ться к нам вниз.
   - Но ведь там будет совершенно темно!
   - Боюсь, что да. Опыты Фоля и Сарасэна на Женевском  озере  доказывают,
что на такую глубину не проникают даже ультрафиолетовые лучи. Но какое это
имеет значение? Мы будем снабжены мощным электрическим  током  от  судовых
машин, дополненным  шестью  двухвольтовыми  сухими  элементами  Хэллесена,
соединенными между собой, чтобы давать ток в двенадцать  вольт.  Вместе  с
сигнальной лампой Лукаса военного образца в качестве подвижного рефлектора
нам этого вполне хватит. Что еще вас смущает?
   - А если наши воздушные трубки запутаются?
   - Не запутаются! А на всякий случай у нас есть сжатый воздух,  которого
нам хватит на сутки. Ну как, удовлетворяют вас мои пояснения? Согласны вы?
- спросил Маракот.
   Решение предстояло нелегкое. Мозг мой быстро работал, а  воображение  -
еще того быстрее. Я уже  явственно  представлял  себе  этот  черный  ящик,
опущенный в первобытные глубины, чувствовал  спертый  воздух,  видел,  как
гнутся стены камеры, как вода разрывает их в местах скрепления и проникает
во все щели и трещины, которые все расширяются... Мне  предстояло  умереть
медленной, ужасной смертью! Но я поднял  взгляд:  огненные  глаза  старика
были устремлены на меня, и в них светилось воодушевление  мученика  науки.
Энтузиазм такого рода заразителен, и если это -  безумие,  то  по  крайней
мере благородное и бескорыстное. Пламя его перекинулось на меня, я вскочил
и протянул ему руку.
   - Доктор, я с вами до конца! - воскликнул я.
   - Я так и знал, - ответил он. - Я вас выбирал не за ваши  поверхностные
научные знания, мой молодой друг, - улыбаясь, добавил он, - а также  и  не
за ваше близкое знакомство с крабами. Есть другие качества, которые  могут
оказаться для нас куда важнее. Это верность и мужество.
   Поймав меня таким образом на кусок сахару, он отпустил меня. И все  мои
планы на будущее рассыпались в прах.  Ну,  вот  сейчас  отвалит  последняя
береговая шлюпка! Спрашивают, нет ли писем на берег. Вы  или  никогда  уже
больше не услышите обо мне,  мой  дорогой  Толбот,  или  получите  письмо,
стоящее того, чтобы его прочитать. Если от меня не  будет  вестей,  можете
зафрахтовать плавучий  надгробный  памятник  и  прикрепить  его  на  якоре
где-нибудь южнее Канарских островов, написав на нем:
   "Здесь или где-либо поблизости покоится все, что оставили рыбы от моего
друга Сайреса Дж.Хедли".
   Второй документ - неразборчивая  радиограмма,  которую  уловили  разные
суда, в том числе и почтовый пароход "Аройя". Она была принята в три  часа
дня 3 октября 1926 года, и это доказывает, что она была  отправлена  всего
через два дня после отплытия "Стратфорда" с Больших.  Канарских  островов,
что подтверждается и письмом Хедли. Это  приблизительно  совпадает  с  тем
временем, когда норвежское судно видело гибнущую в циклоне яхту в двухстах
милях к юго-западу от порта Санта-Крус.
   Радиограмма гласила:
   "Лежим на боку. Положение безнадежное. Только  что  потеряли  Маракота,
Хедли, Сканлэна.
   Местоположение непонятно. Носовой платок Хедли на конце  глубоководного
лота. Господь да поможет нам...
   Яхта "Стратфорд".
   Это  было  то  последнее  непонятное  сообщение,   которое   дошло   со
злополучного судна, и конец радиограммы был такой странный, что его  сочли
бредом радиотелеграфиста. Однако сама радиограмма, казалось, не  оставляла
сомнения относительно судьбы судна.
   Объяснение этого случая, если это можно принять в качестве  объяснения,
следует искать в записках, найденных в стеклянном шаре, и прежде  всего  я
нахожу нужным расширить появившийся в печати очень краткий отчет о находке
этого шара. Я беру его дословно из вахтенного  журнала  "Арабеллы  Ноулз",
направлявшейся под командой  Амоса  Грина  с  грузом  угля  из  Кардифа  в
Буэнос-Айрес.
   "Среда, 5 января  1927  года.  Широта  27ь14',  западная  долгота  28ь.
Спокойная погода. Голубое небо с  низкими  перистыми  облаками.  Море  как
стекло. Во вторую склянку  средней  вахты  первый  помощник  доложил,  что
заметил сверкающий  предмет,  который  выпрыгнул  из  моря  и  затем  упал
обратно. Его первое впечатление было, что  это  какая-то  неизвестная  ему
рыба, но, посмотрев в подзорную трубу, он увидел, что это серебряный  шар,
такой легкий, что он не плыл, а скорее лежал  на  поверхности  воды.  Меня
вызвали, и я увидел шар величиной с футбольный мяч, ярко сверкавший  почти
в полумиле от нашего судна. Я застопорил машины и  послал  бот  со  вторым
помощником, который подобрал шар и доставил его на борт.
   При ближайшем рассмотрении оказалось, что шар этот сделан из  какого-то
очень гибкого стекла  и  наполнен  столь  легким  газом,  что,  когда  его
подбрасывали в воздух, он плавал, как детский воздушный шар. Он был  почти
прозрачен, и мы разглядели внутри него что-то вроде свертка бумаги. Сделан
он был из такого упругого материала,  что  нам  далеко  не  сразу  удалось
разбить его и добраться до бумаги. Молоток его не  брал,  и  он  разбился,
только когда главный  механик  положил  его  в  машину.  К  сожалению,  он
разлетелся в искрящуюся пыль, так что нам не  удалось  найти  ни  кусочка,
чтобы установить, из чего же он был сделан. Однако бумага  осталась  цела,
и, прочитав ее, мы заключили, что она имеет  большое  значение,  и  решили
вручить ее британскому консулу, как только  достигнем  Ла-Платы.  Вот  уже
тридцать пять лет я плаваю на судах, но  с  такой  загадочной  историей  я
столкнулся впервые; то же говорят все,  кто  находится  сейчас  на  борту.
Предоставляю разбираться в этом людям поумней меня".
   Вот все, что мы знаем о том, откуда взялись записки  Сайреса  Дж.Хедли,
которые мы сейчас приведем без малейших искажений.



1

   "Кому я пишу? Смело могу сказать: всему миру, - но так  как  это  адрес
весьма неточный, то укажу определеннее: моему другу сэру  Джеймсу  Толботу
из Оксфордского университета, хотя бы потому,  что  последнее  мое  письмо
было адресовано ему, а это можно рассматривать как продолжение. Я готов  к
тому, что если даже шар увидит свет солнца и не  будет  проглочен  акулой,
есть лишь один шанс из тысячи, что среди бесконечных водных пространств он
попадется на глаза человеку. Но все же попробовать  стоит,  да  и  Маракот
тоже  посылает  шар,  так  что  вполне  возможно,  что  рассказ  о   наших
удивительных приключениях станет известен миру. Поверят ли нам  -  это,  я
полагаю,  уже  другой  вопрос,  но  когда  люди  увидят  прозрачный   шар,
наполненный неведомым им газом, надеюсь, они поймут, что внутри  находится
нечто не совсем обыкновенное. Во всяком случае, вы, Толбот, не бросите мои
заметки, не прочтя их.
   Если  кто-нибудь  захочет  узнать,  как  все  это  началось  и  что  мы
собирались сделать, он сможет найти все эти сведения в письме,  которое  я
вам писал 1 октября прошлого года, в день нашего отплытия  из  Санта-Крус.
Знай я наперед, что нам  придется  пережить,  я  бы  прыгнул  в  последнюю
отходящую лодку! А впрочем, наверно, даже зная, что нас ожидает, я все  же
принял бы предложение доктора Маракота и прошел бы через все до конца. Да,
я даже уверен в этом: я все равно не отказался бы.
   Итак, я начинаю рассказ с того дня, как мы отплыли из Санта-Крус.  Едва
мы вышли из гавани,  старик  Маракот  преобразился.  Наконец-то  наступило
время действовать, и вся его  энергия,  так  долго  лежавшая  под  спудом,
вырвалась наружу. Уверяю вас, он сразу забрал всю власть на яхте, подчинив
себе и заставив склониться перед своей волей все и всех. Сухой, рассеянный
ворчун  ученый   внезапно   исчез,   уступив   место   воплощению   мощной
динамомашины,  пышущей  энергией  и  потрескивающей  от  напора  громадной
скрытой силы. Его глаза сверкали из-за стекол очков, как  прожекторы.  Он,
казалось, находился сразу везде  и  всюду,  отмечая  наше  направление  на
карте, препираясь  с  капитаном,  командуя  Биллом  Сканлэном,  давая  мне
множество разных поручений, и при этом во всех его действиях была система,
все они вели к одной цели. Он неожиданно  обнаружил  солидные  познания  в
электричестве и механике  и  большую  часть  времени  проводил  у  машины,
которую Сканлэн методично собирал под его непосредственным наблюдением.
   - Ну, мистер Хедли, дело идет на лад, - сказал Билл на второе  утро.  -
Пойдемте ко мне, взгляните на эту диковинную штуку.  Доктор,  оказывается,
великолепный парень и механик первый сорт.
   Ощущение у меня было не из приятных: мне  казалось,  что  я  осматриваю
собственный гроб,  но  все  же,  должен  признаться,  выглядел  он  весьма
впечатляюще. Стальной  пол  был  накрепко  приклепан  к  четырем  стальным
стенкам, и в каждой было по круглому окну-иллюминатору. В крыше  находился
небольшой входной трап, второй трап был в  полу.  Вся  кабинка  висела  на
тонком, но невероятно крепком стальном  канате,  который  навертывался  на
барабан и разматывался или наматывался сильным двигателем, который  обычно
приводил в действие глубоководные тралы "Стратфорда". Насколько  я  понял,
канат был длиной около полумили, и конец его  был  закреплен  на  железных
тумбах на палубе. Резиновые трубки для подачи воздуха были такой же длины;
с ними вместе тянулся телефонный провод и изолированный  кабель,  подающий
электроэнергию от  судовых  динамо  к  нашим  прожекторам;  кроме  них,  в
стальной каюте стояли на всякий случай запасные аккумуляторы.
   К вечеру остановили  машины.  Барометр  показывал  низкое  давление,  и
густые черные тучи,  застилавшие  горизонт,  предупреждали  о  приближении
непогоды. Вдали был виден барк под норвежским флагом,  и  мы  рассмотрели,
как он зарифлял паруса, готовясь  к  шторму.  Но  в  ту  минуту  все  было
благополучно, и "Стратфорд" мягко  покачивался  на  синих  волнах  океана,
кое-где пенившихся белыми гребешками от пассатного ветра.
   Билл  Сканлэн  заглянул  ко  мне  в  лабораторию  в   несколько   более
взволнованном состоянии, чем следовало при его спокойном темпераменте.
   - Послушайте, мистер Хедли, - сказал он, - они спустили эту ловушку  на
самое дно трюма. Как по-вашему, неужто хозяин хочет в ней спускаться?
   - Именно, Билл! И я с ним вместе.
   - Так, так, значит, теперь двое свихнулись. Но я буду себя  чувствовать
последним негодяем, коли пущу вас одних.
   - Да вам-то что там делать, Билл?
   - Не меньше, чем вам, сэр! Да я  весь  пожелтею  от  зависти,  если  вы
спуститесь без меня. Мерибэнкс послал меня сюда наблюдать  за  машиной,  и
если она спускается на дно моря, значит, и мое место на дне моря. Где  эта
стальная мышеловка, там и Билл  Сканлэн,  и  мне  совершенно  безразлично,
сошли все с ума или нет.
   Спорить с ним было бесполезно. Итак, к нашему клубу самоубийц  примкнул
еще один, и мы стали ждать дальнейших распоряжений.
   Вся ночь прошла в интенсивной работе, и утром  мы  спустились  в  трюм,
готовые к погружению. Стальная кабинка была  уже  наполовину  вставлена  в
вырез дна "Стратфорда", и мы один за другим спустились в нее через верхний
трап, который закрыли за нами и завинтили наглухо, после того как  капитан
Хови с самой похоронной миной пожал нам руки на  прощание.  Потом  кабинку
спустили еще на несколько метров, закрыли герметическую камеру и  впустили
воду, чтобы испытать  нашу  каюту  в  воде.  Кабинка  выдержала  испытание
прекрасно, каждая часть оказалась точно  пригнанной,  и  никакой  течи  не
наблюдалось. Тогда раздвинулось днище трюма, и мы  повисли  в  океане  под
самым килем корабля.
   Кабинка действительно была очень удобная, и я восхищался продуманностью
ее устройства. Электрическое освещение было пока выключено, субтропическое
солнце, преломляясь  в  бутылочно-зеленой  воде,  бросало  в  иллюминаторы
фантастический мягкий свет. Там  и  сям  мелькали  серебряные  рыбки,  как
черточки на зеленом фоне. По стенам кабинки шли диваны, над ними помещался
циферблат глубиномера, термометр и другие  приборы.  Под  диванами  стояли
баллоны со сжатым воздухом на случай, если  испортятся  проводящие  воздух
трубки. Концы этих  трубок  уходили  к  потолку,  а  рядом  с  ними  висел
телефонный аппарат. Мы услышали траурный голос капитана.
   - Вы определенно решили погружаться? - спросил он.
   - У нас все в порядке, - нетерпеливо  ответил  профессор.  -  Опускайте
медленно, и пусть  кто-нибудь  все  время  дежурит  у  приемника.  Я  буду
сообщать о нашем положении. Когда мы достигнем дна, оставайтесь на  месте,
пока не получите распоряжений. Я не хочу давать слишком  большую  нагрузку
канату, так что спускайте медленно, со скоростью двух-трех узлов в час.  А
теперь - вниз!
   Последние слова он выкрикнул, как безумный. Это был  величайший  момент
его жизни, плод взлелеянной им мечты.  На  одно  мгновение  меня  пронзила
мысль, что мы находимся во власти ловкого и хитрого маньяка. Билл Сканлэн,
видимо, подумал то же;  он  посмотрел  на  меня  с  горестной  усмешкой  и
дотронулся до своего лба. Но после этой единственной дикой вспышки Маракот
тотчас же взял себя в руки. В самом деле,  достаточно  было  взглянуть  на
порядок и предусмотрительность, которые проявлялись в каждой детали вокруг
нас, чтобы отбросить опасения за его рассудок.
   Теперь  все  наше  внимание   было   поглощено   удивительными   новыми
ощущениями.  Кабинка   медленно   опускалась   в   океанические   глубины.
Светло-зеленая  вода  превратилась  в  темно-оливковую.  Потом   цвет   ее
сгустился, стал удивительно синим, и этот густо-синий постепенно перешел в
темно-пурпурный.  Мы  опускались  все   ниже,   ниже:   тридцать   метров,
шестьдесят,  девяносто...  Трубки  действовали  превосходно.   Мы   дышали
свободно и  естественно,  как  на  палубе.  Стрелка  глубиномера  медленно
двигалась по светящемуся циферблату.  Сто  двадцать,  сто  пятьдесят,  сто
восемьдесят метров...
   - Как вы себя чувствуете? - прорычал тревожный голос сверху.
   - Как нельзя лучше! - крикнул в ответ Маракот.
   Но свет убывал. Теперь наступили тусклые, серые сумерки, которые быстро
превратились в полный мрак.
   - Остановитесь! - распорядился Маракот.
   Мы перестали двигаться и повисли на глубине двухсот десяти метров  ниже
поверхности океана. Я услыхал щелканье выключателя, и  нас  залил  золотой
свет, который  выходил  сквозь  боковые  иллюминаторы  и  посылал  длинные
мерцающие лучи в окружающие нас водные пустыни. Прильнув лицами к толстому
стеклу, каждый у своего иллюминатора, мы увидели зрелище, не виданное  еще
ни одним человеком.
   До сего времени глубинная жизнь океана была известна  только  благодаря
отдельным рыбам, которые были слишком  медлительны,  чтобы  увернуться  от
неуклюжего трала, или слишком глупы, чтобы не угодить в невод.  Теперь  же
мы видели удивительный подводный мир таким, каков он есть на  самом  деле.
Океан оказался гораздо населеннее земли.  Огромные  морские  пространства,
расстилавшиеся  перед  нами,  не  уступали  Бродвею  в  субботу   вечером,
Ломбард-стрит перед праздничным днем. Мы уже прошли те верхние  слои,  где
рыбы  либо  бесцветны,   либо   обладают   настоящей   морской   окраской:
ультрамариновой  сверху  и   серебряной   снизу.   Здесь   были   создания
всевозможной окраски и формы,  все,  какие  только  может  породить  море.
Нежные лептоцефалии проносились сквозь  тоннель  света,  как  ленточки  из
серебра. Медленно изгибалась змееобразная мурена -  вьюн  морских  глубин;
черный морской еж, в котором только и есть,  что  колючки  да  рот,  глупо
глазел  на  нас.  Порой  подплывала   каракатица   и   смотрела   на   нас
человечески-зловещими глазами, мелькала какая-нибудь цистома или  глаукус,
оживляя всю сцену, подобно  цветку.  Огромная  лошадиная  макрель  свирепо
налетала на иллюминатор, пока не появилась темная тень акулы, - и  макрель
исчезла в ее раскрывшейся пасти.
   Доктор Маракот сидел с записной книжкой на коленях, заносил в нее  свои
наблюдения и безостановочно бормотал.
   - Что это? Что это? - слышал я. - Да,  да,  "химера  мирабилис"  Майкла
Сарса. Подумать только, а вон там лепидион, но, насколько я  могу  судить,
новый вид. Заметьте этого макруруса, мистер Хедли: его окраска  отличается
от тех, которые попадаются нам в сеть.
   Один лишь раз он  был  застигнут  врасплох  -  когда  длинный  овальный
предмет промелькнул с большой быстротой сверху мимо  его  окна  и  оставил
позади себя вибрирующий след, тянувшийся,  как  нитка.  Признаюсь,  я  был
озадачен не меньше доктора. Загадку разрешил Билл Сканлэн.
   - Сдается мне, этот простак Джон Свинни опустил свой лот рядом с  нами.
Решил, видно, напомнить нам, что мы не одни.
   - Верно, верно! - сказал, улыбаясь, Маракот. - Новый род  глубоководной
фауны, мистер Хедли, - с проволочным хвостом  и  свинцом  на  носу...  Но,
конечно, им необходимо производить  промеры,  чтобы  держаться  над  нашей
подводной мелью. Все идет хорошо, капитан! -  крикнул  он.  -  Продолжайте
спуск!
   И мы опять пошли вниз. Маракот выключил электрический свет, и все снова
погрузилось в полную темноту,  светился  лишь  фосфоресцирующий  циферблат
глубиномера, который отмечал  наше  погружение.  Мы  чувствовали  движение
только по легкому покачиванию. И лишь движущаяся по циферблату  стрелка  с
несомненностью показывала нам, в каком  ужасающем,  в  каком  непостижимом
положении мы находимся. Теперь мы были на глубине трехсот метров, и воздух
в кабинке становился спертым.  Сканлэн  открыл  кран  вытяжной  трубки,  и
дышать стало легче. Когда стрелка показала четыреста пятьдесят метров,  мы
остановились и вновь осветили океанскую  глубь.  Какая-то  большая  темная
масса прошла мимо нас, но мы не могли определить, была  ли  это  меч-рыба,
или глубоководная акула, или же какое-нибудь чудовище неизвестной  породы.
Доктор поспешно выключил свет.
   - В этом наша главная опасность! - сказал Маракот. - В глубине  водятся
такие существа, которым так же легко уничтожить эту бронированную комнату,
как носорогу - пчелиный улей.
   - Может быть, это киты? - спросил Сканлэн.
   - Киты могут забираться на большую глубину,  -  ответил  ученый.  -  Об
одном  гренландском  ките  известно,  что  он  утянул  около  мили  каната
перпендикулярно вниз. Но кит уходит так глубоко, только когда он ранен или
сильно напуган. Это могла быть гигантская каракатица, они  встречаются  на
любой глубине.
   - Ну, каракатица  небось  слишком  мягка.  Ей  нас  не  продолбить.  Но
смеяться-то будет каракатица, если она ухитрится все  же  сделать  дыру  в
никелированной стали Мерибэнкса.
   - Тела их, может быть, и мягки, - ответил профессор, - но клюв  большой
каракатицы способен продолбить насквозь железный брусок. Один  удар  этого
клюва может просверлить иллюминаторные стекла толщиной в три сантиметра  с
такой легкостью, словно они сделаны из пергамента.
   - Веселенькое дельце! - воскликнул Билл.
   Наконец мы почувствовали, что остановились. Толчок  был  таким  легким,
что мы узнали об остановке, лишь включив  свет  и  увидев  вокруг  кабинки
покойно свернувшиеся кольца каната. Они представляли опасность  для  наших
воздушных трубок, так-как могли их  запутать,  и  после  приказа  Маракота
канат-подтянули  вверх.  Циферблат  отметил  пятьсот  сорок   метров.   Мы
неподвижно лежали на вулканическом хребте на дне Атлантики.



2

   В то время мы, вероятно, все чувствовали одно и то же. Не  хотелось  ни
двигаться,  ни  наблюдать.  Нам  хотелось  просто  спокойно   посидеть   и
постараться осмыслить происходящее - ведь мы  находились  в  самом  центре
одного из величайших  океанов  мира.  Но  скоро  странные  видения  вокруг
кабинки привлекли нас снова к иллюминаторам.
   Кабинка опустилась на густые заросли водорослей ("Cutlepia multifidia",
- определил их Маракот), желтые плети которых покачивались вокруг нас  под
давлением глубоководного течения, совсем как ветви  деревьев  под  ветром.
Они были не настолько длинны, чтобы закрыть окружающий  вид,  но  огромные
листья