атируют
только немногие - в основном те, кто занят на  особых  работах,  там,  где
сигналы нужно передавать телепатически.
     Вирджиния прижалась ко мне.
     Я  начал  думать  на  общечеловеческом  языке:  "Мы  настоящие  люди.
Пропусти нас".
     В ответ раздалось рычание. Не знаю,  где  он  пил  и  что,  но  моего
сигнала он не принял. Я почувствовал, как  на  него  накатывается  паника,
беспомощность, страх. А потом он пошел на нас, как будто хотел раздавить.
     Я сфокусировался на мысли, приказывающей  ему  остановиться.  Это  не
сработало.
     Охваченный ужасом, я вдруг понял, что думаю на французском. Вирджиния
закричала. Он уже был совсем  рядом,  но  в  последний  момент  свернул  в
сторону и, словно слепой, прошел мимо, наполняя все вокруг  своим  ужасным
ревом.
     Все еще прижимая к себе Вирджинию, я обернулся, чтобы понять,  почему
этот бык-гомункул оставил нас в покое. То, что я  увидел,  поразило  меня:
наши фигуры отбрасывали тени, причем моя была черно-красной, а Вирджинии -
золотой, обе очень четкие - точная копия нас самих. На них он и пошел.
     Я в смятении огляделся. Ведь нам говорили, что теперь  нас  никто  не
будет защищать и оберегать. У стены стояла девушка. Я чуть не принял ее за
статую. Она заговорила:
     - Ближе не подходите. Я кошка. Обмануть  его  было  легко.  Но  лучше
возвращайтесь наверх.
     - Спасибо, - сказал я. - Как вас зовут?
     - Какое это имеет значение? Я не человек.
     Задетый ее словами, я настаивал:
     - Я только хотел поблагодарить вас.
     Она была очень красивой и яркой, как пламя.  Кожа  ее  была  гладкая,
цвета сливок, а  волосы  красивей,  чем  у  самой  прекрасной  женщины,  -
рыже-золотые, как у персидской кошки.
     - Меня зовут К'Мелла, - сказала она. - Я работаю в Космопорту.
     Это поразило и меня, и Вирджинию. Люди-кошки  были  ниже  нас,  и  их
следовало избегать, но Космопорт был чем-то большим в нашем понимании, и о
нем уважительно говорили все. Кем же работала там К'Мелла?
     Она  улыбнулась,  и  ее  улыбка  предназначалась  скорее   мне,   чем
Вирджинии. В ней сосредоточилась чувственность всего мира. Но я знал,  что
К'Мелла не пыталась соблазнить меня: весь ее вид и все поведение  говорили
об этом. Может, она просто не умела иначе улыбаться.
     - Однако сейчас не  до  этикета,  -  сказала  она.  -  Лучше  быстрее
поднимайтесь. Я слышу, что он возвращается.
     Я оглянулся: пьяного быка-гомункула не было видно.
     - Быстрее, - настаивала  К'Мелла.  -  Это  ступеньки  для  экстренных
случаев, вы очень скоро окажетесь наверху. Я задержу его.  А  вы  говорили
по-французски?
     - Да. Но как вы?..
     - Быстрее! Извините, что я спросила. Поторопитесь!
     Я вошел в маленькую  дверь,  за  которой  спиралью  извивалась  вверх
лестница. Конечно,  было  ниже  нашего  достоинства  пользоваться  ею,  но
К'Мелла настаивала, и ничего не оставалось делать. Я кивнул ей на прощание
и потащил за собой Вирджинию.
     Наверху мы остановились.
     - Боже, это был кошмар, - проговорила Вирджиния.
     - Но теперь мы в безопасности.
     - Нет, это не безопасность.  Это  гадость  и  мерзость.  То,  что  мы
разговаривали с ней!
     Она почувствовала, что я не хочу отвечать, и добавила:
     - Самое печальное то, что ты увидишься с ней снова.
     - Что? Откуда ты это взяла?
     - Не знаю. Я чувствую. А интуиция у меня хорошая, очень хорошая. Ведь
я ходила к Абба-динго.
     - Я спрашивал тебя, дорогая, что там произошло с тобой.
     Но она  только  покачала  головой  и  пошла  вперед.  Мне  ничего  не
оставалось, как последовать за  ней,  хоть  я  и  чувствовал  себя  слегка
раздраженным. Я спросил еще раз, более настойчиво:
     - Что же там произошло?
     С чувством оскорбленного женского достоинства Вирджиния ответила:
     - Ничего, ничего. Мы долго поднимались туда. Тетя  настояла  на  том,
чтобы  я  пошла  с  ней.  Но  оказалось,  что  машина  в  этот   день   не
предсказывает. Нам пришлось брать разрешение,  чтобы  спуститься  вниз,  в
шахту, и вернуться по "подземке". День пропал зря.
     Вирджиния говорила так, как будто обращалась не ко мне, а  к  кому-то
впереди себя, как будто воспоминания ее об этом дне были не  из  приятных.
Потом она посмотрела на меня: карие глаза пытались заглянуть в  мою  душу.
(Душа!  Это  слово  есть  во  французском,  но  ничего  подобного  нет   в
современном общечеловеческом языке). Она вдруг встрепенулась  и  попросила
меня:
     - Давай не будем сегодня грустить. Давай  с  радостью  принимать  все
новое, Поль. Давай вести себя по-французски, раз уж мы французы.
     - Пошли в кафе. Нам нужно кафе. И я даже знаю, где есть то,  что  нам
нужно.
     - Где же?
     - Двумя ярусами выше. Где разрешают находиться машинам, а  гомункулам
- заглядывать в окна. Мысль о том, что за нами в окна  будут  подглядывать
гомункулы, была для меня просто забавной, хотя раньше я даже  не  вспомнил
бы об этих существах, как будто это столы или стулья. Прежде  я  вообще  с
гомункулами не встречался, хоть и знал, что они люди, созданы из животных,
но выглядят, как люди и умеют говорить. И только сейчас  я  задумался  над
тем, что они могут быть и уродливыми, и красивыми, и  оригинальными.  Даже
более чем оригинальными: романтичными. Наверное, сейчас Вирджиния думала о
том же, потому что сказала:
     - А они могут быть совершенно восхитительными. Так как же  называется
кафе?
     - "Жирная кошка".
     "Жирная кошка". Откуда мне было знать тогда, что  это  начало  нашего
пути к кошмару, к дождевым потокам и завывающим ветрам? Откуда я знал, что
это как-то связано с бульваром Альфа Ральфа? Никакая сила не заставила  бы
меня пойти туда, если бы я знал. Какие-то другие свежеиспеченные  французы
вошли перед нами в кафе.
     Официант  с  длинными  каштановыми  усами  принял  у  нас  заказ.   Я
пригляделся к нему: не гомункул ли  это,  получивший  лицензию  на  работу
среди людей? Но  нет.  Это  была  машина,  хоть  в  голосе  ее  и  звучала
сердечность парижанина. Те, кто создавал ее, даже сумели сделать так,  что
официант ежеминутно нервно проводил  рукой  по  усам,  а  на  лбу  у  него
сверкали настоящие капельки пота.
     - Мадемуазель? Месье? Пиво? Кофе? Красное  вино  только  в  следующем
месяце. Солнце засветит в четверть первого, а потом  еще  раз  в  половине
первого. Без двадцати час на пять  минут  пойдет  дождь,  чтобы  вы  могли
насладиться своими зонтиками.  Я  уроженец  Эльзаса.  Вы  можете  со  мной
говорить и на французском, и на немецком.
     - Что-нибудь, - сказала Вирджиния. - Решай сам, Поль.
     - Пива, пожалуйста. Светлого. Обоим.
     - Сию минуту, месье, - сказал  официант  и  исчез,  развевая  фалдами
своего фрака.
     Вирджиния, не отрываясь, смотрела на небо:
     - Как бы я хотела, чтобы сейчас пошел  дождь!  Я  никогда  не  видела
настоящего дождя.
     - Потерпи, дорогая.
     - А что такое "немецкий", Поль?
     - Другой язык, другая культура.  Я  читал,  что  новых  немцев  будут
создавать в следующем году. А тебе разве не нравится быть француженкой?
     - Очень нравится.  Намного  больше,  чем  быть  просто  номером.  Но,
Поль... - внезапно она запнулась, а в глазах появилось смущение.
     - Да, дорогая?
     - Поль, - сказала она, и в этом звуке моего имени был крик, молящий о
помощи. Он шел из глубины ее души прямо ко мне, к сердцу того, кем я стал,
и кем  я  был,  вопреки  всему  тому,  что  было  заложено  в  меня  моими
создателями.
     Я взял ее руку.
     - Скажи мне, дорогая.
     - Поль, - сказала она, чуть не плача, -  ну  почему  все  так  быстро
происходит? Это наш первый день, и мы оба чувствуем,  что  сможем  прожить
вместе всю оставшуюся жизнь. Но что-то не то в нашем  дуэте...  Нам  нужно
найти священника. Я не понимаю, что происходит и почему так быстро. Я хочу
любить тебя, и я люблю тебя. Но я не  хочу  любить  тебя  так,  как  будто
кто-то заставляет меня это делать. Я хочу быть  сама  собой.  Из  ее  глаз
полились слезы, но голос оставался твердым.
     А потом я сказал то, чего мне не нужно было говорить:
     - Ты не должна волноваться, любимая. Я  уверен,  что  Содействие  все
продумало.
     Услышав мои слова, она расплакалась громко и  безудержно.  Я  никогда
раньше не видел, чтобы взрослый человек плакал. Это было очень  странно  и
пугающе.
     Человек, сидевший за соседним столиком, встал и подошел к нам,  но  я
не обратил на него внимания.
     - Дорогая, - пытался я успокоить Вирджинию, - дорогая, мы справимся.
     - Поль, позволь мне уйти от тебя, только  так  я  смогу  быть  твоей.
Всего на несколько дней или недель, а может, и лет. Тогда, если... если...
если  я  все  же  вернусь,  ты   будешь   знать,   что   это   я,   а   не
запрограммированная машина. Ради Бога, Поль, ради Бога!  -  и  уже  совсем
другим голосом прибавила: - А что такое Бог, Поль?  Они  заложили  в  наше
сознание множество новых слов, и я не знаю, что они значат.
     Человек, стоявший возле нашего столика, сказал:
     - Я могу отвести вас к Богу.
     - Кто вы? - спросил я. - И кто вас просит вмешиваться?
     Мои слова были произнесены очень обидным тоном, чего в нашем  прежнем
языке - общечеловеческом - не было совсем. Но незнакомец вежливо продолжал
(он хоть и был французом, но умел держать себя в руках):
     - Меня зовут Максимилиан Макт. Я когда-то был верующим.
     Глаза Вирджинии загорелись. Она быстро вытерла слезы и уставилась  на
незнакомца. Он был высокий, худой,  загоревший  (и  как  ему  удалось  так
быстро загореть?). У него были огненно-рыжие волосы  и  усы  почти  как  у
нашего официанта.
     - Вы спросили о Боге, мадемуазель. Бог там, где всегда  был,  есть  и
будет. Он вокруг нас, возле нас, в нас.
     Очень странно звучали эти  слова  в  устах  человека  вполне  мирской
наружности. Я поднялся, чтобы попрощаться с ним, но Вирджиния,  поняв  мои
намерения, поспешила предотвратить мои слова:
     - Совершенно верно, Поль. Дай месье стул, - голос  у  нее  был  очень
теплым.
     Подошел  официант  с  двумя  конусообразными  бокалами,  наполненными
золотой пенистой жидкостью. Я никогда раньше не видел пива, но знал, какое
оно на вкус. Я положил на поднос мнимые деньги,  получил  мнимую  сдачу  и
заплатил  официанту  мнимые  чаевые.  Содействие  еще  не  придумало,  как
снабдить каждую воскресшую нацию своими собственными деньгами, поэтому  мы
не могли пока расплачиваться  настоящими  купюрами.  Еда  и  напитки  были
бесплатными.
     Официант-машина вытер усы, провел  салфеткой  по  вспотевшему  лбу  и
вопросительно посмотрел на месье Макта:
     - Вы будете здесь сидеть, месье?
     - Конечно, - сказал Макт.
     - Вас можно обслуживать за этим столиком?
     - Почему бы и нет? Если эти милые люди позволят.
     - Очень хорошо, - кивнул робот, снова вытирая  рукой  усы  и  тут  же
устремился в темноту бара.
     Вирджиния не отрывала глаз от Макта.
     - Вы верующий? - спросила она. - И вы  до  сих  пор  верите,  хоть  и
стали, как и мы французом? А почему вы считаете, что вы - это  вы?  Почему
я, например, люблю Поля? Неужели Содействие контролирует и наш  внутренний
мир? Я хочу быть самой собой. Вы знаете как этого можно достичь?
     - Не знаю, что делать в вашем случае, но в моем - знаю. Я учусь  быть
самим собой. Подумайте, - и он повернулся ко мне. - Я стал  французом  две
недели назад, но уже  знаю,  что  во  мне  осталось  от  прежнего,  а  что
добавилось от нового.
     Официант  вернулся  с  бокалом,  ножка  которого  придавала  ему  вид
маленькой злобной фигурки, изображавшей Космопорт. Жидкость в бокале  была
молочно-белого цвета.
     Макт поднял бокал и сказал:
     - Ваше здоровье!
     Вирджиния смотрела на него во все глаза: казалось, она вот-вот  опять
расплачется. Пока мы  с  ним  попивали  из  бокалов,  она  высморкалась  и
спрятала платок. Я впервые увидел, как сморкаются, но  мне  казалось,  что
это вполне соответствует уровню нашей новой культуры.
     Макт улыбнулся нам обоим, как будто собирался вещать вновь.  В  точно
назначенное время вышло солнце. Макт произнес "хэлло" и стал похож или  на
дьявола, или на святого.
     Вирджиния заговорила первой:
     - А вы были там?
     Макт поднял брови, нахмурился и очень тихо сказал:
     - Да.
     - И вы что-нибудь узнали?
     - Да, - и он стал мрачным и угрюмым.
     - И что же это?
     В ответ он только покачал головой, как  бы  говоря,  что  есть  вещи,
которые не обсуждают на людях. Я хотел прервать их спросить, о чем  они...
Но Вирджиния не обратила на меня внимания и продолжала:
     - Но он же что-то сказал?
     - Да.
     - Это важно?
     - Мадемуазель, давайте не будем говорить об этом.
     - Нет, мы должны! - закричала она. - Потому что это  вопрос  жизни  и
смерти.
     Вирджиния сжала кулачки так сильно, что побелели костяшки пальцев. До
пива она не дотронулась, и оно, похоже, уже потеплело от солнечных лучей.
     - Ну, хорошо, - согласился Макт, - вы можете спрашивать...  Но  я  не
гарантирую, что отвечу.
     Я больше не мог себя сдерживать:
     - О чем это вы твердите?
     Вирджиния глянула на меня с раздражением, но даже  в  ее  раздражении
присутствовала любовь; отчужденности не чувствовалось.
     - Поль, пожалуйста,  не  вмешивайся.  Подожди  немного,  ты  еще  все
узнаешь. Так что же он вам сказал, месье Макт?
     - Что я или умру, или буду жить с темноволосой девушкой, которая была
обручена с другим, - и он добавил, криво улыбаясь: - А я даже не знаю, что
значит слово "обручена".
     - Ничего, мы узнаем, - пообещала Вирджиния, - а когда это было?
     - Да о чем это вы?! - закричал я. - Ради Бога, скажите мне!
     Макт посмотрел на меня и тихо произнес:
     - Абба-динго. На прошлой неделе.
     Вирджиния побелела:
     - Значит, он продолжает предсказывать, продолжает, продолжает!  Поль,
милый, мне он ничего не сказал, но моей тетке... Он сказал ей такое,  чего
я никак не могу забыть.
     Я решительно взял ее за  руку  и  нежно  заглянул  в  глаза,  но  она
отвернулась.
     - Что же он сказал, дорогая?
     - "Поль и Вирджиния".
     - Ну и что?
     Я ее не узнавал. Губы ее были стиснуты, хоть она и не злилась. Но мне
казалось, что так даже хуже. Она была  очень  напряжена.  Такого  все  мы,
люди, наверняка не видели тысячи лет.
     -  Поль,  пойми  простую  вещь,  если,  конечно,  ты  можешь  понять.
Компьютер назвал два наших имени... И это было двенадцать лет назад.
     Макт так резко встал, что стул под ним упал, и к нам тут же  бросился
официант.
     - Теперь все понятно, - сказал Макт. - Нам нужно пойти туда.
     - Куда? - спросил я.
     - К Абба-динго.
     - Но почему именно сейчас?! - вскричал я.
     - А  он  будет  предсказывать?  -  одновременно  со  мной  произнесла
Вирджиния.
     - Он всегда предсказывает, если подойти к нему с северной стороны.
     - А как мы туда доберемся?
     Макт нахмурился:
     - Есть только один путь. По бульвару Альфа Ральфа.
     Вирджиния встала. Я встал тоже, и тут вспомнил: бульвар Альфа  Ральфа
- это разрушенная улица, висящая в небе.
     Когда-то  это  была  обширная  магистраль,   по   которой   проходили
процессии. По ней шли завоеватели, здесь  собирали  дань.  Но  улица  была
разрушена и потерялась в небе. Она была закрыта для человечества уже сотни
лет.
     - Я знаю этот бульвар. Но он давно разрушен, - заметил я.
     Макт не ответил, но посмотрел на  меня,  как  на  чужака.  Вирджиния,
очень спокойная и с побелевшим лицом, произнесла:
     - Пойдемте.
     - Но зачем? Зачем? - спросил я.
     - Ты дурак, - сказала она. - Если у нас нет Бога, то пусть будет хоть
этот  компьютер.  Это  единственное,  что  осталось  от   мира,   которого
Содействие не хочет понять. Может, он предскажет нам будущее. Может, это и
не машина вовсе. Он же совсем из  другого  времени.  Разве  ты  не  хочешь
испытать себя, дорогой? Он скажет нам, мы это или не мы.
     - А если не скажет?
     - Тогда мы не мы, - и лицо ее помрачнело от предчувствия горя.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Если мы не мы, то мы просто  игрушки,  куклы,  марионетки,  которых
создало Содействие. Я не я, а ты не ты. Но если Абба-динго скажет, что  мы
это мы, то мне все равно, машина это, бог или черт. Мне все равно. Главное
- знать правду.
     Что я мог ей ответить? Макт пошел вперед, она - за ним, а  я  замыкал
процессию. Позади осталась "Жирная кошка" со своим солнцем, а  как  только
мы  вышли,  пошел  маленький  дождик.  Мы  вошли  в  "подземку"  и  начали
спускаться по движущейся ленте.
     Выйдя из "подземки", мы очутились в квартале внушительных  домов.  Но
все они были разрушены. К каждому из них вели дорожки, по  обеим  сторонам
которых росли деревья. На газонах, в проемах дверей, даже в  комнатах,  не
покрытых крышами, буйно разрослись цветы. Кому нужны  были  эти  дома  "на
открытом воздухе", если население Земли так резко уменьшилось,  что  целые
города с просторными жилищами пустовали?
     На  мгновение  мне  показалось,  что  я  увидел  семью  гомункулов  с
малышами, которые, не отрываясь смотрели, как мы пробираемся  по  покрытым
гравием дорожкам. А может, эти лица только привиделись мне.
     Макт молчал.
     Мы с Вирджинией шли рядом с ним, держась  за  руки.  Я  мог  бы  даже
получить удовольствие от  этой  странной  экскурсии,  но  рука  Вирджинии,
которую я держал в своей, была сжата в  кулак,  и  время  от  времени  она
покусывала нижнюю губу. Я видел, что все это  для  нее  очень  важно,  она
чувствовала себя паломницей. (Паломничество  -  это  древний  обычай  идти
пешком к какому-нибудь святому месту, где  можно  получить  благодать  для
души и тела). А мне, фактически, было все равно. Если уж они  решили  уйти
из кафе, то что мне оставалось?  Но  я  не  собирался  принимать  все  это
всерьез.
     А что нужно Макту? Кто он такой? Что за мысли приходили  ему  за  эти
две недели? Как ему удалось толкнуть нас на путь авантюр  и  опасности?  Я
ему не верил. Впервые в жизни я почувствовал  себя  одиноким.  Всю  жизнь,
постоянно, вплоть до этого момента, я думал только о Содействии и  о  том,
как оно оберегает меня от всяческих неприятностей. Телепатия приходила  на
помощь во всем: чтобы избежать несчастных случаев,  чтобы  вылечить  любую
рану, чтобы провести нас здоровыми и невредимыми по всему отмеренному  нам
жизненному пути. А теперь все было иначе. Я не знал этого человека, но мне
приходилось полагаться на него, а не на те силы, которые  раньше  защищали
меня.
     Мы повернули с разрушенной  дороги  на  широченный  бульвар.  Тротуар
бульвара был такой гладкий, совсем неповрежденный, на нем ничего не росло,
и только ветер разбросал здесь и там комочки земли.
     Макт остановился:
     - А вот и он, бульвар Альфа Ральфа.
     Мы  молча  смотрели  на  дорогу,  которой  проходили  народы  забытых
империй.
     Слева бульвар плавно сворачивал в сторону,  от  поворота  в  северном
направлении тянулась извилистая дорожка. Там должен был находиться  другой
город, но я забыл, как он называется. Впрочем, с чего  это  я  должен  был
помнить его название?
     А  справа...  Бульвар  поворачивал  вправо,  вздымался  по  наклонной
плоскости и исчезал в облаках, где притаилось несчастье. Я не очень хорошо
видел конец бульвара,  как  будто  какие-то  таинственные  силы  намеренно
пытались  скрыть  его  от  моего  взора.  Где-то  над  облаками  находился
Абба-динго, место, где мы получим ответы на все наши вопросы...
     Во всяком случае, так полагали мои спутники.  Вирджиния  придвинулась
ко мне.
     - Давай вернемся, - предложил я ей. - Мы городские люди. Мы не знаем,
что нас может подстерегать в этих развалинах.
     - Можешь вернуться, если хочешь, - обиделся Макт.  -  Я  ведь  только
делаю вам одолжение.
     Мы оба посмотрели на Вирджинию. Она широко раскрыла свои карие г