рине,  застегнутой  бриллиантовой
брошью; он -- молодой,  стройный,  в  элегантном  сером  костюме.
Держа сумочку, американец терпеливо ждал, пока его дама выйдет из
авто. На противоположной стороне улицы над кинотеатром  вспыхнула
неоновая реклама, и  сразу  же  на  стеклах  задрожали  синеватые
отблески. Часы показывали ровно  четыре;  Грегори  направился  ко
входу. День прошел так, как он и ожидал.  Коллз  привез  протокол
осмотра тела и показания рабочих, нашедших его, -- и то, и другое
абсолютно  бесполезные.    Идея    устройства    "ловушек"    для
возвращающихся трупов не стоила  и  выеденного  яйца.  Где  взять
столько людей, чтобы держать под наблюдением территорию в  двести
квадратных миль?
     Швейцар в роскошной ливрее  распахнул  дверь.  Его  перчатки
явно были и новее, и дороже  перчаток  Грегори.  Лейтенанту  было
немножко не по себе, он никак не  мог  представить,  как  пройдет
встреча.  Сисс  позвонил  около  двенадцати  и  предложил  вместе
пообедать. Был он необычно любезен и, казалось, начисто  забыл  о
том, что произошло вчера вечером. Ни словом не обмолвился он и  о
постыдном блефе с телефонным звонком. "Второй  акт",  --  подумал
Грегори,  обводя  взглядом  огромный  зал.  Он  нашел  Сисса   и,
ускользнув от приближавшегося официанта в черном фраке, подошел к
его столику. Правда, он удивился, обнаружив рядом с  Сиссом  двух
незнакомцев. Они представились, и Грегори уселся;  чувствовал  он
себя несколько скованно. Их столик стоял между двумя  пальмами  в
фаянсовых  кадках  на   возвышении,    с    которого    прекрасно
просматривался весь ресторан -- женщины  в  элегантных  туалетах,
колонны в псевдомавританском стиле и  подсвеченные  разноцветными
прожекторами фонтаны. Сисс протянул карту, Грегори, наморщив лоб,
делал вид, что читает ее. У него было ощущение, точно  его  опять
обвели вокруг пальца.
     Предположение,  что  Сисс  жаждет  откровенного   разговора,
рухнуло. "Ишь, болван, хочет мне  пыль  в  глаза  пустить  своими
знакомствами", -- подумал Грегори,  с  подчеркнутым  безразличием
глядя на сотрапезников. Это были Армур Блак и  доктор  Мак  Катт.
Блака он знал -- по книжкам, по фотографиям в газетах.  Писатель,
достигший к пятидесяти годам  вершин  успеха.  После  долгих  лет
безвестности  несколько  повестей,  изданных  одна  за    другой,
принесли  ему  славу.  Выглядел  он  великолепно;    периодически
появляющиеся в газетах фотографии, на которых он был  представлен
то с теннисной ракеткой, то со спиннингом, явно относились  не  к
прошлому. У него были большие  холеные  руки,  массивная  голова,
иссиня-черные волосы, мясистый нос и тяжелые темные веки, гораздо
темнее  лица.  Когда  он  их  опускал,  лицо    сразу    казалось
постаревшим. А глаза он прикрывал часто и порой надолго, оставляя
при этом собеседника как бы в одиночестве. Второй знакомый  Сисса
выглядел  моложе  --  этакий  мужчина-мальчик,  худой,  с  близко
посаженными голубыми глазами и мощным выступающим кадыком, словно
бы переламывающим шею пополам.  Воротник  рубашки  был  ему  явно
велик. Вел он себя весьма эксцентрично: то впивался остекленевшим
взглядом в стоящую перед ним рюмку, то  горбился,  а  то,  словно
вдруг  опомнившись,  выпрямлялся  и  минуту-другую  сидел   точно
проглотил палку. Приоткрыв рот,  он  рассматривал  зал,  внезапно
поворачивался к Грегори, упорно сверлил его взглядом и  внезапно,
как шаловливое дитя, расплывался в улыбке. Было в нем нечто общее
с Сиссом, наверно, поэтому Грегори решил, что он тоже ученый.  Но
если  Сисс  напоминал  длинноногую  птицу,  то  Мак  Катт  больше
смахивал на грызуна.
     Дальнейшему развитию  зоологических  аналогий  помешал  спор
между Блаком и Сиссом.
     -- Нет, только не  "Шато  Марго"!  --  категорически  заявил
писатель, потрясая картой вин. -- Это вино -- губитель  аппетита.
Убивает вкусовые ощущения, подавляет выделение желудочного  сока.
Да и вообще, -- он с отвращением взглянул на карту, --  здесь  же
ничего нет! Ничего! Впрочем, это не мое дело. Я привык жертвовать
собой.
     -- Но позволь... -- Сисс был изрядно сконфужен.
     Появился  старший  официант,  напомнивший  Грегори    одного
известного дирижера. Пока подавали закуски, Блак все ворчал. Сисс
начал было говорить о каком-то новом романе, но слова его повисли
в воздухе. Блак не удостоил его ответом; не прекращая жевать,  он
только взглянул на Сисса, и в его взгляде  была  такая  укоризна,
словно доктор совершил  Бог  весть  какую  бестактность.  "Однако
крепко его держит знаменитый  приятель",  --  не  без  злорадства
подумал Грегори. Обед протекал в молчании. Между  супом  и  мясом
Мак Катт, закуривая сигарету, по нечаянности бросил спичку в вино
и теперь пытался ее выловить.  За  неимением  других  развлечений
Грегори следил за его тщетными попытками. Обед подходил к  концу,
когда Блак наконец заявил:
     -- Я подобрел. Но на  твоем  месте,  Харви,  я  бы  все-таки
испытывал угрызения совести. Эта утка -- что они с ней  делали  в
последние годы ее жизни?! В  погребении  замученных  всегда  есть
нечто, отбивающее аппетит.
     -- Ну, Армур... -- пробормотал Сисс, не зная, что  ответить.
Он  попытался  рассмеяться,  однако  это  ему  не  удалось.  Блак
медленно покачивал головой.
     -- Нет, я ничего не говорю. И все-таки эта наша  встреча  --
стервятники, слетевшиеся с четырех сторон света. А яблоки!  Какая
жестокость -- набивать беззащитное существо  каменными  яблоками!
Кстати, ты, кажется, занимаешься  статистикой  сверхъестественных
явлений на кладбищах?
     -- Могу   тебе  ее  дать.  Но  уверяю,  в  ней  нет   ничего
сверхъестественного. Сам увидишь.
     -- Ничего сверхъестественного? Но это же ужасно! Нет,  тогда
я ее и в руки не возьму. Ни за что!
     Грегори внутренне ликовал, видя, какие муки испытывает Сисс,
как он пытается и не может попасть в тон писателю.
     -- Почему, это интересно, -- добродушно заметил Мак Катт. --
Как проблема очень интересно.
     -- Как проблема? Наслышаны. Плагиат  Евангелия,  не  больше.
Что еще?
     -- А ты не мог хотя бы минуту вести  себя  серьезней?  --  с
плохо скрытым раздражением спросил Сисс.
     -- Серьезнее всего я бываю, когда шучу!
     -- Знаешь, мне этот случай напомнил историю с эберфельдскими
лошадьми, -- обратился к Сиссу  Мак  Катт.  --  Помнишь,  лошади,
которые читали и считали. Тогда тоже была альтернатива: чудо либо
жульничество.
     -- А потом  оказалось,  что  это  не  жульничество,  да?  --
вступил Блак.
     -- Конечно нет.  Дрессировщик  лошадей  --  забыл,  как  его
фамилия, -- свято верил, что его лошади действительно  считают  и
читают.  Они  копытами  выстукивали  число  или  букву  и  всегда
угадывали, потому что наблюдали за хозяином! Словом, они  читали,
но не по губам, а по мимике,  по  бессознательным  движениям,  по
тому, как он напрягается или расслабляется, меняет позу, в общем,
по изменениям его поведения, незаметным для человеческого  глаза.
Эти сеансы ведь происходили под строжайшим контролем ученых!
     -- И им этого было достаточно?
     -- Невероятно, но факт. И потому традиционная  точка  зрения
-- либо чудо, либо блеф -- оказалась неверна. Был третий выход.
     -- Я нашел гораздо лучшую аналогию, -- сказал Сисс и  оперся
локтями о стол. -- Вращающиеся столики  спиритов.  Как  известно,
такой столик начинает постукивать и дрожать, даже  если  на  него
кладут руки люди, не верящие в спиритизм.  С  традиционной  точки
зрения опять -- либо жульничество, либо проявление, вмешательство
"духа". Однако, хоть  ни  жульничества,  ни  "духа"  нет,  столик
стучит! Его движение является результатом суммирования  отдельных
микроскопических сокращений мышц людей, кладущих  руки  на  край.
Ведь  у  всех  людей  организм    имеет    примерно    одинаковую
нервно-мышечную структуру. Мы просто имеем дело со  специфическим
собирательным  процессом,  определяемым    изменениями    тонуса,
напряжения мышц и ритма нервных импульсов. Явление протекает  без
участия сознания, а в результате возникают  значительные  усилия,
периодически воздействующие на столик.
     -- Позволь, позволь, -- тихо и  с  явным  интересом  спросил
писатель, -- что ты этим хочешь сказать?  Что  трупы  подчиняются
общим флюктуациям кладбищенского мирка? Что мертвецы встают,  ибо
это следует из статистики процессов разложения? В  таком  случае,
мой милый, я предпочитаю чудеса без статистики.
     -- Армур, тебе обязательно нужно  все  осмеять!  --  вспылил
Сисс. На лбу у него выступили красные  пятна.  --  Я  дал  только
простейшую аналогию. Серию так называемых "воскрешений" (ибо  это
никакие не воскрешения) можно представить в  виде  кривой.  Трупы
отнюдь не сразу начали исчезать; сперва  они  совершали  какие-то
мелкие движения, процесс нарастал, достиг максимума  и  пошел  на
убыль. Что касается коэффициента корреляции с раком, то он  выше,
чем коэффициент корреляции скоропостижных  смертей  и  количества
пятен на солнце. Я уже говорил тебе, что...
     -- Помню, помню! Pak a rebours [Наоборот (фр.)], который  не
только неубивает, а, напротив, воскрешает! Это очень красиво, это
симметрично, это по-гегелевски! -- заметил  Блак.  Левое  веко  у
него подергивалось, казалось, под бровью уселась темная  бабочка.
Впечатление это усиливалось еще оттого, что писатель  раздраженно
придерживал веко пальцем. Тик, очевидно, злил его.
     -- Нынешний   рационализм  --  это  мода,  а  не  метод,   и
характеризует его поверхностность,  свойственная  моде,  --  сухо
заметил Сисс. Ироническое замечание писателя  он  пропустил  мимо
ушей. -- К концу девятнадцатого века утвердилось мнение,  что  во
дворце мироздания все открыто и остается только захлопнуть окна и
составить полный реестр. Звезды движутся по  тем  же  уравнениям,
что и части паровой машины. Аналогично и  с  атомами,  ну  и  так
далее, вплоть до идеального общества,  построенного  по  принципу
дворца из кубиков. В  точных  науках  это  наивно-оптимистическое
представление давно  уже  похоронено,  но  в  нынешнем  обыденном
рационализме оно до сих пор процветает.  Так  называемый  здравый
смысл проявляется в  том,  чтобы  не  замечать,  замалчивать  или
высмеивать все, не согласующееся  с  родившейся  в  прошлом  веке
концепцией "до конца объясненного мира". А между  тем  на  каждом
шагу можно столкнуться  с  явлениями,  структуры  которых  ты  не
поймешь и не сможешь понять  без  статистики.  Это  и  знаменитое
"duplicitas casuum" [Случаи парности (лат.)] врачей, и  поведение
толпы, и циклические флюктуации  содержаний  снов,  да  и  те  же
вращающиеся столики.
     -- Ну ладно. Ты, как всегда, прав. А как ты  объясняешь  эти
происшествия на кладбищах? -- ласково  поинтересовался  Блак.  --
Столики спиритов для меня отныне не загадка. К сожалению, о твоих
воскрешениях я этого сказать не могу.
     Грегори даже заерзал в кресле, такое удовольствие  доставила
ему реплика  писателя.  Он  выжидающе  взглянул  на  Сисса.  Тот,
видимо, уже остыл и теперь  смотрел  на  них  с  легкой  улыбкой,
словно приклеенной к губам; уголки рта у него поползли вниз,  как
всегда, когда он собирался изречь что-нибудь весьма значительное;
вид был торжественный и в то же время наивно-беззащитный.
     -- Мак Катт показал мне недавно электронный мозг, с  которым
можно объясняться словами. И вот представь, его  включают,  лампы
разогреваются, и репродуктор начинает хрипеть, бормотать, а потом
произносить бессвязные  выражения.  Так  бывает,  когда  медленно
пускаешь пластинку, она сперва хрипит, а потом из хрипа  начинает
возникать речь или  пение,  но  впечатление  было  куда  сильнее;
казалось, будто машина бредит. Я к этому  не  был  подготовлен  и
потому помню до сих пор. И такое вот  "необычное",  сопутствующее
явление  зачастую  затемняет  картину.  В  нашем  случае    морг,
кладбище, трупы становятся кошмарной декорацией, которая...
     -- Так, значит, ты считаешь, что твоя формула все объясняет?
-- тихо спросил Блак, не сводя с  Сисса  взгляда  черных  тяжелых
глаз.
     Тот энергично затряс головой.
     -- Я ведь  еще  не  закончил.  Я  исследовал  статистически-
массовый скелет явления. Анализ  каждого  случая  в  отдельности,
изучение  процессов,  вызывающих  движение  покойников,   требуют
дальнейших исследований. Но это уже вне моей компетенции.
     -- Ага, теперь понял. По-твоему,  уже  ясно,  почему  встают
множество покойников, загадкой  остается,  почему  встает  каждый
отдельно взятый покойник, да?
     Сисс поджал губы, и уголки  их  моментально  поползли  вниз.
Ответил он спокойным тоном, но гримаса  эта  свидетельствовала  о
некотором пренебрежении к собеседнику.
     -- Существование двух уровней явлений -- факт, и  насмешками
этого не изменишь. К примеру, в крупном городе раз  в  пять  дней
раздается выстрел. Так утверждает статистика. Но если ты сидишь у
окна и пуля разбивает стекло над твоей  головой,  ты  не  станешь
рассуждать: "Ага, уже  выстрелили,  следующий  раз  выстрелят  не
раньше чем через пять дней". Нет, ты сразу поймешь, что  напротив
находится вооруженный человек, может даже безумец,  и  безопасней
будет  нырнуть  под  стол.  Так  что  вот  тебе  разница    между
статистически массовым прогнозом и  частным  случаем,  хотя  этот
частный случай и подчиняется общему закону.
     -- Ну а вы что собираетесь предпринять? -- обратился Блак  к
Грегори.
     -- Искать того,  кто  это  сделал,  --  невозмутимо  ответил
лейтенант.
     -- Ах, так? Ну конечно... конечно, как специалист по частным
случаям. Значит, вы не верите в вирус?
     -- Нет, что вы, верю. Только это вирус весьма специфический.
К счастью, он имеет  массу  особых  примет.  Например,  он  любит
темноту и безлюдье и потому действует  только  ночью  и  в  самых
глухих углах. Полицейских же избегает как огня, очевидно,  они  к
нему невосприимчивы. Зато любит дохлых животных, особенно  кошек.
Интересуется  также  литературой,  но   ограничивается    чтением
прогнозов погоды.
     Стоило посмотреть, с  каким  удовольствием  писатель  слушал
тираду Грегори. Он буквально расцвел, а когда начал говорить,  на
лице у него сияла улыбка.
     -- О инспектор, приметы эти настолько обобщенные, что по ним
можно заподозрить кого угодно. К примеру, того,  кто  забрасывает
землю камнями. Метеориты ведь тоже падают  чаще  всего  вдали  от
населенных мест, от людских и полицейских глаз, притом  ночью,  и
более  того,  перед  рассветом,  в  чем  и  проявляется    особое
коварство,  поскольку  стражи    порядка,    изнуренные    ночным
бодрствованием, в это  время  сладко  спят.  Сисс,  если  вы  его
спросите,  скажет,  что  та  часть  земли,  которая  подвергается
бомбардировке метеоритами, находится в зоне  отступающей  ночи  и
является  авангардом  планеты  в  ее  космическом    путешествии.
Известно, на переднее стекло автомобиля  падает  больше  листьев,
чем на заднее. Но если вам обязательно нужен преступник...
     -- Речь идет не о  том,  падают  или  не  падают  метеориты,
существуют или не существуют вирусы; дело  в  том,  что  подобные
явления может имитировать некто весьма конкретный  и  живой.  Вот
его-то я и ищу, по-своему, грубо, не думая о создателе метеоритов
и звезд, -- ответил Грегори несколько резче, чем хотел бы.
     Писатель не сводил с него глаз.
     -- О, вы его найдете.  За  это  я  вам  ручаюсь.  Впрочем...
впрочем, он уже у вас в руках.
     -- Да? -- Лейтенант поднял брови.
     -- Ну, возможно, вы его не схватите,  то  есть  не  соберете
достаточно улик и доказательств, чтобы надеть на него  наручники,
но суть-то не в этом. Непойманный преступник --  это  всего  лишь
ваше поражение, еще одно дело, сданное в архив  без  завершающего
резюме. А вот преступник несуществующий, которого нет  и  никогда
не было, -- это пострашнее, это пожар архива, это смешение языков
в бесценных папках, это конец света!  Существование  преступника,
изловленного или неизловленного, для вас ведь  не  вопрос  успеха
либо поражения, а смысла либо бессмысленности вашей деятельности.
А поскольку в этом человеке оправдание вашего существования, ваше
спокойствие и спасение, вы его так или иначе  схватите,  накроете
этого гнусного негодяя, даже если его и нет!
     -- Одним словом,  я  являюсь  жертвой  мании  преследования,
маньяком,  действующим  наперекор  фактам?  --  сощурив    глаза,
поинтересовался Грегори. Спор начал его злить,  и  он  готов  был
закончить его любым способом, даже грубостью.
     -- Газеты затаив дыхание ждут показаний того констебля,  что
убежал от покойника, -- заметил Блак. --  Вы,  полагаю,  тоже!  И
большие надежды вы возлагаете на них?
     -- Нет.
     -- Я так и думал, -- сухо констатировал писатель.  --  Если,
придя  в  себя,  он  сообщит,  что  собственными  глазами   видел
воскрешение, вы решите, что ему померещилось, что  нельзя  верить
словам человека, перенесшего тяжелейшее  сотрясение  мозга.  Это,
кстати, подтвердит любой врач.  Или  же  решите,  что  преступник
оказался куда  хитрее,  чем  вы  предполагали,  что  он  применил
невидимую  нейлоновую  жилку  или  намазался  абсолютно    черным
веществом и сам стал невидим. Для вас, инспектор, существуют одни
Варравы, и  потому,  даже  если  бы  вы  своими  глазами  увидели
воскрешение покойника  и  услышали  голос,  изрекающий:  "Лазарь,
восстань!" -- то все равно остались бы самим собой. Самим  собой,
то есть жертвой галлюцинации, миража или  ловкого  мошенничества.
Оттого вы никогда и ни  за  что  не  откажетесь  от  преступника,
поскольку его существование является оправданием вашего!
     Грегори, поклявшийся в  душе  спокойно  выслушать  все,  что
скажет Блак. попытался усмехнуться, но у него не  получилось.  Он
почувствовал, что бледнеет.
     -- Выходит;  я  --  один  из  стражников,  карауливших  гроб
господень? А может, все-таки Павел --  перед  обращением?  Такого
шанса вы мне не хотите оставить?
     -- Нет. -- ответил писатель. -- Это не я, это вы отнимаете у
себя  такой  шанс.  Вопрос  ведь  упирается  не  в   методологию,
статистику или систематику следствия,  а  в  веру.  Вы  верите  в
преступника, и так оно и должно быть. Должны существовать и такие
полицейские, и такие гробы.
     -- Еще   лучше,  --  заметил  Грегори  и  рассмеялся,  очень
неестественно. -- Выходит, я даже действую не по своей воле, а  в
рамках трагедии? А может, трагифарса? Что ж,  если  вы  настолько
любезны, что согласны играть в нем роль хора...
     -- Разумеется, -- прервал его писатель. -- Это моя профессия.
     Сисс, нетерпеливо слушавший их спор, не выдержал.
     -- Армур, голубчик, -- с укором произнес он, -- не надо  все
доводить до абсурда. Я знаю, ты любишь парадоксы, они для тебя то
же, что для рыбы вода...
     -- Рыба не создает воды,  --  заметил  Блак,  но  доктор  не
обратил внимания на эту реплику.
     -- Речь-то идет не о лирике, не о драматизации, а о  фактах.
Entia non sunt multiplicanda  [Единичное  не  есть  множественное
(лат.)],  ты-то  это  должен  бы  знать.  Установление  структуры
явления не имеет ничего общего с верой. Самое большее --  рабочая
гипотеза, с  которой  начинается  исследование,  может  оказаться
ошибочной. А утверждение, что существует  некий  "преступник",  и
является такой ошибочной гипотезой...
     -- Факты существуют только там, где нет человека, -- ответил
писатель. -- Стоит  появиться  человеку,  и  на  сцену  выступают
интерпретации. Факты? Да ведь лет тысячу назад такое происшествие
дало  бы  начало  новой  религии.  И  естественно,   антирелигии.
Появились бы толпы верующих и жрецов,  массовые  видения,  пустые
гробы растащили бы по щепочкам на реликвии, слепые бы прозрели, а
глухие -- услышали... Сегодня, надо признать, все  выглядит  куда
как убого, никаких мифов, и палач не  угрожает  тебе  пытками  за
твою статистическую ересь, зато на этом  зарабатывает  бульварная
пресса. Факты?