[Image]

- Смотрите, - сказал Камов: - точка в центре обведенная маленьким кружком,
изображает Солнце. Первый круг - это орбита Венеры. Между нею и Солнцем
есть еще планета Меркурий, но его орбита нам не нужна. Второй круг - это
орбита Земли. Третий - орбита Марса. Если бы я соблюдал правильный масштаб,
то изобразить планеты на этом листе было бы невозможно: они были бы не
видны на нем. Но это не план, а схема. Кружки, которые я помечаю цифрой
"1", - это положение планет в момент, нашего старта. Движения всех планет
по их орбитам направлены в одну сторону. На этом рисунке - справа налево.
От кружка, изображающего Землю, я начинаю наш маршрут пунктирной линией.
Вот! В этой точке мы встретим Венеру...

Он нарисовал второй кружок на орбите Венеры и отметил его цифрой "2".

- Отсюда мы направляемся тем же путем к Марсу и встретимся с ним вот здесь,
а затем - обратно к Земле, которая, за это время успеет пройти больше
половины своего годового пути и будет находиться примерно вот тут.

- Ясно! -- сказал я.

- Этот рисунок не более чем грубая схема, - заметил Камов. - Орбиты не
замкнуты, так как Солнце, увлекая планеты за собой, само движется в
пространстве; но так вам должно быть понятнее.

- Благодарю вас. Мне все совершенно ясно.

- Вот теперь вы вполне поймете, почему мы не можем ни на один день отложить
старт.

- Понимаю.

- На сегодня этого достаточно. За семь с половиной месяцев пути мы успеем
обо всем переговорить. Ваше участие в экспедиции начнется с завтрашнего
утра после медицинского осмотра. Чтобы подготовить вас к полету, нельзя
терять ни одного для.

На этом наш первый разговор с Камовым закончился.

Было за полночь, когда я пришел домой.

Над крышами домов поднималась Луна. На ней побывал человек, с которым я
говорил сегодня. Кто знает, может быть, и я попаду когда-нибудь на ее
сверкающую поверхность...

Сверкающую... Я вспомнил статью Камова, в которой он писал, что поверхность
Луны темная и мрачная, покрыта скалами густокоричневого цвета, - и
улыбнулся своей восторженности.

Там, в непосредственной близости, все выглядит иначе, чем с Земли.
Блестящие планеты - в действительности темные, несветящиеся тела. Скоро я
сам буду на одной из них.

Буду ли? А что если завтра приговор врача навсегда закроет передо мной
такую возможность? Как тяжело будет пережить это разочарование!

Я очень плохо спал и в эту ночь. Лежа в постели с открытыми глазами, я
прислушивался к медленному ходу часов на стене, и временами мне казалось,
что они совсем остановились.

Я заснул под самое утро, и во сне меня не оставляла все та же мысль.

Но страхи оказались ложными. Комиссия, состоявшая из трех врачей, под
председательством известного профессора, долго и тщательно выстукивала,
выслушивала и измеряла меня. Проверяли зрение, слух, вращали на какой-то
специальной карусели и даже заставили несколько минут провисеть вниз
головой на особых петлях, после чего опять принялись за бесконечные
выслушивания.

В заключение старик профессор, похлопав меня по спине, сказал слова,
сладкой музыкой прозвучавшие у меня в ушах:

- Идеальный организм! Можете, молодой человек, направляться хоть на
Полярную звезду, если вам так надоела наша Земля. Врачи засмеялись.

- Готовьтесь к полету! - серьезно сказал профессор. - Помните, если перед
стартом у вас окажется хотя бы насморк, вы не будете допущены. Соблюдайте
строгий режим. - Он указал на одного из членов комиссии: - Доктор Андреев
специально прикреплен к участникам экспедиции. Советуйтесь с ним как можно
чаще. Работа, отдых, пища, развлечения - все должно проходить под его
контролем. Вы больше не принадлежите себе.

Пройдя комиссию, я поехал прямо к Камову, чтобы получить у него указания
для начала работы. Он меня, по-видимому, ждал и обрадовался, когда узнал,
что все в порядке.

- Мне было бы жаль потерять вас. Очень рад, что этого не случилось.
Познакомьтесь, - сказал Камов, подводя меня к высокому худощавому человеку,
сидевшему у письменного стола: - Константин Евгеньевич Белопольский - мой
заместитель в космическом полете.

Имя, названное Камовым, было мне знакомо. Белопольский - однофамилец
знаменитого русского астронома - был автором многочисленных астрономических
книг, и я сам изучал в школе астрономию по его учебнику.

Когда Камов назвал мою фамилию и сказал, что я участник будущего полета,
Белопольский пожал мне руку, но, как мне тогда показалось, сделал это
совершенно равнодушно. Даже тени улыбки не появилось на его лице, покрытом
глубокими морщинами (хотя ему было только сорок пять лет), и он не сказал
ни одного из тех слов, которые принято говорить в подобных случаях.

Помню, что на меня произвело неприятное впечатление это молчание, и я даже
подумал, что иметь такого спутника в долгом путешествии не особенно большое
удовольствие.

Как я знаю теперь, крайняя молчаливость является отличительной чертой этого
человека, который может долго говорить только об астрономии и математике.

Совершенно иначе встретил меня четвертый участник экспедиции - Арсен
Георгиевич Пайчадзе, с которым я познакомился двумя днями позже.

Еще молодой, не старше тридцати пяти лет, он был широко известен как
выдающийся знаток спектрального анализа. (Спектральный анализ -
исследование химического состава тел при помощи изучения испускаемого или
отражаемого ими света.) Влюбленный в астрономию, называющий ее "верховной
наукой", Пайчадзе способен часами говорить о какой-нибудь звезде или
туманности. Говорит он не очень хорошо, с заметным грузинским акцентом, но
я знаю, что студенты университета, где он преподает астрономию, любят его
слушать.

- Борис Николаевич Мельников? - спросил он, пожимая мне руку с такой силой,
что я сморщился от боли. - Слышал про вас. Участвовали в полярной
экспедиции.

- Участвовал, - сказал я.

- Тогда на полюс, теперь на Марс. Боитесь полета?

- Если говорить откровенно, боюсь немного.

Возможно, что я не ответил бы так кому-нибудь другому. Но вся небольшая,
тонкая фигура Пайчадзе, его смуглое лицо с коротко подстриженными черными
усиками, его ласковые глаза сразу произвели на меня такое впечатление, как
будто я знал его уже много лет.

- Неудивительно, - сказал он. - Перед полетом на Луну я очень боялся. Не
спал. Потерял аппетит.

- А теперь не боитесь?

- Теперь нет. Космический полет не страшен. Не надо бояться.

- Меня очень беспокоит, смогу ли я оправдать доверие.

- Будете так думать, - не оправдаете. Надо быть уверенным. Наверное,
думаете, случайно попали в полет. Ткнули пальцем - попали в меня. Неверно!

Сергей Александрович не возьмет случайного человека. Наводил справки.
Советовался. Не надо ни в чем сомневаться.

Он заставил меня рассказать ему мою биографию, сам рассказал о себе, и мы
расстались друзьями. За два месяца, которые прошли с тех пор, я убедился,
что Пайчадзе человек приветливый, общительный и будет хорошим товарищем в
полете. На нашем корабле мое место в одной каюте с ним, и это меня очень
радует.

Потянулись дни напряженной и увлекательной работы. Слова Камова, что мне
дадут обширное задание, оправдались. Объем порученной работы был громаден.
До сих пор я и не подозревал о тех применениях фотографии, которым меня
научили. Снимки в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, снимки объектов,
покрытых туманной или облачной дымкой, снимки Солнца и его "короны" и
многое, многое другое. Пришлось пройти целый курс. Помимо двух специально
прикрепленных ко мне консультантов по астрономической съемке, со мной
занимались мои будущие спутники - Камов и Белопольский. Сергей
Александрович знакомил меня с устройством корабля и работой приборов
управления, а Белопольский - с основами звездной навигации.

Дней не хватало. Я работал по восемнадцать часов в сутки и часто, приехав
домой, вместо того, чтобы лечь спать, садился к письменному столу.

Так продолжалось до тех пор, пока наш врач, Степан Аркадьевич Андреев, не
заявил решительного протеста,

- Я не могу допустить, - сказал он Камову, - чтобы Мельников работал без
отдыха. Если так будет продолжаться, то он не будет допущен к полету. Я
отвечаю за него и за всех вас перед правительственной комиссией.

- Я вас понимаю, - ответил Камов, - но что я могу сделать? Мы готовились
год, а Борису Николаевичу оставлено только два месяца.

- Все равно, я не разрешаю ему не спать по ночам, - стоял на своем врач. Он
должен спать восемь часов в сутки. Все остальное время в вашем распоряжении.

На том и порешили. С этого дня он лично отвозил меня домой и уходил только
тогда, когда я засыпал.

Кончилось это тем, что он поселился у меня в комнате, чему я был очень рад,
так как Степан Аркадьевич был на редкость занимательным рассказчиком. Лежа
постели, он начинал рассказывать какой-нибудь случай из своей медицинской
практики. Он считал, что для моего мозга полезно отвлечься от изучаемых
вопросов, но нередко, увлекшись воспоминаниями, забывал о времени. И лишь
внезапно заметив, что предательская стрелка далеко ушла от положенного
часа, прерывал рассказ на самом интересном месте и сердито ворчал:

- Спать! Спать! И о чем вы только думаете?! Однажды у нас зашел разговор о
будущем полете и о влиянии на организм невесомого состояния, в котором мы
будем находиться во время пути. Степан Аркадьевич жалел, что не сможет
участвовать в экспедиции.

- Наблюдение за деятельностью органов тела в таких условиях было бы очень
интересно, - сказал он.

- Меня очень удивляет, - заметил я, - что в составе экспедиции нет врача.

- Почему нет? У вас есть врач.

- Кто?

- Сергей Александрович.

- Как, разве он врач?!

- А вы не знали этого? Камов окончил медицинский институт специально для
того, чтобы не было надобности в лишнем человеке, которому в межпланетном
рейсе почти нечего будет делать. Он знал, что экспедицию все равно не
отпустят без врача.

- Когда он успел?

Было чему удивляться. Я знал, что Камов окончил институт гражданского
воздушного флота и, заочно, физико-математический факультет университета,
но суметь получить еще и третий диплом...

- Когда он успел? - повторил я.

- Сергей Александрович - замечательный человек, - задумчиво сказал Андреев.
- Он не только получил диплом врача, но и работал несколько лет в
московских больницах. Он ничего не делает наполовину. Жизнь, целиком
отданная идее, утраивает силы человека.

В напряженной работе как-то незаметно приблизился день старта. Корабль и
его экипаж были готовы. За три дня до отлета Камов и сопровождении нас
троих в последний раз осмотрел звездолет. Были испытаны все приборы и
аппараты, проверен груз. Камов и Белопольский проверяли корабль в целом,
Пайчадзе - астрономическую часть, а я - свое фото- и кинохозяйство.

В моем распоряжении три киноаппарата: один переносный и два вмонтированных
в стенки корабля, могущих работать автоматически, четыре великолепных
фотоаппарата, каждый с шестью сменными объективами, и маленькая
фотолаборатория. Все это поражает своим техническим совершенством, как,
впрочем, и весь наш корабль. Экспедиция Камова с продуманной щедростью
снабжена всем, что только может понадобиться при любых обстоятельствах.
Ничто не забыто, ничто не упущено из виду. Тщательно и заботливо
предусмотрено и сделано все, чтобы обеспечить успех.

Следующая запись в моем дневнике будет уже сделана в полете.

На сегодня хватит. Десять минут первого.

За мной заедут в семь часов утра.

Итак, последняя ночь на Земле!

Завтра старт в неведомое!..

СТАРТ

3 июля 19.. года.

Восемнадцать часов по московскому времени.

Тридцать два часа полета...

Прошли первые сутки. Идут вторые. Я знаю об этом о часам. На нашем корабле
смены дня и ночи нет и не будет. Солнце непрерывно освещает правый борт, и
корабль регулярно плавно поворачивается, чтобы равномерно нагревалась вся
поверхность его корпуса.

Двигатели давно прекратили работу, и мы летим по инерции со скоростью -
двадцать восемь с половиной километров в секунду. Мы не чувствуем этого.
Кажется, что корабль неподвижно висит на одном месте. Земля осталась далеко
позади.

Звезды повсюду. Со всех сторон нас окружают бесчисленные светящиеся точки.
Млечный Путь виден весь как исполинское кольцо. Солнце сияет нестерпимо
ярко, но в непосредственной близости к нему видны звезды. Странное зрелище!
Солнце и звезды на черном фоне.

С Земли небо никогда не кажется таким черным. Простым глазом видно, что та
звезда дальше, а эта ближе, но как они все далеки!

Корабль висит в центре бесконечного пространства...

Та самая картина, которая так пугала меня на Земле, здесь не вызывает
страха. Нет ощущения, что под нами бездна, потому что такая же бездна
находится со всех сторон, а понятия "верх" и "низ" давно уже спутались. Как
только перестали работать двигатели и корабль полетел по инерции с
постоянной скоростью, тяжесть исчезла, а с нею вместе исчезли обычные
представления. По привычке считаю, что под ногами "низ", а над головой
"верх", но мне ничего не стоит повернуть свое тело на сто восемьдесят
градусов, и тогда то, что было "верхом", становится "низом" - и наоборот.
Для этого достаточно сделать легкое усилие, используя как точку упора
какой-нибудь неподвижно укрепленный предмет или, просто стену.

Я ничего не вешу!..

Ощущение невесомости, о котором я так много думал перед полетом и которого
чуть-чуть боялся, оказалось совсем не страшным, даже приятным. За одни
сутки я вполне освоился с ним.

Вот сейчас я пищу за столом. Мне удобно; но как это выглядит со стороны?..

Наша каюта невелика. Одна стена полукруглая - это борт корабля. В ней
круглое окно. Когда им не пользуются, оно закрыто снаружи стальной плитой.
Задняя стена прямая и идет от одного борта к другому. В ней "дверь" -
круглое отверстие диаметром в один метр. Если мне надо выйти из каюты, то
я, слегка оттолкнувшись от чего-нибудь, проплываю в нее, как рыба. Две
боковые стены представляют собой правильные полукруги и не имеют отверстий.
На одной из них находится стол, привинченный наглухо, и я сижу за ним прямо
на воздухе. Левая рука лежит на столе и придерживает тетрадь, в которой я
пишу. Если я сниму руку, то от моего дыхания тетрадь немедленно улетит. Она
улетела бы, даже если бы весила полтонны (на Земле), так как здесь все
предметы одинаково ничего не весят. Мускульного усилия, которым я прижимаю
тетрадь к столу, достаточно, чтобы удерживать меня самого на месте. Кроме
стола, в каюте находится шкаф, в котором помещаются инструменты, приборы и
наши личные вещи. Он сделан из алюминия и занимает всю стену напротив
стола. Когда я сижу за столом, то шкаф относительно меня находится на
"потолке", а если я повернусь ногами к нему, то на "потолке" окажется стол.

Никаких постелей в каюте нет. По обеим сторонам окна висят две сетки. В них
мы должны спать. Делается это так: слегка оттолкнувшись от чего-нибудь,
подплываешь в воздухе к сетке и, поместившись в ней, застегиваешь пряжки.
Невесомое тело ни на что не давит, и спать можно в любом положении, как на
мягчайшем пуховике. Сетка не дает моему телу двигаться по каюте во время
сна. Дело в том, что в нашем невесомом мире время от времени возникает чуть
заметная сила тяжести. Это происходит тогда, когда корабль поворачивается
вокруг своей продольной оси. Как ни мала эта сила, но ее достаточно, чтобы
я проснулся совсем не там, где "лег". Точнее говоря, это не тяжесть, а
центробежный эффект. Когда происходит поворот, все незакрепленные предметы
начинают двигаться.

Эта же причина вызывает красивую иллюзию, которой мы можем любоваться в
окно. В момент поворота создается впечатление, что вся Вселенная сдвигается
с места и медленно поворачивается вокруг корабля. Зрелище неописуемое!

Как я упоминал, отсутствие тяжести стало настолько привычным, что мы его
просто не замечаем. Но я хорошо помню, сколько разговоров вызвала эта
особенность звездолета, которую Камов вынужден был оставить в интересах
астрономических наблюдений. Создание искусственной тяжести путем быстрого
вращения затрудняло бы работу с телескопом; и правительственная комиссия в
конце концов согласилась, что этим удобством надо пожертвовать, тем более,
что виднейшие врачи Советского Союза решительно высказывались за полную
безвредность для человека длительного невесомого состояния. По этой же
причине Камов отказался от регулирования температуры внутри корабля
изменением окраски корпуса с помощью сдвижной чешуйчатой оболочки -
способа, предложенного еще К.Э.Циолковским. Повороты звездолета вокруг
продольной оси давали возможность легко направить телескоп в любую сторону.

Следует упомянуть об одной важной подробности. Круглая дверь всегда закрыта
герметической крышкой. При переходах из одного помещения в другое мы
обязаны закрывать за собой все двери, что делается простым нажатием кнопки.

Межпланетное пространство не пусто. В нем движутся бесчисленные частицы
материи, начиная от пылинки и до огромных масс. Встреча корабля с подобными
блуждающими телами, по мнению Камова, почти невозможна, но все же не
исключена. Если один из таких камней или даже крохотный кусочек налетит на
корабль, то при огромной скорости обоих тел это вызовет более или менее
сильный взрыв. В борту корабля возникнет пробоина, а так как снаружи
совершенно отсутствует воздух, то в эту пробоину с силой устремится воздух,
находящийся внутри корабля. В несколько секунд весь экипаж звездолета
погибнет. Но так как корабль разделен на герметичные отсеки, подобный конец
экспедиции маловероятен.

Если борт окажется пробитым в такой момент, когда в каюте кто-нибудь
находится, и взрыв не будет слишком сильным, можно спастись, наложив на
пробоину пластырь. Такие пластыри разложены всюду. Они различных размеров и
должны плотно закрыть отверстие, так как воздух внутри корабля давит на все
предметы с такой же силой, как и на Земле, то есть с силой одного
килограмма на каждый квадратный сантиметр, а снаружи, повторяю, давления
нет. Но при этом, конечно, надо действовать с быстротой молнии.

Сейчас в каюту "входил" Пайчадзе. Чтобы открыть дверцу шкафа, он принял
такое положение, что оказался висящим над моей головой под прямым углом.

Я знал, что ни он, ни предметы, находящиеся в шкафу, не могут упасть на
меня, по сила земных привычек заставила сделать движение в сторону, -
тетрадь немедленно отлетела в другую.

Арсен Георгиевич заметил это и рассмеялся. Он вынул из шкафа какой-то
прибор и, ловко повернувшись в воздухе, оказался в одном положении со мной.
По пути он успел поймать мою тетрадь.

- Можно прочесть? - спросил он.

Я кивнул головой. Он стал внимательно читать последние страницы.

- Физические явления на корабле, - сказал он, передавая мне тетрадь, -
описаны хорошо, но почему не описали старт полета?

- Обязательно опишу.

- Надо соблюдать хронологическую последовательность.

- Этот дневник, - ответил я, - только сырой материал. Я пишу его как
придется.

- Никогда не надо делать "как придется". - Он положил руку на мое плечо,
отчего я немедленно опустился вниз. - Не обижайтесь!

- Что вы, Арсен Георгиевич! Конечно не обижаюсь.

Он удалился, закрыв за собой дверь, а я опять сел к столу и внимательно
прочитал все написанное.

Конечно, Пайчадзе прав. Мои записи сумбурны. Надо писать последовательно.

...В ночь перед стартом я, вопреки своим ожиданиям, спал хорошо. Ровно в
семь часов за мной заехал Пайчадзе. Взяв с собой небольшой чемодан,
сопровождавший меня во всех моих поездках, я сел в машину с чувством,
похожим на облегчение.

Кончилось ожидание. Пути назад нет!

Арсен Георгиевич был молчалив. Я понимал его состояние и не беспокоил
разговором. В Москве Пайчадзе оставлял жену и шестилетнюю дочь. Он только
что простился с ними, так как провожающие не допускались на место старта.

Машина миновала стадион "Динамо" и помчалась по Ленинградскому шоссе. Наш
космический корабль должен был тронуться в путь с берега Кл