- Товарищ капитан,  тут  у одного загранпаспорт! -- крикнул похожий на
австралийского утконоса лейтенант, составляющий протокол.  Процедура длилась
уже больше часа.
     В  странной формы  обширном помещении  над отделением милиции  по улице
Рубинштейна   1,  вокруг   неравномерно  расставленных   столов   сгрудились
арестанты, вперемежку с редкими служителями порядка. Солнце косо било сквозь
высокие окна,  бросая  продольные  тени от  рам на многочисленные протоколы,
живописно   разбросанные   по   столам.  Здесь   царила   деловая  атмосфера
присутсвенного  места, и  если  б не скандальная сцена выпровождения  Васьки
революционера,  ни  за  что  нельзя  было бы  сказать,  что  идет  процедура
оформления ареста...
     Васька мешал.  Он  то  и дело  орал что-то, брызгая слюной,  стучал  по
столу,   всклокачивал   пятерней  макушку,  осыпая  столы   перхотью.  Взвод
профессионалов-омоновцев,  после  умело  проведенного  задержания,  доставил
нарушителей в  отделение и отбыл, не  оставив комментариев. В  конце  концов
капитан громко спросил:
     -- Кто тут у вас главный?
     -- Я, -- ответил Рубинштейн.
     -- Осадите этого мудака!
     -- Это не наш.
     -- Ёлки, что ж ты раньше молчал!
     -- А меня никто не спрашивал.
     -- Ахреев!
     -- Я!
     -- Выкинь этого плешастого к херам!
     -- Есть выкинуть к херам!
     Саша, как в полусне,  смотрел  через  окно на узкую улицу, куда вначале
кувыркнулся Васька, а следом вылетел фотоаппарат.
     Локоть ныл. Кто-то толкнул его в плечо.
     --  Ты что, оглох?  --  круглое  лицо капитана медленно  вошло  в  зону
резкости, -- это у тебя загранпаспорт?
     -- У меня, -- ответил Саша, -- а что, не годится?
     -- Годится-то годится, да только в нем прописки нет.
     -- Ну и что же, что нет?
     --  А  то, что  ты  у нас  получаешься  лицо  без  определенного  места
жительства.
     -- И что?
     Капитан замешкался.  Вся  сегодняшняя  суматоха  была ему  не  по душе.
Вначале  позвонил  полковник  и  приказал  очистить  отделение.  Переправить
алкашей  во  второе, а  блядей  - на  Конюшенную. Чтобы к  моменту  прибытия
политических,  ни  души  не было. Потом привезли этих. Девять мужиков и семь
баб.  Приказ был  - обходиться  без  рукоприкладства, ненормативную  лексику
отставить, говорить вежливо, согласно конвенции.
     Говорили  арестованные странно, постоянно ставя писарей в тупик. Теперь
вот  он не знал, что  ответить  этому волосатому хлюпарю, который  глядел на
него вопросительно, даже где-то изучающе.
     -- А  то,  --  сказал капитан, -- что  дальше мы будем говорить в  моем
кабинете.
     Закрыв за Сашей дверь, он прошел за стол и сел, положив локти на край:
     -- Вопросы задавать буду я. Понятно?
     -- Понятно.
     -- Так откуда у вас загранпаспорт?
     -- Из ОВИРа.
     Капитан опять замешкался,  поняв, что еще раз сморозил чушь, но  тут же
поправился:
     -- По какому поводу вам выдан загранпаспорт?
     -- По поводу предстоящей поездки за границу.
     -- Когда?
     -- Послезавтра.
     -- В какую страну конкретно?
     -- В Польскую Народную Республику.
     Капитан обрадовался. "Спекулянт", - подумал он. После падения железного
занавеса,   тысячи   советских  фарсофщиков  и  спекулянтов  устремились  на
барахолки Варшавы и Кракова.
     -- Цель поездки?  --  строго  спросил он,  уже  предвидя юлящие попытки
сослаться на визит к друзьям.
     -- Разрешите сесть, -- вдруг спросил этот, побледнев.
     "Ну, вот и обмочился", - радостно подумал капитан, уже  предвкушая, как
этот начнет сейчас путаться и врать.
     -- Разрешаю. Что, очко играет?
     -- Локоть  ваши  орлы  повредили. Больно очень. Да,  а  цель  поездки -
участие во всемирной конференции по интеллектуальным играм.
     Капитан  молчал  одиннадцать  секунд. Потом  он как-то обмяк,  и  вдруг
спросил, как будто бы удивляясь самому себе:
     -- Слушай, ты вообще куда собираешься?
     -- Как куда? В ПНР, я же объяснил.
     -- Нет, вообще куда? Ну, из-за чего вас взяли?
     -- Аа, в Америку.
     Капитан пригнул голову и тихо спросил:
     -- Ну, а что делать, если ты не еврей?
     -- В каков смысле?
     -- Ну, если не еврей, как можно отсюда прорваться?
     -- Это вы, товарищ капитан, себя имеете в виду?
     -- Нет, родственника одного, все  спрашивает. А, хер  с тобой, что если
даже и себя?
     --  Если откровенно, я не знаю, есть пути. Надо попасть в преследуемые.
Тогда  американцы за вас  начнут бороться,  как за  нас. Насколько  я  знаю,
адвентисты седьмого дня тоже годятся.

     Капитан помолчал, мерно покачиваясь на стуле. Потом сказал:
     -- Ладно, иди. Налево, вниз по лестнице.

73.
     Из Машины Времени
     Кто бы мне сказал в письме или словом
     Отчего печаль присуща коровам

     По приближении к коровникам, источник  запаха стал очевидным. Первая из
трех  стоящих  параллельно  приземистых  построек  была   уже   запущена   в
производство.  Второй  коровник блестел  на солнце свежим  рубероидом, а  на
третьем еще возилась давешняя стройбригада.
     Действующий коровник напоминал  осажденную  крепость,  глядящую  на мир
сквозь  узкие амбразуры  и окруженную,  как и  положено  крепостям,  широкой
полосой нечистот. Путь Шумакова лежал прямо к воротам сквозь пометно-мочевое
заграждение. Вот где обрело смысл и значимость водолазное снаряжение.
     Митя   помахал   рукой   доктору  медицинских  наук  профессору  Сергею
Матвеевичу  Короткову,   видневшемуся  невдалеке  сквозь  стропила,  глубоко
вздохнул и нырнул в настоявшуюся тьму, стараясь не упустить из виду старшего
дояра Шумакова.

74.
     Присутсвенное место  опустело. Только разбросанные  бумаги да сдвинутые
столы  хранили,  казалось,  напряжение  допроса.  Саша  нашел  лестницу   и,
придерживая правой ладонью левое предплечье, начал спускаться.
     Сержант поднял на него глаза:
     -- Ты кто таков?
     -- Человек.
     -- Вижу, что не вша. Чего надо?
     -- Ничего, -- глядя на открытую входную дверь, сказал Саша.
     -- А ничего, так проходи, не свети.
     -- Куда?
     -- Как куда? Ты что, не проспался? Без очков дверей не видишь?
     -- Я, сержант, -- сказал Саша, разглядывая водосточную трубу  на другой
стороне улицы, -- арестованый демонстрант.
     -- А, -- протянул сержант Федоров без удивления, -- тогда следуй сюда.
     Он встал, взял со стола связку ключей и, пригнувшись, нырнул в уходящий
вниз   полутемный  проход.  Саша  едва  успевал  следом.  Открылся  длинный,
выкрашеный  темно-зеленой  краской, коридор. Редкие,  закрытые металлической
сеткой,  лампы скудно освещали частые  вертикальные канализационные чугунные
стояки  и  решетки  по  сторонам. Вскоре решетки сменились коваными дверями.
Сержант остановился, позвенел ключами и, со словами -- Прошу  пожаловать, --
открыл надсадно заскрипевшую дверь.
     -- Какой пленэр, -- прошептал арестованый и шагнул во мглу.
     --  Самуил, что  с  рукой? -- услушал  он голос Рубинштейна из тьмы, --
садись.
     Глаза постепенно  привыкали  к  сумраку.  Помещение  все-же  освещалось
гвоздевыми пробоинами  в  металлическом листе, герметично  закрывавшем окно.
Камера представляла собой абсолютно пустое пространство, разделенное
     пополам уступом на полу. Саша присел на край. То, что повыше, оказалось
нарами, то, что внизу - холодным бетонным полом.
     -- Да, так вот, -- сказал Мойше, -- государство, по определению, должно
защищать граждан  от бандитизма. Что же произошло здесь в семнадцатом? Очень
простая  штука, я вам доложу: бандиты взяли власть в  свои руки.  То есть вы
понимаете, какой нонсенс: бандиты получили в свои руки главное орудие власти
- государство.
     Кузнецов  закурил. Язычок  пламени осветил на мгновение скрючившихся на
нарах людей и погас, оставив их в на какое-то время в непроглядной тьме.
     -- Да, так вот, -- продолжил Мойше, -- а что умеют бандиты? Ясное дело,
бандиты умеют грабить. Убивать, воровать и больше ничего. Вот они  и грабили
семьдесят лет. Но все когда-то кончается, и становится нечего грабить.
     -- Самуил, что ты за руку держишься? -- Рубинштейн спросил настойчивее,
-- Они что, тебя били?
     -- Дед бил, не разбил.
     -- Что-что? -- не понял Рубинштейн.
     -- Баба била, не разбила.
     --  И  тогда, --  продолжил  Мойше, -- какой  у  них  выход?  Или самим
сдохнуть, или дать немного нажить, чтобы было, что грабить. Было это уже сто
раз, и  во  время  НЭПа, и позже. А  дураки думают,  свобода  пришла.  Держи
карман. Бандит могуч.  Он всегда найдет, как грабить.  Даже и при свободах и
демократиях.
     -- Нет,  ты не шути, -- не  унимался Рубинштейн, --  если тебя били, мы
должны это как-то запротоколировать. Надо вызвать врача.
     Он подошел к двери и начал стучать кулаком.
     -- А за что я сижу, объяснить невозможно, -- сказал  Кузнецов, будто бы
продолжая прерванную беседу  -- я на  атомной  подлодке служил, четырнадцать
лет назад. Лодка давно списана, а я сижу.
     Рубинштейн продолжал стучать.
     Кузнецов погасил сигарету: -- Я им нашел мою  субмарину в  американском
журнале  "армейское  и  военно-морское  вооружение".   Заметьте,  не  просто
подлодку, а конкретно мою,  "Красный Таран". Со  всеми  планами и разрезами.
Где сколько торпед и боеголовок с точностью  расписано.  Приношу, показываю.
Сиди, говорят, и не залупайся. Когда решим, тогда и выедешь. Я им, смотрите,
говорю, здесь  все до мелочей  описано, коммуникации, реактор, все до  одной
переборки прорисованы...
     Рубинштейн глухо бил ногой в переборку. Кузнецов закричал надсадно:
     -- Вода  прорвалась  в реактор! -- и побежал  по  длинному, выкрашеному
темно-зеленой краской,  коридору, тяжко топая водолазными "утюгами". Редкие,
закрытые  металлической  сеткой, лампы  скудно  освещали частые вертикальные
канализационные чугунные стояки и змеящиеся по стенам пыльные жгуты кабелей.
     Саша едва успевал следом, задраивая за собой кингстоны шлюзов. Зеленая,
флюоресцирующая  вода  сдерживала  движения,  кабели  обвивали   ноги,  руки
путались в  сетях. Последний шлюз пошел неохотно, водяная стремнина никак не
прерывалась.  Из  прорыва  дамбы через  пороги  тяжко  ворочающихся мешков с
песком несло  бешенно  трепыхающуюся  в  обрывках  трала  рыбу вперемежку  с
разбитой мебелью.
     -- Врача! -- кричал Рубинштейн.
     Саша  просунул руку  за  дамбу, нашарил рычаг,  дернул.  Холодный бетон
плотины  приятно леденил ухо.  Затвор  двинулся  и, набирая скорость,  пошел
поперек  переливающегося сиренево-зеленоватым  светом радиоактивного потока.
Его многотонная масса приближалась все ближе, а ладонь  никак  не  выпускала
рычаг. Бетонная стена надвинулась и придавила руку. Локоть взорвался тысячей
ядовитых игл.
     --  Эй,  живой что-ли?  --  глухо,  как сквозь  вату,  послышался голос
сержанта Федорова.
     Сознание  вернулось  медленно,   толчками,  холодным  шершавым  бетоном
царапая правое ухо.
     -- Не трогайте руку, -- просипел Саша, поднимаясь на колени. -- Я сам.
     --  Ну пошли, доктор  приехал,  --  неожиданно  добрым  голосом  сказал
сержант.

75.
     Старший переводчик отдела международных связей Анатолий  Максаков стоял
на берегу навозного моря и пытался понять, что произошло.
     По  порядку: большой палец  правой  руки привычно  улегся во внутреннюю
ложбинку диска, он поднял руку вперед, повернул  ее тыльной стороной налево,
затем медленно начал бросок. Диск прошел подмышкой, плечо дернулось  вперед,
кисть руки хлестнула из под локтя назад и направо, описывая все ускоряющуюся
дугу... Ага! Ватник...
     Диск задел за отвисшую полу, и вместо того, чтобы,  со свистом рассекая
воздух, улететь метров на семьдесят вперед по дороге, ушел в кусты. Короткой
очередью стрекотнули  срезанные  листья  и  его  великолепный  амстердамский
летающий диск скрылся из виду.
     И  вот  теперь  этот  триумф голландской спортивной  технологии  лежал,
переливаясь  на солнце  голограммами, в самой  середине отвала за коровником
метрах в тридцати от берега.

76.
     Добрый доктор Айболит,
     Он под деревом сидит.
     Приходи к нему лечиться
     и корова и волчица.

     В сумеречном  проеме  двери в  грязно-желтом  свете  качающегося фонаря
виднелось  покореженное  заднее крыло Волги скорой помощи.  Сквозь облезлые,
полуоблупленные  геологические пласты  когда-то белой,  а  ныне  всех цветов
кариеса, краски бурела многослойная ржа. Заспанная врач грохнула обшарпанным
чемоданчиком  по тяжко  заскрипевшему  в  ответ  столу  дежурного,  едва  не
расколов видавший виды телефон.
     --  Левый  рукав  закатай, -- коротко  распорядилась она,  разворачивая
черную сплющенную кишку аппарата для измерения давления.
     -- Не могу, -- ответил Саша.
     -- Почему?
     -- Больно.
     -- Тогда правый.
     -- Тоже не могу, нечем. Левую не поднять.
     --  Коньков, помоги, -- повернулась врач к подпиравшему дверь санитару,
-- у нас еще два вызова, некогда канителиться.
     Коньков подошел, умело задрал правый рукав сашиной рубашки.
     --  Вы знаете,  -- сказал  тот,  глядя как она туго  наматывает на руку
черный рукав и застегивает крючок, -- у меня сердце в порядке, как, впрочем,
и печень и селезенка. А вот левый локоть, похоже, вывихнут.
     -- Он меня учить будет, -- сказала врач, тиская грушу, -- а ты  знаешь,
сколько вашего брата в КПЗ окочуривается?
     -- Нет.
     -- Вот и молчи, -- продолжила она, вслушиваясь в стетоскоп:
     -- Так, давление в норме, пульс тоже. Коньков, турникет!
     Санитар  Коньков,  продолжая  держать  рукав  рубашки, быстро  и  умело
повязал поперек бицепса желтую резиновую ленту. Врач тем временем  вынула из
чемоданчика  металлическую  коробку,  звякнув содержимым.  На свет показался
видавший виды шприц с многослойными поперечными кольцами налета на стекле.
     -- Это что? -- спросил пациент, предвидя наихудшее.
     --  Морж  в авто, --  ответила эскулапиха, вынимая  из  коробки крупную
ампулу. -- любознательный какой. Кулак посжимай!
     Она чиркнула по горлышку взвизгнувшей наждачной пластинкой:
     -- Болеутоляющее, чтоб не орал. Дадим внутривенно.
     -- Мне не надо, -- твердо сказал Саша, глядя на грязноватую иглу с явно
различимым кровяным потеком.  В  ту же секунду  он почувствовал  на  затылке
ладонь санитара Конькова, берущего его правую руку захватом Нельсона, а врач
локтем прижала к столу запястье:
     -- Не рыпайся, а то вену изуродую!
     Сопротивление  с неработающей левой шансов на  успех не  имело никаких.
Вдруг мелькнула спасительная мысль:
     -- Я выпью!
     -- Да я уже  дозу набрала. Что ж мне вторую  ампулу на тебя  изводить?!
Сержант, помоги придержать!
     Саша  отчаянно   рванулся,   столкнув   со  стола  металлический  ящик.
Серебристым бисером разлетелись по полу иглы. Все ракообразные планеты Земля
вцепились  клешнями  в  левый  локоть, в  глазах  опять  потемнело.  --  Во,
чумной-то! Не балуй!..
     Сержант Федоров вдруг  шагнул  к стоявшему неподалеку цинковому  баку с
водой,  взял  висящую  на унитазной цепочке  кружку, протянул  служительнице
Гиппократа:
     -- А ты со шприца слей.
     Та помолчала угрюмо, потом сказала:
     -- Черт с  ним! Давай,  --  струя анальгина звонко запела по  жестяному
донышку, -- Коньков, собери инструмент!
     Саша  взял  кружку,  глядя как санитар ползает  по полу, собирая  иглы.
Хинная  горечь  обожгла  глотку.  Двери  скорой хлопнули,  машина  отъехала,
оставив сизое облако.
     -- Всех излечит исцелит добрый доктор Айболит...
     -- Что? -- спросил сержант.
     --  Я  говорю,  спасибо  тебе,  сержант Федоров. --  сказал исцеленный,
чувствуя, как постепенно отступает боль, -- честно говоря, не ожидал.
     Федоров присел за стол напротив. В дежурке стихло, стало слышно тиканье
больших круглых часов под потолком.
     -- Жалко мне вас, -- сказал Федоров.
     -- Кого - нас?
     -- Ну вас всех. Вижу, люди  вы нежные, к КПЗ  непривычные. Ты бы видал,
какая срань у нас сидит! Не зря сегодня всех вывезли.
     -- Да, наверное. Это, кстати, моя первая отсидка.
     --  Ка