ванное мясо, хлеб с маслом и  виски
с водой, предусмотрительно захваченные Маракотом. Немного подкрепившись  и
освежившись, я поудобнее уселся у иллюминатора, и мне страстно  захотелось
в последний раз закурить, как вдруг я увидел нечто,  поднявшее  у  меня  в
голове настоящий вихрь мыслей.
   Я  уже  упомянул,  что  волнистая  серая  долина  была  вся   испещрена
маленькими холмиками. Один, более крупный, высился перед моим окном метрах
в десяти. На нем был  какой-то  странный  знак.  Присмотревшись  к  другим
холмикам, я с изумлением заметил, что знак этот опоясывает всю видимую мне
часть холма. На пороге  смерти  не  так-то  легко  поддаться  постороннему
впечатлению, но у меня замерло дыхание и сердце на миг остановилось, когда
я догадался, что эти знаки не что  иное,  как  фриз,  и  что  фигуры  эти,
потерявшие от  времени  четкость  очертаний,  были  когда-то,  несомненно,
высечены рукою человека! Маракот и Сканлэн подбежали к  иллюминатору  и  с
изумлением смотрели на эти следы вездесущей деятельности человека.
   - Ей-ей, это резьба! - воскликнул Сканлэн. - Верьте слову, эта площадка
была когда-то крышей зданий! Да  и  все  эти  холмики  тоже  были  домами.
Слушайте, хозяин, да ведь мы без пересадки приехали в настоящий город!
   - Да, это древний город, - ответил Маракот. - Геологи  утверждают,  что
некогда моря были материками, а на месте материков были моря, но я  всегда
отрицал  теорию,  что  в  столь   недавние   сравнительно   времена,   как
четвертичный  период,  в  Атлантике  могли  быть  какие-нибудь   серьезные
катастрофы. Оказывается, рассказ Платона о египетской легенде [речь идет о
рассказе греческого философа Платона об Атлантиде, континенте, занимавшем,
по преданию, часть Атлантического океана; Платон записал этот  рассказ  со
слов законодателя Солона, в свою очередь, записавшего этот рассказ со слов
одного  египетского  жреца]  имеет  под  собой  почву.  А   эти   формации
подтверждают теорию, что дно океана осело  в  результате  весьма  недавней
вулканической деятельности.
   - Эти холмики довольно правильно расположены, - заметил я. - Я  начинаю
думать, что это не отдельные дома, а купола и своего рода украшения  крыши
одного крупного здания.
   - Пожалуй, вы правы, -  подтвердил  Сканлэн.  -  Вот  смотрите,  четыре
крупных по краям и мелкие между ними,  как  по  линейке.  А  интересно  бы
посмотреть все это  сооружение.  Да  в  него  можно  запихать  весь  завод
Мерибэнкса, и еще место останется.
   - Непрерывное осаждение морских отложений погребло его до самой кровли,
- сказал Маракот. - Но, с другой стороны, здание совсем не  разрушено.  На
большой глубине мы наблюдаем постоянную устойчивую температуру в  тридцать
два градуса по Фаренгейту [соответствует 0 по Цельсию], и она препятствует
процессу разрушения. Даже разложение глубоководных  органических  осадков,
которые устилают дно океана и  иногда  освещают  его,  видимо,  происходит
очень медленно. Но послушайте, это же вовсе не фриз, а надписи!..
   Он, без сомнения, был прав. Одни и  те  же  знаки  виднелись  в  разных
местах. Конечно же, это были буквы какого-то древнего алфавита.
   - Я изучал финикийские памятники письменности, и там встречаются  очень
похожие начертания, - продолжал он. - Ну, друзья мои, мы  с  вами  увидели
погребенный античный город и это поразительное открытие унесем с  собой  в
могилу. Больше уже ничего  не  узнать:  наша  книга  знаний  прочитана.  Я
согласен с вами: чем скорее наступит конец, тем лучше!..
   Жить нам теперь оставалось совсем недолго. Воздух был тяжелый, спертый.
Он так был пропитан углекислотой, что живительная струя сжатого  кислорода
с трудом выходила из баллона. Встав на  диван,  можно  еще  было  глотнуть
чистого воздуха, но отравленная зона поднималась все выше и  выше.  Доктор
Маракот безнадежно  сложил  руки  и  опустил  голову  на  грудь.  Сканлэн,
отравленный углекислотой, вдруг сполз на пол. У меня кружилась  голова,  и
грудь точно налилась свинцом. Я закрыл глаза и стал терять сознание. Потом
снова открыл их, чтобы в последний раз увидеть то, что покидал навсегда, и
тут же с хриплым криком изумления вскочил на ноги.
   К иллюминатору прильнуло лицо человека.
   Может, это привиделось мне в бреду?  Я  вцепился  в  плечо  Маракота  и
затряс его изо всех сил. Доктор  очнулся,  выпрямился  и,  широко  раскрыв
глаза, безмолвно впился глазами в призрак. Раз и он  его  увидел,  значит,
это не галлюцинация. Лицо было длинное, узкое, смуглое, с острой  бородкой
клинышком, живые глаза быстро, пытливо осмотрели внутренность  кабинки,  и
по выражению этих глаз я увидел, что наше положение ему  понятно.  Он  был
явно поражен. Электричество горело полным светом, и человеку снаружи  наша
кабинка представлялась камерой смерти, где  один  человек  уже  лежал  без
чувств,  а  двое  других,  с  искаженными,  страшными  лицами   умирающих,
отравленных углекислотой, смотрели  на  него  через  иллюминатор.  Мы  оба
хватались руками за горло: нам нечем было дышать. Человек  снаружи  махнул
нам рукой и исчез.
   - Он бросил нас! - воскликнул Маракот.
   - Или пошел за помощью. Поднимем Сканлэна На полу он умрет!
   Мы втащили механика на диван и уложили его голову на  подушки.  Лицо  у
него посерело, он что-то бормотал в забытьи, но пульс еще прощупывался.
   - Есть еще надежда! - прохрипел я.
   - Но это сумасшествие! - крикнул Маракот. - Разве человек может жить на
дне океана? Как он дышит? Это массовая галлюцинация! Мой молодой друг,  мы
сходим с ума.
   И, взглянув на унылый, пустынный, серый ландшафт за окном,  я  подумал,
что, наверно, Маракот прав. Потом мне почудилось движение за окном. Где-то
вдали появились  туманные  тени.  Вскоре  они  превратились  в  движущиеся
фигуры. По дну океана к нам спешила толпа людей.
   Через  минуту  они  собрались  перед  окном  и,  размахивая  руками   и
жестикулируя, о чем-то  оживленно  спорили.  Среди  толпы  было  несколько
женщин. Один из  мужчин,  коренастый,  большеголовый,  с  черной  бородой,
видимо, был предводителем. Он зорко  осмотрел  нашу  стальную  скорлупу  и
благодаря наклону кабины заметил, что в полу имеется трап. Послав  куда-то
одного из своих спутников, предводитель  стал  энергично  жестикулировать,
приказывая нам открыть трап изнутри.
   - Почему бы и не открыть? - спросил я. - Не все ли равно,  утонуть  или
задохнуться? У меня уже больше нет сил.
   - Мы не должны утонуть, - ответил  Маракот.  -  Вода,  входящая  снизу,
встретит сопротивление воздуха и дальше  определенной  высоты  не  дойдет.
Дайте Сканлэну глоток коньяку. Пусть сделает последнее усилие и выпьет.
   Я влил коньяк в  горло  механика.  Он  судорожно  глотнул  и  удивленно
огляделся. Мы поставили беднягу на диван и, встав по обе стороны,  держали
его. Он все еще не совсем пришел в себя, но я в двух словах  объяснил  ему
положение.
   - Если вода дойдет до батарей, возможно  отравление  хлором,  -  сказал
Маракот. -  Надо  дать  кислороду  вытекать  свободно:  чем  больше  будет
давление, тем меньше войдет воды. Так. Теперь помогите мне поднять трап.
   Мы налегли всей тяжестью и медленно  отвалили  круглую  крышку  в  полу
нашего прибежища, но мне казалось, мы совершаем самоубийство.  Зеленоватая
вода, шипя и сверкая под лучами ламп, потоками ворвалась  в  кабинку.  Она
быстро залила пол, дошла нам до колен, до груди  и  тут  остановилась.  Но
давление воздуха было непереносимо. У  меня  кружилась  голова  и  в  ушах
шумело. В такой  атмосфере  долго  не  проживешь.  Только  ухватившись  за
верхнюю сетку, мы удерживались от паления в воду.
   Так, стоя, мы уже не могли смотреть в  окна  и  не  знали,  какие  меры
подводные люди принимают  для  нашего  освобождения.  Казалось  совершенно
невероятным, что нам могут прийти на помощь, но у этих людей, и особенно у
предводителя, был такой энергичный  и  обнадеживающий  вид,  что  невольно
появились надежды на спасение. Вдруг нам показалось, что он смотрит на нас
через круглое отверстие внизу сквозь воду, а  через  мгновение  он  пролез
через трап, поднялся на диван, встал рядом с нами - низенький, коренастый,
плотный, не выше моего плеча. Его большие карие глаза осматривали нас, и в
них светилось желание ободрить: казалось, он хотел сказать:  "Бедняги,  вы
думаете, что все кончено, а я отлично знаю, как отсюда выбраться".
   И только теперь я заметил одно очень странное  обстоятельство.  Человек
этот, если только он и в самом деле принадлежал к одному с  нами  племени,
носил прозрачный колпак, который  обволакивал  весь  его  торс  и  голову,
оставляя свободными руки и ноги. Колпак был так удивительно прозрачен, что
в воде его не было видно, но теперь на воздухе он  блестел,  как  серебро,
оставаясь в то же время идеально прозрачным. На  плечах  у  человека  были
странные наплечники с отверстиями и завязками, плотно  облегавшими  грудь.
Наплечники имели вид маленьких  продолговатых  ящичков  с  многочисленными
дырочками и напоминали эполеты.
   Когда наш новый друг присоединился к нам, в отверстии в  полу  появился
еще какой-то человек, и протиснул в него нечто вроде большого  стеклянного
шара. За первым шаром последовал второй, третий, все они быстро  поднялись
вверх и поплыли по поверхности. Затем таким же путем были  переданы  шесть
маленьких ящичков, и прикрепленными к ним  завязками  наш  новый  знакомый
привязал нам по два ящичка на плечи - получилось совсем так, как  у  него.
Внезапно я начал понимать, что в этом не было ничего  сверхъестественного,
ничего противоречащего законам природы: один из ящичков  был,  несомненно,
оригинальным   источником   свежего   воздуха,   другой   -   поглотителем
отработанных продуктов дыхания. Потом незнакомец  натянул  нам  на  головы
прозрачные колпаки, охватив нам плечи и грудь  эластичными  завязками,  не
позволявшими воде проникнуть внутрь  колпака.  Дышать  под  колпаком  было
совсем легко, и я с радостью увидел, что у Маракота снова бодро заблестели
глаза из-под очков, а широкая улыбка  Билла  Сканлэна  убедила  меня,  что
животворный кислород сделал свое дело и Билл окончательно  оправился.  Наш
спаситель  удовлетворенно  оглядел  нас,  потом  махнул  рукой,  приглашая
следовать за ним через трап в полу на дно  океана.  Дюжина  дружеских  рук
протянулась, чтобы помочь нам вылезти и направить наши первые  неуверенные
шаги по вязкому глубокому илу.
   Даже теперь я не могу забыть этого чуда. Маракот, Сканлэн и я, здоровые
и сильные по-прежнему, стояли на дне океана, на дне подводной  пропасти  в
восемь километров глубиной! Куда девалось  ужасающее  давление,  смущавшее
умы стольких исследователей. Оно мешало нам не больше, чем хрупким  рыбам,
плававшим вокруг нас. Правда, наши головы и  тела  были  надежно  защищены
тонкими прозрачными шарами, упругими, но крепкими, как броневая сталь,  но
руки и ноги, остававшиеся свободными, чувствовали лишь плотную среду воды,
которую вскоре перестаешь замечать, - и ничего  больше!  Как  хорошо  было
стоять всем вместе в группе бородатых  людей  и  смотреть  на  только  что
покинутую нами тюрьму! Мы забыли выключить  аккумуляторы,  и  кабина  наша
представляла фантастическое зрелище: из  круглых  окон  вырывались  желтые
снопы электрического света, и, привлеченные им, к окнам устремились  стада
рыб. Но вот предводитель взял Маракота за руку,  и  мы  двинулись  за  ним
сквозь плотную водную среду, тяжело ступая по скользкому илу.
   И тут произошла странная история, удивившая наших новых  друзей  ничуть
не меньше, чем нас. Над нашими головами появился небольшой темный предмет,
он быстро спускался к нам из темноты и лег на дно невдалеке  от  нас.  Это
был глубоководный лот со свинцовым грузом,  спущенный  со  "Стратфорда"  в
пропасть,  которая  навсегда  теперь  будет  связана  с  памятью  о  нашей
экспедиции.
   Мы поняли, что наверху  разгадали  сущность  происшедшей  трагедии,  но
никому и в голову не могло прийти, что лот опустился почти у  самых  наших
ног. Лот неподвижно лежал на дне, но капитан, вероятно, не  знал,  что  он
достиг дна. Рядом со мной тянулся вверх тонкий проволочный канатик  длиной
в восемь километров, соединявший меня с нашим судном. Ах,  если  бы  можно
было написать записку и привязать к канатику! Абсурдная мысль... Но почему
бы не послать наверх какой-нибудь знак, который покажет капитану,  что  мы
все еще живы?
   Верхняя  часть  моего  тела,  прикрытая   прозрачным   колпаком,   была
недосягаема, но руки оставались свободными, и в кармане брюк  у  меня,  по
счастью, оказался носовой платок. Я быстро выхватил его и привязал к лоту.
В тот же миг сработал автоматический механизм, отделил свинцовый  груз,  и
белый лоскут быстро понесся вверх, в тот мир, который я, наверно,  никогда
больше не увижу.
   Наши новые знакомые  внимательно  и  с  большим  интересом  обследовали
тридцатикилограммовый груз свинца, наконец подняли его и понесли с собой.
   Мы  прошли  не  более  сотни  метров,  пробираясь  среди  холмиков,   и
остановились перед небольшой квадратной дверью с массивными  колоннами  по
бокам и какой-то надписью на дверной перемычке. Дверь была открыта,  и  мы
вошли в большое пустое помещение. Управляемая  скрытым,  четко  работавшим
механизмом тяжелая каменная дверь немедленно захлопнулась.
   Под своими колпаками мы,  разумеется,  ничего  не  могли  слышать,  но,
постояв  несколько  минут,  убедились,  что  пришел  в  действие  какой-то
огромный насос, потому что уровень воды вокруг нас стал быстро понижаться.
Меньше чем через четверть часа мы стояли на слегка сыром полу,  выложенном
каменными плитами, а наши  новые  друзья  хлопотливо  освобождали  нас  от
ненужных теперь прозрачных колпаков. И вот мы уже стоим в  теплой,  хорошо
освещенной комнате и жадно вдыхаем совершенно  чистый  воздух,  а  смуглые
обитатели бездны, улыбаясь и болтая, толпятся  вокруг  нас,  пожимают  нам
руки и дружески похлопывают по плечу. Они говорили на странном  языке;  мы
не понимали ни слова, но улыбки на лицах и ласковые взгляды  были  понятны
даже на глубине восьми километров под уровнем океана.  Повесив  прозрачные
колпаки на многочисленные крючки по стенам комнаты,  бородатые  незнакомцы
стали ласково подталкивать нас к внутренней двери, за  которой  открывался
длинный  покатый  каменный  коридор.   Когда   эта   дверь   автоматически
захлопнулась за нами, ничто больше не напоминало  нам  о  том  невероятном
обстоятельстве, что мы оказались невольными гостями неизвестного народа на
дне Атлантического океана и навсегда оторваны от того мира, где родились и
жили.
   Теперь,   когда   страшное   напряжение   отпустило   нас,   мы   вдруг
почувствовали,  как  мы  измучены.  Даже  Билл  Сканлэн,  этот  неутомимый
Геркулес, еле отдирал ноги от пола, а мы с Маракотом рады были, что  можно
повиснуть  на  руках  проводников.  И  все  же,  несмотря  на  смертельную
усталость, я внимательно глядел по  сторонам  и  все  замечал.  Совершенно
очевидно, что воздухом здание снабжала  какая-то  мощная  машина,  ибо  он
ритмически вырывался струями из маленьких круглых отверстий в стенах. Свет
был рассеянный, флюоресцентный, того вида, который занимал умы европейских
инженеров с тех пор, как научились обходиться без лампы и без нити накала.
Свет исходил  из  длинных  цилиндров  прозрачного  стекла,  подвешенных  к
карнизам коридоров. Наконец мы вошли в обширную  гостиную,  всю  устланную
толстыми коврами и обставленную золочеными креслами и низкими диванчиками,
при виде которых мне  смутно  вспомнились  гробницы  египетских  фараонов.
Провожатые  наши  разошлись,  остался  лишь  глава  отряда   и   два   его
помощника-спутника.
   - Манд! - повторил он несколько раз, ударяя себя в грудь.
   Потом стал указывать по очереди на нас и повторять наши имена: Маракот,
Хедли и Сканлэн, - пока не  научился  выговаривать  их  вполне  правильно.
Потом он усадил нас и сделал знак одному  из  помощников,  который  тотчас
вышел и скоро вернулся в сопровождении глубокого старика с седыми  кудрями
и длинной бородой, с забавной конической шапкой черного бархата на голове.
Я забыл сказать, что все эти люди были одеты в цветные туники, достигавшие
колен, и обуты в сандалии не то из рыбьей, не то из шагреневой кожи.
   Почтенный незнакомец, очевидно, был врач. Он по очереди  осмотрел  нас,
возлагая каждому руку на голову и  закрывая  глаза,  -  так  он  составлял
впечатление о физическом состоянии пациента. Очевидно, обследование  ни  в
какой степени его не  удовлетворило,  потому  что  он  недовольно  покачал
головой и сказал несколько сердитых  слов  Манду.  Манд  сейчас  же  снова
отрядил одного из помощников, тот принес поднос с кушаньями и кувшин  вина
и поставил их перед нами. Мы были слишком измучены, чтобы задумываться над
тем, что это за еда, но, поевши, почувствовали себя лучше. После этого нас
повели в другую комнату, где были приготовлены три постели, и я немедленно
свалился на первую попавшуюся. Смутно помню, что подошел  Билл  Сканлэн  и
присел "на край моей постели.
   - Послушайте, Хедли, - сказал он. - Этот глоток коньяка спас мне жизнь.
Но где мы, собственно, находимся?
   - Я знаю столько же, сколько вы.
   - Что ж, - сказал он сонным голосом и пошел к своей постели. - Я  готов
отправиться на боковую. А выпивка у них  ничего.  Слава  богу,  Вольдштеду
[Вольдштед, Эндрю Джон (1860-1947) - американский конгрессмен; в 1919 году
добился проведения в конгрессе закона о запрещении производства, продажи и
перевозки спиртных напитков] сюда не добраться.
   Больше я не услышал ничего, ибо погрузился в такой глубокий сон, какого
не припомню, кажется, за всю жизнь.



3

   Придя в себя, я сперва никак  не  мог  понять,  где  нахожусь.  События
прошлого дня казались далеким кошмаром, и я никак  не  мог  примириться  с
мыслью, что мне придется принимать их как факты. Я с удивлением  оглядывал
большую комнату без окон, стены, выкрашенные  в  спокойные  цвета;  увидел
полосы мерцающего красноватого света у потолка и две другие постели,  -  с
одной из них доносился тонкий, с присвистом храп  Маракота,  знакомый  мне
еще по "Стратфорду". Все это было слишком странно, чтобы можно было в  это
поверить, и, лишь потрогав одеяло, сотканное из сухих волокон неизвестного
мне  морского  растения,  я  убедился,  что  все   то   невероятное,   что
приключилось с нами, не сон, а действительность. Я все еще  никак  не  мог
освоиться с этой мыслью, как вдруг раздался взрыв хохота, и  Билл  Сканлэн
вскочил с постели.
   - Доброе утро, Хедли! - крикнул он мне, не переставая смеяться.
   - Вы сегодня в хорошем настроении, - ответил я несколько раздраженно. -
Не вижу особых причин для восторгов.
   - Я тоже, как и вы, повесил было нос, когда проснулся, - ответил он.  -
Потом мне пришла забавная штука в голову, и я расхохотался.
   - А что за штука? Я бы тоже не прочь посмеяться.
   - Да вот, Хедли, я подумал, как чертовски  забавно  было  бы  нам  всем
вчера прицепиться к этому самому лоту. Ведь в этих прозрачных колпаках  мы
бы прелесть как дышали. Старик Хови поглядел бы - а мы все и  вылезаем  из
воды. Он бы решил, что выудил нас, это  как  пить  дать.  Вот  бы  здорово
получилось!
   Наш дружный хохот разбудил доктора Маракота, который сел на  постели  с
тем же выражением удивления на лице, что за минуту до того было и у  меня.
Я позабыл о своих заботах, слушая сперва его отрывистые восклицания, потом
выражение необузданной радости при виде столь  обширного  поля  для  новых
исследований, затем горькие жалобы, что он  не  сможет  поделиться  своими
замечательными наблюдениями  с  земными  коллегами.  Наконец,  излив  свои
жалобы, доктор перешел к более насущным нуждам.
   - Сейчас девять часов, - сказал он, посмотрев на часы.
   Мы сверили по своим часам: девять. Только вот вопрос: дня или вечера?
   - Надо нам завести календарь, - предложил Маракот. - Мы совершили спуск
третьего октября.