е приличный костюм с
легким маревом теплоконвектора над левым плечом. Он остановился на пороге,
окинул взглядом раскинувшуюся перед ним местность и недовольно скривился.
Похоже, пребывание рядом с теми, от кого он так упорно бегал, теперь не
доставляло ему никаких особых неудобств. По крайней мере, так казалось со
стороны. Тут из толпы выскочила пара ящероголовых и, протянув руки (или
лапы?!), вежливо взяла его под локотки. Старик вновь скорчил недовольную
рожу, но затем все-таки принял помощь и степенно слез с аппарели. Тут же
послышалась какая-то команда, и ящероголовые быстро разбились на две группы
и шустро полезли в глидеры.

Когда все фигуры в платках скрылись в загрузочных проемах машин, русские и
священник, стоявшие у шлюза, обменялись рукопожатиями с членами команды и
двинулись в ту же сторону. Старик, все это время стоящий у аппарели с
крайне высокомерным видом, вдруг повернулся и в упор уставился на Карима.
Духанщик замер. Старик оказался довольно важной фигурой. Впрочем, судя по
тому, какую за ним устроили охоту на Эль-Хадре, этого следовало ожидать,
поэтому духанщик сейчас отчаянно пытался угадать, как ему себя вести.
Вариантов было два - подойти и обнять, что ему очень захотелось сделать,
или коротким поклоном показать, что он, дескать, знает свое место и не
претендует на большее. Карим совсем уж было решил двинуться вперед, но тут
"госпожа", видно уловив что-то, рассерженно зашипела, одновременно за
спиной христианина засвистели турбины глидеров. Старик вздрогнул, покосился
на мелко завибрировавшие машины, а когда вновь перевел взгляд на духанщика,
тот уже стоял, смиренно опустив глаза. Старик сморщил лоб и, повернувшись,
поймал услужливо протянутую лапу и неуклюже полез внутрь одного из
транспортников...

Карим вздохнул и только собрался устроиться на коврике поудобней, чтобы
насладиться столь долго бывшим недоступным ему одиночеством, как вдруг
откуда-то справа послышалось шуршание осыпающихся камней. Карим замер. В
общем-то, с того момента, как транспорты увезли ящероголовых, о них не было
ни слуху ни духу, к тому же все говорило о том, что эти твари находятся под
контролем, но Карим привык всегда рассчитывать на худшее. И кто после всего
произошедшего рискнет сказать, что он не прав? Так что все это время он
держал наготове некий планчик, что делать и куда бежать, если эти твари
появятся на горизонте. Вот и сейчас он вскинулся, совершенно несправедливо
проклиная себя за рассеянность.

Между тем в той стороне, откуда послышались звуки, все затихло. Но это
ничего не означало. Карима прошиб пот. В том, что вслед за ним потащится
кто-то из экипажа, он сильно сомневался. Склон был слишком крут, чтобы
карабкаться на него, не имея для этого веских причин, а вряд ли у кого еще
на корабле была столь сильная потребность скрыться. После атаки Врага на
Светлой практически не осталось крупных животных, да и по звуку осыпи это
было что-то относительное крупное. Самым разумным в этой ситуации было бы
тихонько ретироваться к кораблю и поднять тревогу. Но вдруг все эти звуки
принадлежат какой-нибудь одичавшей свинье, до мяса которой гяуры такие
охотники? В таком случае Карим становился настоящим посмешищем в глазах
всего экипажа. Бывший чахванжи со свистом втянул воздух между зубами и,
проклиная свою дурную голову, как был босиком и без халата, двинулся в ту
сторону.

Когда он, осторожно ступая, обогнул большой камень, до его ушей донеслись
тихие звуки, в которых опытное ухо тут же узнало резкие прерывистые выдохи.
Карим замер. Выдохи следовали один за другим, в едином ритме, как будто
незнакомец отжимался. Карим слегка расслабился. Если незнакомец лелеял
враждебные намерения, он вряд ли бы стал совершать столь ритмичные
движения. Впрочем, то, что он именно отжимался, еще не было установленным
фактом.

Карим осторожно высунулся из-за камня, и... у него перехватило дыхание. Он
оказался почти прав. Эти выдохи действительно объяснялись тем, что там
именно отжимались. Вот только незнакомец оказался незнакомкой. Обнаженное
тело ритмично поднималось и опускалось, на не по-женски широкой спине
рельефно двигались мускулы, а черные волосы, собранные в тугой пучок на
затылке, уже успели слегка растрепаться.

Духанщик замер. Женщина сделала еще несколько отжиманий, а затем резким
движением оттолкнулась от земли и выпрямилась, почти не помогая себе
ногами. И в этом движении было столько силы и грации, что Карим
непроизвольно качнулся назад. Ого! Похоже, эта ханум может заколачивать
гвозди ладонью. Между тем женщина сделала несколько движений плечами и
головой и замерла, только продолжая легко встряхивать кистями и попеременно
переносить тяжесть тела с носка на пятку. Карим облизнул пересохшие губы.
На ней были очень тонкие и узкие трусики, но они совершенно ничего не
скрывали. И когда она покачивалась, ее жаркие ягодицы перекатывались будто
ядра, заставляя Карима сильнее сдвигать колени. Между тем женщина закончила
разминку и, звонко хлопнув в ладоши, тут же с места выполнила флик-фляк,
перешедший в серию обратных сальто. Ее маленькие тугие груди при всех этих
кувырках почти не колыхались, а только нежно вздрагивали. Карим охнул и
пригнулся. Это было уже слишком. Аллах так и не сподобил его обзавестись
семьей, хотя пару раз проскакивала мыслишка, но даже когда это приходило
ему в голову, то он представлял себе кандидатку на столь почетную должность
степенной дородной матроной, чьим задом запросто можно было давить орехи.
Причем, какова она была на лицо - особого значения не имело. Красота со
временем проходит, а домовитость остается. Если, конечно, она есть. Уж об
этом он собирался позаботиться в первую очередь. А какую еще жену пристало
иметь уважаемому ветерану шести военных кампаний? Но эта... Скорее она была
похожа на тех гяурок, чьи бесстыдные телеса частенько мелькали на экранах
во время показов спортивных серий. Эти строптивые кобылицы выцарапали себе
право делать все, что им взбредет в голову, даже носиться с голыми руками и
ногами на виду у миллиардов чужих мужчин. Когда Карим увидел это зрелище
первый раз, он долго не мог прийти в себя, представляя, что бы чувствовал,
если бы его мать, сестра или дочь сотворили что-либо подобное. Конечно, он
придушил бы их на месте, но ведь это позор на всю оставшуюся жизнь...

И вот теперь он видел нечто еще более откровенное буквально на расстоянии
вытянутой руки. Между тем женщина села на шпагат и начала делать странные
движения руками, как будто она наносила и отбивала удары. При этом ее груди
вздрагивали столь соблазнительно, что у Карима перехватило дыхание. Он не
выдержал и, отвернувшись, сполз спиной по поверхности камня. Но эта
бесстыдная грудь, эта шея, ягодицы, покрытые крупными каплями пота, все
равно стояли у него перед глазами. Интересно, кто она? Местная. Непохоже.
Кожа смуглая, а под здешним светилом загар скорее потеряешь, чем
приобретешь. Сейчас середина местного лета, а температура днем не
поднимается выше пятнадцати по Цельсию. Лицо не то чтобы очень красиво, но
в нем есть что-то, что гяуры называют словом "шарм", причем именно
восточный, действовавший на Карима безоговорочно. Да и несмотря на
мускулистость и столь свободные манеры, в ней была некая грация, выдававшая
скорее продукт мусульманской культуры и воспитания. Но тут ему пришла в
голову мысль, которая будто обухом ударила его по голове. Карим изо всех
сил старался убедить себя в том, что бред, ну полный бред! Но память
услужливо подсказывала детали, все больше и больше убеждающие его в том,
что если его заметят, то у него будут крупные неприятности. Остроносые
туфли у кучки одежды, накидка знакомого цвета искристой брусники,
аккуратный темный сверток, в котором он только сейчас распознал паранджу,
да и вообще сам факт появления женщины в этом месте...

О аллах! Духанщик закусил губу и, моля аллаха смилостивиться над
бестолковым, медленно, на четвереньках, попятился назад от камня, за
которым прятался все это время. Но тут откуда-то из-за его спины вдруг
выскользнула крепкая женская ручка и, ухватив его за подбородок, резко
вздернула ему голову. Карим дернулся, скорее даже инстинктивно, чем
действительно собираясь вырываться, но тут его ударили с такой силой, что
перед глазами бывшего чахванжи вспыхнули все известные и неизвестные ему
звездные системы, а затем он просто мешком рухнул на землю и затих.

7

- Метелица!

- Я, вась сиясь!

- Кто звонил?

Метелица влетел в комнату апартаментов, толкая перед собой сервировочный
столик, уставленный судками и кувшинами, и, мазнув взглядом по обнаженной
фигуре князя, только что выбравшегося из душа и яростно вытирающего
полотенцем свою шевелюру, заговорил небрежным тоном:

- Адмирал Переверзев беспокоили. Просили напомнить, что вы завтрева опять к
ним собирались. И кроме того, насчет шампанского.

Князь стянул с головы полотенце и громко фыркнул:

- Ну это мы еще посмотрим, кто кому шампанское ставить будет. На
"Михайловском равелине" тоже канониры дай бог.

Метелица кивнул, соглашаясь с князем, но не забывая при этом быстро
сервировать стол к ужину. При этом он старательно отводил глаза. В
общем-то, он привык к мужской наготе. В его родном поселении каждая семья
имела свою баньку. И по субботам вся родня сходилась в доме патриарха,
чтобы хорошенько попариться. Банный ритуал начинался еще с утра, когда
десятилетние пацаны всего рода сходились к прапрадедовой бане, дабы помочь
старику с растопкой. Роды на Луковом Камне были большие, поэтому бани тоже
рубились под стать, в парную залезало человек сорок зараз, и, для того
чтобы разогреть такую парную, дров надо было очень много. Но для пацанов
это было самое лучшее время. Дед сидел на крылечке и пыхтел трубкой, а
ребятня махала топорами и таскала вязанки дров, скоблила пол и готовила
охапки душистой мяты, липового цвета, чабреца и дюжины других трав,
которыми устилали пол парной, чтобы он не жег ступни и чтобы раскаленный
воздух не туманил сознание. Исполинская каменка грелась долго, часов
восемь, но зато потом температуру держала дай бог. Часам к четырем степенно
подходили деды, родители, дядья и все остальные родственники. Бабы тут же
принимались готовить ужин, а мужики и парни постарше набивались в парную.
Метелица на всю жизнь запомнил это ощущение пряной свежести, которое
обрушивается на человека, ныряющего в пыщущую жаром парную, -пол которой по
щиколотку выстлан душистыми травами. А какое блаженство красным как рак
вылететь из парной и ухнуть в специально устроенный бочаг или, пробежав
пылающими подошвами по ледяной дорожке, нырнуть в прорубь, подернутую
тонкой корочкой льда... Но там нагота была всеобщей, тем более это была
БАНЯ! А князь каждый день полоскался под этим душем, а потом еще шастал
нагишом по апартаментам. Иногда даже принимая гостей в таком виде. Правда,
только самых близких, но все одно... не дело. Ну да им, князьям, никто не
указ.

Однако на этот раз князь не стал испытывать Метелицу созерцанием своей
голой задницы, а накинул легкий халат из китайского шелка. Устроившись за
столом, князь приподнял крышку и наклонился над большим судком, шумно
втянув ноздрями пар.

- Свинина на ребрышках! Ну, сегодня старина Пацюк превзошел сам себя.

Метелица хмыкнул. Конечно, Пацюк поваром был фантастическим, недаром князь
таскал его за собой с флагмана на флагман, но эту сакраментальную фразу он
произносил каждый вечер. Ну еще бы, сегодня небось опять весь день на ногах
и без обеда.

После ужина князь развалился в кресле и, вальяжно раскурив настоящую
гаванскую сигару ручной свертки, открыл томик Лазарева. Метелица, убирая со
стола, неодобрительно косился на кольца ароматного дыма, медленно
взмывающие к потолку. Он не любил этого бесовского зелья. Метелица получил
строгое воспитание. На Луковом Камне самая многочисленная популяция
этнических русских была представлена староверами. А если учесть, что
этнические русские составляли более половины всего небольшого населения, то
понятно, кто задавал тон на этой планете. Однако, хотя мудрая политика двух
последних императоров позволила вывести этих крепких и стойких людей из
многовековой самоизоляции и вплотную включить в жизнь империи, все равно
они оставались верными тысячелетним традициям. Но в этом вопросе князь был
непоколебим. Так, стихи должно читать лишь в виде книги, отпечатанной на
настоящей, приготовленной по древним рецептам бумаге, а не с экрана или
"тошнотворных" (его собственный термин) пластиковых листков распечаток. Ну
и хорошая сигара после удачного дня и доброго ужина только на пользу.
Поэтому Метелице оставалось лишь порадоваться за князя, поскольку, если
судить по его утверждению, у него сегодня был удачный день.

Когда князь уже отложил книгу и сидел на кровати, позевывая и развязывая
пояс халата, замигал огонек вызова, а из-за фальшпереборки, где была укрыта
консоль, раздались первые аккорды темы "Прохоровка" из оперы Гольдмана
"Курская дуга". Этот чертов еврей написал такую могучую мелодию, что она
всегда заставляла князя отвлечься от любого занятия и замереть. Просто
удивительно, как этому потомку первой скрипки Императорского симфонического
оркестра, не только никогда не нюхавшему пороха, но и ни разу не
надевавшему военную форму, удалось передать дикий накал этого сражения, эту
смертельную схватку двух чудовищных стальных динозавров, каждый из которых
состоял из сотен и сотен танков, этот взаимный напор железа и спаянной с
ним живой плоти, этот орудийный грохот, рев моторов и охватившее людей
боевое безумие. Как будто он сам был там, на этом поле древней битвы, сидел
за рычагами какого-нибудь "тигра" или, яростно матерясь, остер венело
крутил штурвал горизонтальной наводки, разворачивая башню
"тридцатьчетверки" навстречу наползающей из клубов черной копоти "пантеры".
Поэтому он выбрал эту мелодию в качестве сигнала выхода на связь только
трех из всех своих возможных корреспондентов. Это были генерал граф Карл
Густав Маннергейм, начальник Главного разведывательного управления, самый
информированный человек во всей империи, князь Радзивилл, глава
Государственного совета империи, и, естественно, сам император.

- Привет, молодежь.

На этот раз брат был одет в роскошный черный фрак с ленточкой ордена
Святого Георгия в петлице. Князь деланно смущенно запахнул халат и, отложив
книгу, ответил на приветствие:

- Привет, привет и многая лета вашему величеству. Чего это вы так при
параде?

Время на любом корабле, в любом гарнизоне и орбитальном военном объекте
империи всегда совпадало со временем нулевого меридиана Нового Петербурга,
на котором был расположен императорский дворец. Да и в гарнизонах,
дислоцированных на поверхностях планет, жили как бы в двух часовых поясах
одновременно. Поскольку все сеансы связи, расписания прибытия и отправления
кораблей, контрольные сроки докладов были привязаны к "стандартному
имперскому времени", в качестве которого как раз и выступало время нулевого
меридиана Нового Петербурга, во дворце сейчас было столько же, сколько и на
корабле, то есть около половины двенадцатого ночи.

Император хитро прищурился:

- А ты уже забыл? Раньше, помнится, сам козликом скакал и хвост распушивал.

Князь шлепнул себя ладонью по лбу:

- Ах ты... День Тезоименитства! Выходит, у тебя там бал в самом разгаре?

Император, усмехаясь, кивнул:

- Совсем вы, молодой человек, выпали из светской жизни. Так, глядишь, когда
вы наконец спуститесь со своей верхотуры, придется просить мсье Латье
заново учить вас фигурам мазурки.

- Ну уж нет! - возмущенно вскинулся князь.. И оба брата расхохотались.

Отсмеявшись, старший откинулся на кресле и как-то совсем по-домашнему
сбросил с ног узкие блестящие туфли, попеременно надавив носком ноги на
задник каждой туфли.

- Уф, пусть ноги отдохнут, а то еще часа два изображать из себя самого
дорогого племенного быка в полуторатысячном стаде. Кстати, графиня
Белорецкая невзначай поинтересовалась у меня, как скоро ты собираешься в
столицу.

- Белорецкая?

- Ну да, ты что, забыл белочку?

Князь несколько мгновений недоуменно смотрел на брата, а затем понимающе
кивнул.

Когда он в последний раз был на балу (а это, как ему помнилось, был бал по
случаю выпуска Академии флота), его внимание привлекла белокурая девчушка
лет двенадцати. Она так потешно старалась казаться взрослой, что прямо-таки
напрашивалась на то, чтобы над ней подшутили. А юный лейтенант Томский был
известным шутником. И он, сговорившись с товарищами, весь вечер развлекал
юную барышню глубокомысленными разговорами, интересовался ее мнением по
поводу свежих постановок императорских театров, совершенно серьезно
обсуждал с дико краснеющей девчушкой последние сплетни по поводу того, кто
кого и как пытается затащить в постель и какие у кого достоинства на данном
поприще. А в конце вечера она сама едва не заставила его покраснеть. Когда
князь, сохраняя все ту же учтивую мину, подвел девчушку к ожидавшему ее
парадному выезду, в котором уже сидели ее родители, та вдруг остановилась,
сделала вежливый книксен и произнесла твердым, спокойным голоском:

- Я понимаю, вы весь вечер надо мной смеялись. Но я все равно рада. Ведь я
оказалась единственной девушкой среди всех присутствующих на балу, кому вы,
ваше высочество, уделили так много времени. И еще... - Она на мгновение
замолчала и, окинув его неожиданно жарким взглядом своих глубоко посаженных
ярко-зеленых глаз, потребовала: - Обещайте мне, что, когда я вырасту, вы
подарите мне еще один такой бал.

- Зачем, милое дитя? - все еще забавляясь, спросил князь.

- Просто сегодня я поняла, что я вас люблю. И мне нужен хотя бы один шанс,
чтобы влюбить вас в себя.

Юный брат императора слегка стушевался от такой прямоты, но девчушка не
собиралась отступать:

- Так вы мне обещаете?

- Один бал?

- Да, если мне не удастся сделать это за один вечер - все напрасно, вы
слишком ветрены и влюблены в себя, а я слишком нетерпелива, чтобы пытаться
взять ваше сердце долгой осадой.

Для двенадцатилетней девочки это было слишком, и юный князь почувствовал
холодок на сердце. Но ее глаза смотрели так требовательно, что он кивнул:

- Да.

Она вновь сделала книксен и, не дожидаясь его руки, полезла по лесенке
внутрь выезда. Спустя минуту выезд поднялся в воздух и исчез за крышами
дворца, а князь, провожая его рассеянным взглядом, все это время пытался
понять, кто над кем посмеялся в этот вечер. Уже позднее, рассказывая брату
об этом случае, он отчего-то назвал эту девчушку "белочкой". Она вся была
такая чистенькая, спокойная, деловитая и ухоженная, ну прямо вылитая
белочка. Бог ты мой, сколько лет назад это было? Десять, скорее уже
одиннадцать...

- И как она?

- А что, ты решил наконец задуматься о семье? Князь фыркнул:

- Подожду, пока старший подаст пример. Да ладно, не подкалывай.

Император усмехнулся и с каким-то чувством скрытого, но явственно
ощущаемого восхищения произнес:

- Хороша! Сейчас я бы назвал ее золотой рыбкой. - Это почему это?

- А ты бы видел, какой блестящий хвост молодых людей таскается за ней по
залу.

И оба снова рассмеялись.

Когда смех утих, князь вдруг слегка прищурился и, бросив на брата хитрый
взгляд, спросил:

- Ну ладно, я думаю, ты связался со мной совсем не для того, чтобы
сообщить, какие симпатичные девчонки сейчас отплясывают в твоем дворце.
Давай рассказывай. Наш убедительный мистер Корн тебя уломал?

Император помрачнел и опустил взгляд. На несколько мгновений повисла
тяжелая тишина, а затем он вновь поднял глаза:

- Не Корн.

- Что?

- Он не Корн. Это всего лишь одна из его масок.

- А кто же?

- Это неважно. Тем более что ты прав. Я согласился на все его условия.
Можешь начинать подготовку к операции.

- Уже? - Князь сделал паузу, озабоченно рассматривая брата. - Тебя что-то
гнетет? Если ты испытываешь какие-то сомнения, то...

Император резко качнул головой:

- Нет! Он сделал предложение, от которого я не могу отказаться