теперь небо - это кругом сходящийся кверху, опутанный сгившими проводами, ребристый потолок туннелей, и так будет всегда. А тогда оно было - как он сказал? - лазурным? - чистым? - странное было это небо, совсем как то, что видел Артём тогда, на Ботаническом Саду, и тоже усыпанное звёздами, но не бархатно-синее, а светло-голубое, искрящееся, радостное, и здания были действительно огромными, но они не давили своей массой, нет, светлые, лёгкие, словно сотканные из сладкого здешнего воздуха, они парили, чуть не отрываясь от земли, их контуры размывались в бесконечной вышине, и вокруг было столько людей, Артёму раньше никогда не приходилось видеть так много людей сразу, разве только на Китай-Городе, но здесь их было ещё больше, всё пространство у подножий циклопических зданий, между ними, было занято людьми, они сновали вокруг, и детей было и вправду необычно много, они что-то ели, наверное, это и было мороженое, и Артём даже хотел попросить у одного из них попробовать, сам он никогда не ел настоящего мороженого, и когда был маленький, очень хотелось хоть капельку, но его негде было, конечно, взять, кондитерские фабрики уже давно производили только плесень и крыс, крыс и плесень. А маленькие дети, лизавшие своё лакомство, всё время убегали от него со смехом, ловко изворачиваясь, и ему даже не удалось разглядеть ни одного из них в лицо, и потом Артём уже не знал, что же он на самом деле пытается сделать - откусить мороженого или заглянуть реб
ёнку в лицо, понять, есть ли оно вообще у этих детей, и ему вдруг стало страшно. Лёгкие очертания зданий начали медленно сгущаться и темнеть, и через какое-то время они уже грозно нависали над ним, а потом стали сдвигаться всё ближе и ближе, а Артём всё продолжал свою погоню за детьми, и ему стало казаться, что смеются дети не звонко и радостно, а зло и предвкушающе, и тогда он собрал все свои силы и схватил всё-таки одного мальчишку за рукав. Тот вырывался и царапался, как дьявол, но зажав ему горло стальным зажимом, Артёму удалось всё-таки заглянуть ему в лицо. Это был Ванечка. Зарычав и оскалив свои зубы, он мотнул шеей и попытался вцепиться Артёму в руку, и тогда Артём в панике отшвырнул его прочь, а тот, вскочив с колен, задрал вдруг голову вверх и протяжно вывел тот самый жуткий вой, от которого Артём бежал с ВДНХ... И дети, беспорядочно носившиеся вокруг него, стали останавливаться и медленно, бочком, не глядя на него, приближаться, а за их спинами возвышались совсем теперь уже чёрные громады зданий, и они словно тоже придвигались ближе... А потом дети, теперь уже заполнявшие всё немногое оставшееся свободное место между гигантскими тушами строений, подхватили Ванечкин вой, наполняя его звериной ненавистью и леденящей тоской, и они наконец стали поворачиваться к Артёму; у них не было лиц, только чёрные кожаные маски с выщербленными ртами и маслянистыми тёмными шарами глаз без белков и зрачков.
     И вдруг раздался голос, который Артём никак не мог узнать, он был негромким, и жуткий вой перекрывал его, но голос настойчиво повторял одно и то же, и прислушиваясь, стараясь не обращать внимания на подступающих всё ближе детей, Артём начал наконец разбирать, что это было. "Ты должен идти". А потом ещё раз. И ещё. И Артём узнал голос. Голос Хантера. Дети сделали ещё шаг вперёд.
     Он открыл глаза и попробовал приподняться. В палатке было совершенно темно и очень душно, голова налилась свинцовой тяжестью, мысли ворочались лениво и грузно, Артём никак не мог прийти в себя, понять, сколько времени он проспал, пора ли вставать и собираться в путь, или можно было просто перевернуться на другой бок и посмотреть что-нибудь повеселей.
     И тут полог палатки приподнялся, и в образовавшемся отверстии показалась голова того самого пограничника, что пропускал их на Кузнецкий Мост, Константин... как же было его отчество?
     - Михал Порфирич! Михал Порфирич! Вставай скорей! Михал Порфирич! Да что он, помер, что ли?- и, не обращая никакого внимания на испуганно таращегося на него Артёма, он пролез в палатку и принялся трясти спящего старика.
     Но первым проснулся Ванечка и принялся недобро мычать. Вошедший не обратил на него никакого внимания, а когда Ванечка попытался тяпнуть его за руку, отвесил ему приличную затрещину. Тут, наконец, очнулся и старик.
     - Михал Порфирич! Поднимайся скорей! - тревожно зашептал пограничник. - Уходить тебе надо! Красные тебя требуют выдать, как клеветника и вражеского пропагандиста! Говорил ведь, говорил я тебе: ну хоть здесь, хоть на нашей паршивой станции не рассказывай ты про свой Университет! Послушал ты меня?
     - Позвольте, Константин Алексеевич, что же это? - растерянно завертел головой старик, с кряхтением поднимаясь с лежанки. - Я ведь и не говорил ничего, никакой пропаганды, боже упаси, так вот, молодому человеку рассказал только, но тихонько, без свидетелей...
     - И молодого человека с собой прихвати! А то, ты знаешь, какая у нас тут станция рядом. Вот на Лубянку тебя сейчас отведут и кишки там на палку намотают, а парня твоего к стенке сразу поставят, чтоб не болтал лишнего! Да давай же ты быстрей, что ты мешкаешь, сейчас они придут уже! Они пока там совещаются ещё, чего бы у красных взамен выторговать, так что поспешай!
     Артём к этому моменту уже стоял на ногах и рюкзак был у него за спиной. Не знал вот только, доставать ли оружие, или всё обойдётся. Старик тоже засуетился и через минуту они уже торопливо шагали по путям, причём Константин Алексеевич лично зажимал Ванечке рот рукой, мученически морщась, а старик с беспокойством поглядывал на него, опасаясь, как бы пограничник не свернул тому шею.
     В туннеле, ведшем к Пушкинской, станция была укреплена намного лучше. Здесь они миновали два кордона, за сто и двести метров до входа. На ближнем - бетонное укрепление, бруствер, перерезающее пути и оставляющее только узенький проход у стенки, слева, за ним телефонный аппарат и провод, тянущийся до самого Кузнецкого Моста, наверное, в штаб, ящики с боеприпасами, и дрезина, патрулирующая эти сто метров. На дальнем - обычные мешки с песком, пулемёт и прожектор, как с другой стороны. На обоих постах стояли дежурные, но Константин Алексеевич стремительно провёл их сквозь все кордоны и вывел к границе, и устало сказал:
     - Пойдём, пройдусь с тобой пять минут.
     - Боюсь, нельзя тебе сюда больше, Михал Порфирич, - говорил пограничник, пока они медленно шли к Пушкинской. - Они тебе ещё и старых твоих грешков не простили, а ты снова-здорово. Слышал, товарищ Москвин лично интересовался. Ну да ладно, что-нибудь придумаем. Ты через Пушкинскую-то осторожно! - напутствовал он, отставая от них и растворяясь медленно в темноте. - Побыстрей проходи! У нас, видишь, боятся их! Ну, бывай!
     Пока что спешить было некуда, и они замедлили шаг.
     - Чем это вы им так насолили? - спросил Артём, с любопытством оглядывая старика.
     - Я, видите ли, просто очень их недолюбливаю, и когда война была... В-общем, понимаете, мы в кружке нашем некоторые тексты составляли... А у Антона Петровича, он тогда ещё на Пушкинской жил, доступ был к типографскому станку - стоял тогда на Пушкинской типографский станок, какие-то безумцы притащили из "Известий"... И вот он это печатал.
     - А граница у них со стороны безобидно так выглядит - стоят два человека, и флаг, ни укреплений никаких, ничего, не то что у Ганзы...- непонятно к чему вдруг вспомнил Артём.
     - Ну разумеется! С этой стороны всё очень безобидно, потому что у них основной натиск на границу не снаружи, а изнутри, - ехидно улыбнулся Михаил Порфирьевич. - Вот там и укрепления, а здесь так, декорации.
     Дальше они шли в тишине, каждый думал о своём, Артём прислушивался к своим ощущениям от этого туннеля. Но, странное дело, и этот, и предыдущий перегон, ведший от Китай-Города к Кузнецкому Мосту, были какими-то пустыми, в них совсем ничего не ощущалось, их ничто не наполняло, это была просто бездушная конструкция...
     Потом он вернулся к только что виденному кошмару. Детали его уже стирались из памяти, оставалось только смутное пугающее воспоминание о детях без лица и каких-то чёрных громадах на фоне. Но голос Хантера, приказавший ему встать и идти, разбудивший его ещё до вторжения пограничника, он помнил отчётливо. Значило ли это, что... Что голос этот не был частью сна? Что он не был сном вообще?
     Довести мысль до конца так и не удалось. Впереди послышался знакомый мерзкий писк и шорох коготков, потом потянуло удушливо-сладковатым запахом разгагающейся плоти, и когда несильный свет Артёмова фонаря достал наконец до того места, откуда доносились звуки, перед их глазами предстала такая картина, что Артём заколебался, не стоит ли вернуться к красным.
     У стены туннеля лицом вниз вряд лежали три тела, и руки их, связанные за спиной изолированной проволокой, были уже сильно обгрызены крысами. Прижимая к носу рукав куртки, чтобы остановить тяжёлый ядовитый дух, Артём чуть нагнулся к телам, посветив на них. Они были раздеты до нижнего белья, и на телах убитых не было заметно никаких ран. Но волосы на голове каждого были спутаны и склеены запёкшейся кровью, особенно густой вокруг чёрного пятна пулевого отверстия.
     - В затылок, - определил Артём, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и чувствуя, что сейчас его вытошнит.
     Михаил Порфирьевич прикрыл рот рукой и глаза его заблестели.
     - Что делают, боже, что же они делают! - сдавленно произнёс он. - Ванечка, не смотри, не смотри, иди сюда!
     Но Ванечка, не проявляя не малейшего беспокойства, уселся на корточки рядом с ближайшим трупом и принялся сосредоточенно тыкать его пальцем, оживлённо мыча.
     Луч скользнул выше по стене и осветил кусок грубой обёрточной бумаги, наклеенной прямо над телами на уровне глаз. Сверху, украшенный изображениями орлов с распростёртыми крыльями, шёл набранный готическим шрифтом заголовок:VierterReich, а дальше уже значилось по-русски: "Ни одной черномазой твари ближе трёхсот метров от Великого Рейха!", и был сочно пропечатан тот самый знак, "Прохода нет" - чёрный контур человечка в запрещающем круге.
     - Сволочи, - сквозь стиснутые зубы выдавил Артём. - За то, что у них волосы другого цвета?
     Старик только сокрушённо покачал головой и потянул за шиворот Ванечку, который очень увлёкся изучением тел и никак не хотел вставать с корточек.
     - Я вижу, наш типографский станок всё ещё работает, - грустно заметил он, и они двинулись дальше.
     Они шли всё медленнее и медленнее, так что только через две минуты показался намалёванный на стене красной краской силуэт орла и надпись "300 м"
     - Ещё триста метров, - заметил Артём, с беспокойством вслушиваясь в отголоски собачьего лая, раздающегося вдалеке.
     Метров за сто до станции в лицо ударил яркий свет, и они остановились.
     - Руки за голову! Стоять смирно! - загрохотал усиленный громкоговорителем голос.
     Артём послушно положил обе кисти на затылок, а Михаил Порфирьевич поднял обе свои руки вверх, держа в одной из них Ванечкину ладонь.
     - Я сказал, всем руки за голову! Медленно идите вперёд! Не делать резких движений! - продолжал надрываться голос, и Артём никак не мог разглядеть, кто же говорил, потому что свет бил прямо в глаза, их ужасно резало, и приходилось смотреть вниз.
     Пройдя маленькими шажками ещё какое-то расстояние, они опять покорно замерли на месте и прожектор наконец отвели в сторону.
     Здесь была возведена целая баррикада, на позициях стояли двое дюжих автоматчиков и ещё один человек с кобурой на поясе, все в камуфляже и чёрных беретах, набекрень надетых на обритые головы. На рукавах у них красовались белые повязки - некое подобие немецкой свастики, но не с четырьмя концами, а только с тремя. Чуть подальше виднелись тёмные фигуры ещё нескольких человек, и у ног одного из них сидела нервно поскуливающая собака. Стены вокруг были изрисованы крестами, орлами, лозунгами и проклятиями в адрес всех нерусских. Последнее немного озадачило Артёма, потому что часть надписей была сделана на немецком. На видном месте, под подпаленным полотнищем с силуэтом орла и трёхконечной свастикой, стоял уютно подсвеченный пластиковый знак с несчастным чёрным человечком, и Артёму подумалось, что там, наверное, у них организован красный уголок.
     Один из охранников сделал шаг вперёд и зажёг длинный, похожий на дубинку ручной фонарь, держа его в согнутой руке на уровне головы. Он неспеша обошёл всех троих, пристально заглядывая им в лица, очевидно, пытаясь выискать какие-то неславянские черты. Однако черты у всех них, за исключением, разве что, Ванечки, лицо которого несло печать его болезни, были сравнительно русские, поэтому тот отвёл фонарь и разочарованно пожал плечами.
     - Документы! - потребовал он.
     Артём с готовностью протянул свой паспорт, Михаил Порфирьевич запоздало принялся отыскивать во внутреннем кармане свой, и наконец тоже достал его.
     - А где у вас документы наэто? - брезгливо указал проверяющий на Ванечку.
     - Понимаете, дело в том, что у мальчика...- начал было объяснять старик.
     - Мааалчать! Ко мне обращаться - "господин офицер"! На вопросы отвечать чётко! - гаркнул на него проверяющий, и фонарь нервно задрожал в его ладонях.
     - Господин офицер, видите ли, мальчик болен, у него нет паспорта, он ещё маленький, понимаете, но взгляните, он у меня вот здесь вписан, смотрите...- залепетал оторопевший Михаил Порфирьевич, заискивающе глядя на него, пытаясь обнаружить в его глазах хоть искорку сочувствия.
     Но тот стоял на месте, прямой и твёрдый, как скала, лицо его тоже словно окаменело, и Артём опять ощутил недавнее желание убить живого человека.
     - Где фотография? - выплюнул офицер, долистав до нужной странички.
     Ванечка, стоявший до того момента смирно, и только напряжённо всматривающийся в собачий силуэт и время от времени восторженно гугукавший, переключил своё внимание на проверяющего, и, к Артёмову ужасу, вдруг оскалил зубы и недобро загудел. Он так вдруг испугался за него, что забыл и всю свою неприязнь к этому созданию, и то, что и сам пару раз с трудом подавлял в себе желание пнуть его как следует.
     Проверяющий сделал невольный шаг назад, неприязненно уставился на Ванечку и процедил:
     - Уберитеэто. Немедленно. Или это сделаю я.
     - Простите пожалуйста, господин офицер, он не понимает, что делает, - с удивлением услышал Артём собственный голос.
     Михаил Порфирьевич с с признательностью глянул на него, а проверяющий, быстро прошелестев его паспортом, ткнул его назад Артёму и холодно сказал:
     - К вам вопросов нет. Можете проходить.
     Артём сделал несколько шагов вперёд и замер, чувствуя, что ноги не слушаются его. Офицер, равнодушно отвернувшись от него, повторил вопрос про фотографию.
     - Видите ли, дело в том, что, - начал было Михаил Порфирьевич, и, спохватившись, добавил, - господин офицер, дело в том, что у нас там нет фотографа, а на других станциях это стоит неимоверно дорого, у меня просто нет денег, чтобы сделать снимок...
     - Раздевайтесь! - прервал его тот.
     - Прошу прощения? - севшим голосом протянул Михаил Порфирьевич, и Артём увидел, как у него дрожат ноги.
     Он снял рюкзак и поставил его на пол, совершенно не думая о том, что делает. Есть такие вещи, которые не хочешь делать, даёшь себе зарок не делать, запрещаешь, а потом вдруг они происходят сами собой, их даже не успеваешь обдумать, они не затрагивают мыслительные центры, они происходят, и всё, и остаётся только удивлённо наблюдать за собой, и убеждать себя, что твоей вины в этом нет никакой, просто это случилось само.
     Если их сейчас разденут и поведут, как тех, к трёхсотому метру, Артём достанет из рюкзака свой автомат, переведёт переключатель на режим автоматического огня и постарается уложить как можно больше этих нелюдей в камуфляже, пока его не застрелят. Больше ничего не имело значения. Не важно было, что прошёл всего день с тех пор, как он встретил Ванечку и старика. Не важно, что его убьют. Что будет с ВДНХ? Не надо думать о том, что будет потом. Есть вещи, о которых лучше просто не думать.
     - Раздевайтесь! - тщательно артикулируя, повторил офицер. - Обыск!
     - Но позвольте...- пролепетал Михаил Порфирьевич.
     - Мааалчать! - гаркнул тот. - Быстрей! - и, подкрепляя свои слова, потянул из кобуры пистолет.
     Старик начал торопливо расстёгивать пуговицы своей куртки, а проверяющий отвёл руку с пистолетом в сторону и молча наблюдал, как тот скидывает фуфайку, неловко прыгая на одной ноге, снимает сапоги, и колеблется, расстёгивать ли брючный ремень.
     - Быстрей! - взбешённо прошипел офицер.
     - Но... Неловко... Понимаете... - начал было Михаил Порфирьевич, но тот, окончательно выйдя из себя, сильно ткнул его кулаком в зубы.
     Артём рванулся вперёд, но сзади его тут же схватили две сильные руки, и сколько он не старался выкрутиться, всё было бесполезно.
     Тут произошло непредвиденное. Ванечка, который ростом был чуть не в два раза ниже головореза в чёрном берете, вдруг ощерился и с животным рыком ринулся на обидчика. Тот никак не ожидал подобной прыти от убогого, и Ванечке удалось вцепиться ему в левую руку и даже ударить его ладонью в грудь. Но через секунду офицер опомнился, отшвырнул Ванечку от себя, отступил назад и, вытянув руку с пистолетом вперёд, выстрелил. Выстрел, усиленный эхом пустого туннеля, ударил по барабанным перепонкам, но Артёму показалось, что он всё равно слышит, как тихо всхлипнул Ванечка, садясь на пол. Он ещё кренился лицом вниз, держась обеими руками за живот, когда офицер, носком сапога опрокинув его навзничь, с брезгливым выражением на лице нажал на спусковой крючок ещё раз, целясь в голову.
     - Я вас предупреждал, - холодно бросил он Михаилу Порфирьевичу, который, застыв на месте, с отвалившейся челюстью смотрел на Ванечку, издавая грудные хрипящие звуки.
     В этот момент у Артёма всё померкло перед глазами, и он ощутил в себе такую силу, что опешивший солдат, державший его сзади, чуть не упал на пол, когда он рванулся вперёд. Время растянулось для него сейчас, и его как раз хватило, чтобы схватиться за ручку автомата и, щёлкнув предохранителем, дать очередь прямо сквозь рюкзак в пятнистую грудь офицера.
     Он только и успел - удовлетворённо заметить, как вырисовывается чёрный пунктир пулевых отверстий на зелени камуфляжа.

Глава 9

     - Через повешенье, - заключил комендант.
     Нещадно стуча по барабанным перепонкам, грянули аплодисменты.
     Артём с трудом приподнял голову и осмотрелся по сторонам. Открывался только один глаз, другой совсем заплыл - эти молодчики старались изо всех сил. Слышал он тоже не очень хорошо, звуки словно пробивались сквозь толстый слой ваты. Зубы вроде были все на месте. Хотя, с другой стороны, зачем ему теперь зубы?
     Опять тот же светлый мрамор, обычный, набивший уже оскомину белый мрамор. Массивные железные люстры под потолком, когда-то, наверное, бывшие электрическими светильниками. Теперь в них торчали коптящие сальные свечи, и потолок над ними был совсем чёрным. Горело всего две таких люстры на всю станцию, в самом конце, где убегала наверх широкая лестница, и в том месте, где стоял Артём - в середине зала, на ступенях мостика, открывающего боковой переход на другую линию.
     Частые полукруглые арки, почти совсем не видно колонн, очень много свободного места. Что же это за станция?
     - Казнь состоится завтра в пять часов утра на станции Тверская, - уточнил толстяк, стоящий рядом с комендантом.
     Как и его начальник, он был одет не в зелёный камуфляж, а в чёрный мундир с блестящими жёлтыми пуговицами. Чёрные береты были надеты и на этих двоих, но не такие большие и не так грубо сделанные, как на тех солдатах в туннеле.
     Действительно, очень здесь много было изображений орлов, трёхконечных свастик, повсюду лозунги и изречения, тщательно, с любовью вырисованные готическими буквами. Старательно пытаясь сфокусироваться на всё норовивших расплыться словах, Артём прочёл: "МЕТРО - ДЛЯ РУССКИХ!" "ЧЕРНОМАЗЫХ - НА ПОВЕРХНОСТЬ!" "СМЕРТЬ КРЫСОЕДАМ!" Были и другие, более отвлечённого сод