- Ястреб? - спросил я тень.
     Он был еще в том возрасте, когда за два года можно еще на дюйм-другой
подрасти.
     - Ты все еще здесь бываешь? - спросил я.
     - Иногда.
     Это был изумительный малыш.
     - Послушай, Ястреб, мне надо отсюда рвать когти. - Я оглянулся.
     - Сматывайся, - он подошел поближе. - А можно я с тобой?
     Как тут не усмехнуться.
     - Ага, - Просто смешно, когда он задает подобные вопросы. - Пойдем.


     Пройдя полквартала, при свете уличного фонаря я разглядел, что волосы
у него все того же тусклого, как  сосновая  лучина,  цвета.  Его  запросто
можно  было  принять   за   потасканного   бродягу:   замызганная   черная
хлопчатобумажная куртка на голое тело, потертые черные джинсы -  это  было
видно даже в темноте. Ходил Ястреб босиком;  даже  при  свете  фонарей  не
составляет труда понять, что за человек  может  целыми  днями  разгуливать
босиком по Нью-Йорку. На углу он улыбнулся мне и запахнул куртку,  прикрыв
грудь и живот, обезображенные шрамами. Глаза у него ярко-зеленые.  Вы  уже
узнали, кто это? Если нет - мало ли какие перебои бывают в распространении
информации по мирам и миркам - то скажу, что по берегу  Гудзона  рядом  со
мной шел Ястреб, Певец.
     - Давно вернулся?
     - Всего несколько часов назад, - ответил я.
     - Что-нибудь привез?
     - А тебя действительно это интересует?
     Он сунул руки в карманы и пристально на меня посмотрел.
     - Конечно. Я бы не спрашивал.
     Я вздохнул, как взрослый, которого вывело из себя собственное чадо.
     - Хорошо.
     Мы  прошли  целый  квартал  портового  района;  все  вокруг  казалось
вымершим.
     - Присядем.
     Я сел, повернувшись к Ястребу лицом, и большим пальцем провел по краю
портфеля.
     Ястреб поежился и склонился над приоткрытым портфелем.
     - Ух ты... - он вопросительно прищурил свои  зеленые  глаза  -  Можно
потрогать?
     Я пожал плечами.
     - Пожалуйста.
     Он запустил в них костлявые, с обгрызенными ногтями пальцы - и извлек
из портфеля две. Потом положил обратно и достал еще три.
     - Вот это да! - прошептал он. - Сколько все это стоит?
     - Раз в десять больше, чем  я  надеюсь  получить.  Мне  нужно  просто
побыстрее от них избавиться.
     Он опустил глаза и поболтал ногой.
     - В любую секунду их можно выбросить в реку.
     - Не прикидывайся дураком. Я пытался найти человека,  который  раньше
постоянно ошивался в том баре. Это был на редкость расторопный тип.
     Оставляя за  собой  пенистую  волну,  по  Гудзону  неслось  судно  на
подводных крыльях. На палубе его уместилось с десяток вертолетов -  скорее
всего их везли на аэродром береговой охраны, что неподалеку от  Веррасано.
Страх, навеянный Мод, заставил меня еще некоторое время переводить  взгляд
с мальчишки на транспортное судно и обратно. Но вот уже судно  с  гудением
скрылось в непроглядной тьме.
     - Но сегодня моего человека слегка порезали, - продолжил я.
     Ястреб деловито сунул руки в карманы и уселся поудобнее.
     - И это усложняет дело. Я, конечно, и не рассчитывал, что он  заберет
все сразу, но, по крайней мере, он мог вывести меня на людей,  которым  бы
это было под силу.
     - Сегодня я буду на приеме, - он умолк,  обгрызая  остатки  ногтя  на
мизинце, - где ты наверняка сможешь их продать. На "Вершине Башни" Алексис
Спиннел устраивает большой прием в честь Регины Аболафии.
     - На "Вершине Башни"?..
     Да, давненько я не общался с Ястребом. "Адская  кухня"  -  в  десять;
"Вершина Башни" - в полночь...
     - Я там буду из-за Эдны Сайлем.
     Эдна Сайлем - старейшая Певица Нью-Йорка.
     Имя сенатора Аболафии в тот вечер уже  мелькало  надо  мной  световой
полосой. И кроме того, в памяти всплыло имя Алексиса Спиннела; в одном  из
бесчисленных журналов, прочитанных мною от  корки  до  корки  в  дороге  с
Марса, оно было связано с чертовски крупной суммой денег.
     - Ну что ж, я с удовольствием повидаю  Эдну  еще  разок,  -  небрежно
бросил я. - Хотя она меня наверное не вспомнит.
     Еще в самом начале знакомства с Ястребом я понял, что Спиннел и  люди
его круга, ведут некую игру. При этом победителем  из  игры  выходит  тот,
кому удается собрать под одной крышей как можно больше городских Певцов. В
Нью-Йорке всего пять Певцов (он на втором месте с Лаксом, что на Япетусе).
А на первом месте по количеству Певцов - Токио, там их семеро.
     - Прием с двумя Певцами?
     - Скорее с четырьмя, если... там буду и я.
     На бал в честь вступления мэра в должность приглашено четверо.
     Я удивленно приподнял бровь.
     - Эдна должна сообщить мне Слово. Сегодня ночью оно меняется.
     - Ладно, - сказал я. - Не знаю, что там у тебя на уме, но я готов.
     Я захлопнул портфель.
     Мы побрели обратно, в сторону Таймс-сквер. Когда мы дошли до  Восьмой
авеню и первого пластиплекса, Ястреб остановился.
     - Одну минуту, - сказал он и застегнул  куртку  на  все  пуговицы.  -
Теперь порядок.
     Пожалуй, лучшего прикрытия, чем прогулка с Певцом по улицам Нью-Йорка
(а еще два года назад я неоднократно задавался вопросом: не безумие ли это
для человека моей  профессии?)  для  человека  моей  профессии  не  найти.
Попытайтесь вспомнить, когда вы в последний раз видели, как сворачивает за
угол Пятьдесят седьмой улицы ваш  любимый  актер  объемного  кино.  Только
честно. Узнали бы вы потом серую неприметную личность в  твидовой  куртке,
плетущуюся на полшага позади знаменитости?
     На Таймс-сквер Ястреба узнавал  каждый  второй.  При  его  молодости,
траурном наряде, босыми ногами с черными ступнями и блеклыми волосами,  он
был,  вне  всяких  сомнений,   самым   колоритным   из   Певцов.   Улыбки,
подмигивания; а многие просто тыкали пальцами таращили глаза.
     - Не можешь ли ты сказать поточнее, кто именно из приглашенных туда в
состоянии избавить меня от этого хлама?
     -  Понимаешь,  Алексис  страшно  гордится,  когда  его  принимают  за
авантюриста. Наверное, авантюристы поражают его воображение. Да и  вообще,
он в состоянии дать тебе гораздо больше, чем ты сможешь  получить,  торгуя
ими в розницу на улице.
     - Ты обратишь его внимание на то, что они краденые?
     - Не исключено, что при таком замечании он заинтересуется еще больше.
     - Что ж, так и будет, дружище.
     Мы спустились в под-под. Служащий в разменной будке собрался было  не
глядя взять у Ястреба монету, но, подняв голову, замер. Обалдело  улыбаясь
он пробормотал что-то нечленораздельное и жестом разрешил нам войти.
     -  О,  благодарю  вас,  -  произнес  Ястреб  с   таким   неподдельным
изумлением, как будто подобное происходит с ним впервые. (Два  года  назад
он  высказал  мне  одну  мудрую  мысль:  "Как  только  я  начну  выглядеть
соответственно своим запросам, все это тут же закончится". Я до сих пор не
устаю удивляться тому, как он пользуется своей  славой.  Познакомившись  с
Эдной Сайлем, я тут же поделился  с  ней  своими  соображениями  по  этому
поводу,  и  она  так  же  простодушно  ответила:  "Но  ведь  на  то  мы  и
избранные!")
     В ярко-освещенном вагоне мы уселись на длинное сиденье: Ястреб сложил
руки  на  коленях  и  закинул  ногу  на  ногу.  Толпа   пестро   разодетых
бездельников шумела и тыкала в сторону Певца пальцами, стараясь, чтобы  он
этого не заметил. Ястреб вообще на них не смотрел,  а  я  старался,  чтобы
никто не заметил, что я смотрю.
     Что-то темное промелькнуло в окне.
     Под вагоном загудело.
     Накренилось.
     Встряхнуло; мы выехали на поверхность.
     Город примерял свои усыпанные блестками наряды  и  выбрасывал  их  за
деревья  Форт-Трайона.  Внезапно  в  окне  напротив   что-то   засверкало.
Понеслись вихрем балки станции. Мы  вышли  на  платформу.  Моросил  дождь.
Вывеска гласила:
     СТАНЦИЯ "ДВЕНАДЦАТЬ БАШЕН".
     - Знал бы, что буду не один, велел бы Алексу прислать за нами машину.
Я ведь не обещал ему что точно приду.
     - А все-таки, удобно ли мне там появляться?
     - Разве ты там не бывал до этого вместе со мной?
     - Да, как-то раз было дело, - сказал я. - И все же, как по-твоему...
     Он бросил на меня  уничтожающий  взгляд.  Пожалуй,  Спиннел  в  любом
случае будет страшно рад Ястребу, притащи тот с  собой  хоть  целую  шайку
настоящих чумазых бродяг, - Певцы  славятся  подобными  проделками.  Одним
приличным вором больше, одним меньше - Спиннел все равно будет  оставаться
в тени. С одной стороны в город врезались скалы.  Слева,  за  воротами,  к
первым башням подступали сады. Двенадцать громадных роскошных  небоскребов
угрожающе тянулись к низким облакам.
     - Ястреб,  Певец,  -  представился  Ястреб  в  микрофон  на  воротах.
Л_я_з_г_,  тик-тик-тик,  _л_я_з_г_.   Мы  пошли  по  тропинке,  ведущей  к
нескончаемым стеклянным дверям.
     Компания мужчин и женщин в вечерних туалетах выходила нам  навстречу.
Они завидели нас издали, три ряда дверей - не помеха. И я заметил, с каким
презрением они разглядывают непонятно как пробравшегося сюда беспризорника
(на минуту мне показалось, что я вижу среди них Мод в ее узком  платье  из
выцветшей ткани, однако она отвернулась; под вуалью  ее  лицо  было  цвета
жареного кофе). Один из мужчин узнал Певца и что-то  прошептал  остальным.
Приблизившись к нам вплотную, они уже улыбались. Ястреб же обращал на  них
не больше внимания, чем на девиц  в  подземке.  Но  когда  они  отошли  на
приличное расстояние, он сказал:
     - Один из них смотрел на тебя.
     - Угу. Я заметил.
     - А ты догадываешься, почему?
     - Кажется, он постарался вспомнить, не встречались ли мы раньше.
     - А на самом деле?
     Я кивнул.
     - Да, при этом там же, где мы встретились с тобой, когда я  вышел  из
тюрьмы. Я же упоминал, что как-то раз уже был здесь.
     - Н-да.
     Большая часть вестибюля была устлана голубым ковром. Остальное  место
занимал огромный бассейн, по краю которого рядами стояли пылающие  жаровни
на двенадцатифутовых решетчатых подпорках. Стены с  зеркалами  поднимались
на высоту трех этажей и увенчивались куполом. Клубы  дыма  рассеивались  в
украшенной  изысканным  орнаментом  решетке.  И   на   стенах   причудливо
извивались искаженные отражения.
     Лифт сомкнул за нами свои зеркальные створки. И за все то время,  что
стремительно уносило вниз семьдесят пять этажей, у меня ни на  секунду  не
появилось ощущение, что мы движемся.
     Из  лифта  мы  выбрались  в  сад  на  крыше.   Тут   же   по   камням
(искусственным)  искусно  выложенным  среди  папоротников   (натуральных),
рассаженных по берегу ручья (вода настоящая, течение искусственное), к нам
спустился  очень  загорелый,  очень  блондинистый  мужчина  в  комбинезоне
абрикосового цвета с черной манишкой и высоким воротом.
     - Привет! Привет! - Пауза. - Я страшно рад,  что  вы  все  же  решили
прийти. - Пауза. - А я уж думал, что в самом деле не смогли.
     Паузы он  выдерживал  явно  для  того,  чтобы  Ястребу  было  удобней
представить меня. Тем более, прикид у меня  был  таким,  что  Спиннел  мог
запросто  принять  меня  и  за  разносторонне  образованного  нобелевского
лауреата, с которым Ястребу только что довелось отобедать, и за плута, чьи
манеры и моральный облик повульгарней и пониже даже тех, что на самом деле
мне присущи.
     - Позволите взять вашу куртку? - подобострастно предложил Алексис.
     А вот это уже говорило о том, что Ястреба он знает не так хорошо, как
пытается  всем  показать.  Но  отдам  должное,  у  него,  похоже,  хватило
чуткости,  чтобы  по  вспыхнувшим  в  глазах  Ястреба   ледяным   искоркам
сообразить, что самое лучшее - тут же об этом предложении забыть.
     Улыбнувшись, он кивнул, - (собственно, лучшая из возможных реакций) -
и мы двинулись к гостям.
     Первой, кого я  узнал,  была  Эдна  Сайлем;  она,  чуть  наклонившись
вперед, восседала на полупрозрачном надувном матрасике и -  естественно  -
говорила о политике. Слушатели покорно внимали.  Эдна  успешно  борется  с
возрастом, - подумал я, и впрямь: тусклое серебро волос лишь  облагородило
ее, а медь голоса осталась медью. Разве что  руки,  сжимающие  наполненный
бокал, морщинистые и предательски немолодые, нарушали очарование.  Но  тем
убежденнее звучали ее суждения. Успел я заметить с  дюжину  лиц,  делающих
популярными  журналы,  музыку,  ведущего  театрального  критика   и   даже
математика из из Пристона, который, как  поговаривали,  разработал  теорию
"кварков/квазаров".
     Чуть в стороне - но вовсе не незаметная - стояла... - нет, назвать ее
женщиной я бы не смог. Сенатор Аболафия, самый вероятный кандидат на  пост
президента, мать-наставница "новых фаши".  Скрестив  руки  на  груди,  она
внимательно слушала Эдну - та уже полностью подавила спорящих и лишь  один
чрезмерно уверенный в себе юноша с воспаленными подпухшими веками (похоже,
он  недавно  вставил  бифокальные  линзы)  решался  вставить   реплики   в
торжествующий монолог престарелой валькирии.
     - Но, миссис Сайлем...
     - Однако следует помнить, миссис Сайлем...
     - Миссис Сайлем, я тоже интересовался статистикой и...
     Впрочем, сбить Эдну с пути ему было явно не по силам.
     - Вы _о_б_я_з_а_н_ы_ признать, - рокот меди в  ее  голосе  становился
все явственней и тишина вокруг сгущалась, подобно тишине моря между  двумя
шквалами,  -  что  абсолютное  знание  обессмысливает  статистику.  Теория
вероятности, по сути, лишь математическое выражение вашего  невежества,  а
никак не нашего сомнительного знания.
     Пока я пытался сопоставить услышанный парадокс с лекцией, прочитанной
мне Мод, Эдна подняла голову:
     - О, Ястреб!
     Гости обернулись.
     - Как я рада! Льюис, Энн!
     Те, кого она позвала, подошли поближе. Еще молодые,  стройные,  он  -
смуглый, она - светленькая, очень гармонирующие друг с другом,  непохожие,
но и похожие - как это бывает после пяти-семи лет счастливого брака.  Лица
их заставляли вспомнить забытое: прозрачные реки, и  непроглядный  лес,  и
ясную зарю тихого утра. Впрочем, разве не такими мы  представляем  Певцов?
(они были мужем и женой, и в Певцы их  обоих  произвели  семь  лет  назад,
накануне свадьбы).
     - Он все-таки с нами! -  Эдна  встала,  вскинула  руки  и  прогремела
фанфарным раскатом, - Ястреб, тут люди спорят о вещах, в которых совсем не
смыслят. Но ты-то на моей стороне?
     - Миссис Сайлем, я вовсе не хотел... - голос из публики.
     И тут руки ее картинно опали, пальцы разжались, глаза расширились.
     - Вы!
     - Я!
     - О, дорогой мой, вот уж и не думала, что вас здесь встречу! Ведь уже
года два прошло?
     Ах, Эдна... Был некогда вечер, длинный,  как  жизнь,  и  очень  много
пива, и крохотный полутемный бар, абсолютно непохожий на "Вершину  Башни",
мы сидели втроем - я, она и Ястреб.
     - Но где же вы были?
     - В основном на Марсе, - пожал плечами я. -  Правду  сказать,  только
сегодня вернулся.
     Говорить такие вещи в таком месте - одно удовольствие.
     - Ястреб... вы двое... - (либо она забыла мое имя, либо  помнила  его
слишком хорошо, чтобы  произносить  вслух)  -  идите  сюда,  помогите  мне
прикончить Алексисово пойло.
     Алексис кротко улыбнулся:  он  уразумел,  что  я  -  птичка  высокого
полета, и он явно  старался  понять:  насколько  высоко  следует  задирать
голову?
     Поравнявшись с Льюисом и Энн, Ястреб одарил двух Певцов лучезарнейшей
из своих улыбок. Ответные улыбки были  едва  заметны.  Льюис  кивнул.  Энн
хотела коснуться его руки, но жест замер в воздухе.
     Алексис уже наполнял для нас большие бокалы с измельченным  льдом  на
дне, когда за следующей порцией  подошел  давешний  юноша  с  воспаленными
веками.
     - И все же, миссис Сайлем,  кто  же,  по-вашему,  должен  бороться  с
политическими злоупотреблениями?
     ...Регина  Аболафия,  затянутая  в  белый  шелк,   скупо   и   строго
подкрашенная, слушала, поглаживая пустой бокал. На  груди  ее  красовалась
инкрустированная медная брошка. Мало, кого озадачивало, что ее,  привыкшую
быть в центре внимания, бесцеремонно оттеснили на второй план.
     - Я борюсь с ними, - сказала Эдна. - И Ястреб.  И  Льюис,  и  Энн.  В
конечном счете, вам остается довериться нам. - И голос ее  обрел  властную
высоту, доступную лишь Певцам.
     И тут ткань беседы рассек смех Ястреба.
     Мы обернулись.
     Он сидел у живой изгороди, поджав ноги.
     - Смотрите... - шепнул он, глядя на Льюиса и Энн.  Она,  тоненькая  и
светловолосая, и он, смуглый  и  очень  высокий,  замерли,  закрыв  глаза,
трепеща от волнения (губы Льюиса разомкнулись).
     - Боже, - прошептал кто-то, кому не мешало бы и помолчать, -  они  же
собираются...
     Я смотрел на Ястреба, - ведь очень редко выдается возможность  видеть
с_л_у_ш_а_ю_щ_е_г_о_   певца.  Он  замер  в  немыслимой  позе  абсолютного
внимания; вены на шее набухли, ворот рубахи разошелся, приоткрыв края двух
шрамов. Быть может, я был единственным, кто это заметил.
     А Эдна уже оставила бокал, заранее горделиво  улыбалась;  и  Алексис,
хлопочущий   у   бара-автомата   (гордости    аристократических    домов),
встрепенулся и, махнув  рукой  вырубил  ток.  Урчание  оборвалось,  сделав
тишину абсолютной - и лишь порыв ветерка (искусственного или настоящего  -
трудно сказать) прошелестел по ветвям последним, робким и почти неуловимым
шепотком: "ш-ш!"
     И возник Голос. А за ним, вместе с ним - второй. Льюис. Льюис и  Энн.
Энн. И снова - дуэт. Началась Песня.
     Певцы - это те, кому дано познать суть вещей и,  познав,  поведать  о
ней незрячим, даже тем, кто слишком горд, чтобы слушать. Умение  понять  и
рассказать - вот, в сущности и все, что делает простого смертного  Певцом.
Объяснить точнее, увы не могу. И никто не сможет  -  в  этом  я  уверен...
Давным-давно, в Рио...  восьмидесятишестилетний  Эль  Посадо  увидел,  как
рушится квартал небоскребов,  прибежал  на  Авенида-дель-Соль  и  принялся
импровизировать стихами (что  не  так  уж  и  трудно  на  богатом  рифмами
португальском),  слезы  ручьями  текли  по  запыленным  щекам,   а   голос
совершенно не гармонировал с  пальмами,  зеленеющими  на  залитой  солнцем
улице. Несколько сот человек остановились послушать; потом  еще  сотня;  и
еще одна. Потом они рассказали то, о чем услышали, еще нескольким  сотням.
Три часа спустя все эти сотни явились на  место  катастрофы,  с  одеялами,
едой, деньгами, лопатками и,  что  самое  удивительное,  с  готовностью  и
способностью объединиться. Ни  один  объемный  репортаж  о  катастрофе  не
оказывал подобного воздействия. Исторически  Эль  Посадо  принято  считать
первым Певцом. Второй была  Мириамни  из  укрытого  куполом  города  Лакс.
Тридцать лет ходила она по металлическим мостовым, воспевая красоту  колец
Сатурна - колонисты не могли смотреть на них  невооруженным  глазом  из-за
распространяемых ими ультрафиолетовых лучей. Но Мириамни, с ее  необычными
катарактами, шла на заре дня на окраину  города,  видела  и  возвращалась,
чтобы спеть об увиденном. Все это не имело  бы  ровно  никакого  значения,
если бы в те дни, когда она почему-либо не пела, не падал  курс  акций  на
фондовой бирже Лакса и не росло число преступлений, связанных с  насилием.
Объяснить это никто не мог. Оставалось лишь провозгласить ее  Певицей.  Но
почему появились Певцы?
     По мнению  некоторых,  такова  была  стихийная  реакция  на  средства
массовой информации, подчинившие себе нашу жизнь. Распространяя информацию
по всем мирам, голограммовидение, радио  и  аудио  одновременно  отчуждают
человека от личного опыта.  (Сколько  бедняг  ныне  ходят  на  стадионы  и
митинги с приемничками в ушах, помогающими им убедиться в реальности того,
что они видят?)  Первые  Певцы  были  признаны  и  провозглашены  таковыми
окружающими их людьми. Затем наступил период,  когда  любой  желающий  мог
объявить себя  Певцом,  и  люди  либо  признавали  их,  либо  глумились  и
предавали забвению. Однако к тому вре