олова поднялась над бруствером.
   - Спрячьте голову, - сказал Дятлов.
   - Хотя бы в храбрости вы не откажете французскому рыцарю?
   - Не откажем, не откажем, - заторопился Дятлов, - нагнитесь только.
   - А умирать надо без звона, д'Арильи. - Декур перевернулся на  спину  и
принялся задумчиво жевать  травинку.  -  Вы  спрашивали,  во  имя  чего  я
согласен умереть? Видите ли, я склонен  смотреть  на  себя,  как  на  лист
большого дерева. И если лист отрывается и падает  на  землю,  он  удобряет
почву.  Качество  почвы  зависит  от  качества  упавших  листьев.  А   чем
плодороднее земля, тем прекрасней будущий лес. Будущий, д'Арильи!
   - Этак вы договоритесь до того, что во имя  будущего  процветания  надо
угробить как можно больше хороших людей, - нашелся д'Арильи.
   - Надо не надо, а в истории так и получается.
   - Ну, а вы, Дятлов, - д'Арильи не выдержал и обратился к нему прямо,  -
вы, конечно, согласны с вашим собратом-марксистом? Что скажете?
   - Скажу, что справа в трехстах метрах танки.
   Пьер увидел несколько коробочек с лягушачьей камуфляжной раскраской. За
ними густо шли эсэсовцы.
   - Не менее роты, - сказал Декур.


   - Давайте лучше посмотрим базар в  Коканде.  Или  вот  -  "Коммунальная
квартира". О чем это?
   - Забыл. Школьные знания быстро забываются. - Гектор смутился.
   - А играм учат в школе?
   - Не совсем так. Школа и сама игра. Вернее, часть ее. Игра  шире.  Ведь
игра - это жизнь.
   - Возможно, вы правы, - сказал Пьер.
   - А знаете,  как  называлась  моя  начальная  школьная  игра?  "Розовый
оболтус". - Гектор  от  души  хохотнул.  -  В  средней  школе  я  играл  в
"Чуффетино",  а  вот  высшая  называлась  вполне  серьезно:  "Пилигрим   с
Альтаира". Нас учили этике общения  с  пришельцами.  Ох  и  весело  же  мы
играли! И знаете, кто был  отчаяннее  всех,  тот  многого  достиг.  А  кто
смотрел в рот учителям и хватал пятерки, те оказались в  сетях  привычных,
проверенных знаний,  разучились  спорить.  А  когда  спохватились,  хотели
выпутаться - было поздно. У нас даже закон был,  преследующий  дидактиков,
заглушающих творческие задатки малышей. Ну вот, однако, и базар. Заглянем,
а там и в "Коммунальную", согласны?
   Пьер кивнул. Они прошли ворота,  выбеленные  известью,  и  окунулись  в
цветную, громкую, жаркую круговерть. Кричали люди и ослы,  пели  нищие,  с
минарета плыл самозабвенный голос  муэдзина.  Горы  груш  истекали  желтым
соком, светилась покрытая белым пухом айва, бугристые комья винограда всех
цветов - от янтарного до сине-черного - нежно тяжелели в тазах. Маленькими
египетскими  пирамидами  громоздились  курага  и  урюк,  барханам   изюма,
арахиса, грецких орехов не было конца. Торговцы в  тюбетейках  и  стеганых
халатах,   перехваченных   пестрыми   треугольными    косынками,    тягуче
покрикивали,  таскали  бесконечные  корзины,  а  чаще,  скрестив  ноги   в
благодатной тени просторного навеса, неспешно тянули чай  из  надтреснутых
пиал, Пьеру захотелось пить, но Гектор, предупреждая его желание, уже  вел
его к чайханщику. Коричневолицый старик в грязной  чалме  щепотью  насылал
чай в пузатый фаянсовый  чайник  с  надбитым  носиком,  налил  кипятку  и,
передавая напиток Гектору, глянул на них  из-под  бровей.  Пьера  поразила
кроткая мудрая печаль его выпуклых глаз.
   Гектор накрошил в тарелку белую лепешку, и они принялись  за  чай.  Все
вокруг было в движении, один осел как вкопанный стоял  посредине  площади.
На осле сидел молодой  человек  с  реденькой  бородкой.  Босые  пятки  его
утопали в белой  пыли.  Он  громко  понукал  животное,  но  то  не  желало
двигаться. "Вот говорят, ишак  -  глупое  создание,  -  весело  выкрикивал
молодой человек, - но этот ишак совсем не глуп, если не хочет уносить меня
из ваших несравненных мест!" Толпа смехом встречала каждое его слово.
   - Ну как, хорошо  передана  атмосфера?  -  спросил  Гектор,  когда  они
покидали базар.
   - Я не знаток Востока, но впечатление ошеломляющее.
   Гектор был доволен.
   - А какую помощь вы оказали бы нам,  сделав  замечания  по  играм,  вам
близким. Представляете, как драгоценна критика очевидца, скажем,  того  же
движения Сопротивления для постановщика игры?
   ...Дятлов  отбросил  ненужный  пистолет  и  тяжело  опустил  руки.  Они
приближались не спеша. У одного - лицо молодое, румяное, с рыжей  щетиной.
Другой - постарше, побледнее, в очках. Дятлов стал различать слова.
   - Ты посмотри на него, - говорил  молодой,  -  какая  бандитская  рожа.
Такого и брать не хочу. Шлепну, и все.
   - Давай, Фриц, давай, - улыбаясь, ответил бледный.
   Молодой немец поднял автомат.
   "Надо же - Фриц. Имя-то какое - нарицательное", -  подумал  Дятлов.  Он
сжал зубы, каменея желваками щек.
   - Господа! - раздался вдруг звучный голос.
   Дятлов вскинул веки. Немцы непроизвольно  оглянулись.  В  десяти  шагах
позади них стоял д'Арильи.
   - Падайте, Базиль! - закричал он.
   Автомат в его руках затрясся.
   - Откуда вы? - спросил изумленный Дятлов,  когда  стрельба  смолкла.  -
Почему вы не в штабе?
   - Потом, потом, - бормотал француз. - Надо уходить, немцы рядом.
   Они подобрали автоматы убитых и быстро зашагали к отряду.
   - До Эрнье я так и не дошел. Возвращался к вам и...
   - Понятно. Но зачем вы крикнули "господа"?
   - Не могу стрелять в спину, - сказал д'Арильи.
   Вечером Пьер развел маленький костер. Декур раздобыл  бутыль  сидра  и,
наливая Дятлову, сказал:
   - Базиль, я слышал о твоем чудесном спасении. За тебя!
   - Ну нет, - возразил Дятлов. - За рыцаря д'Арильи! Вот кто был  сегодня
на высоте.
   И Пьер уже во второй раз выслушал во всех подробностях историю  о  том,
как потомок графа де Круа спас потомка крепостных князя Юсупова.
   - Это судьба. Дятлов, - сказал д'Арильи. Красный свет причудливо  играл
на его длинном лице. - Амор фати.
   Дятлов хмыкнул, потом спросил:
   - Ницше?
   - Да, Ницше, Шпенглер.
   - Фашистская философия.
   - Бросьте,  Базиль.  Эта  ваша  склонность  к  хлестким  эпитетам.  Они
неприложимы к большим мыслителям.
   - К Ницше - может быть. Но Шпенглер - это уже полный распад.
   - Шпенглер предельно честен: он предчувствует распад Европы и  пишет  о
нем.
   - И вы верите в это, д'Арильи?
   - Это факт. У нас нет будущего, Базиль.
   - За что же вы тогда сражаетесь?
   Француз пожал плечами.
   - Ах да, вы уже говорили. Так вы цените Шпенглера за честность?
   - Несомненно. Кроме того, он тонкий мыслитель и блестящий стилист.
   - Но разве не стал он идеологом немецкого фашизма? И не  говорите  мне,
что я смешиваю нацизм с немецкой культурой. Та борозда,  которую  распахал
Освальд Шпенглер, очень удобна для прорастания  нацистских  идей:  судьба,
противостоящая  причинности,  общность  крови,  инстинкт  мужчины-солдата,
этика хищного зверя...
   - О, вы знаток, - сказал д'Арильи.
   - Кстати, наиболее интересное,  что  у  него  есть  -  идею  замкнутых,
умирающих культур, - Шпенглер заимствовал у Данилевского. Так что напрасно
он считал себя Коперником истории.
   - Данилевский? Никогда не слышал такого имени.
   - Данилевский писал о подобных вещах еще в прошлом веке.
   - Я думал, вы физик, Дятлов, а вы, оказывается, философ.
   - Я всю жизнь занимался проблемой будущего, - ответил Дятлов, - а это и
физика, и философия. Шпенглер назвал дату смерти Европы - 2000  год.  Меня
интересуют другие сроки. Я хочу знать, что будет через тысячу  лет.  Более
того, я хочу увидеть это собственными глазами.  И  я  думаю,  мое  желание
выполнимо.
   - Вы, русские, большие оптимисты, - сказал д'Арильи.


   Они стояли перед высоким угрюмым домом.
   - Нам сюда. - Гектор толкнул тяжелую створку.
   На лестнице  было  сумрачно.  Пахло  кошками.  Сквозь  пыльные  окна  с
остатками витражей пробивался серый свет. Они поднялись на третий  этаж  и
остановились у облупленной бурой двери,  край  которой  был  густо  усыпан
кнопками. Гектор долго изучал подписи под кнопками, потом  нажал  на  одну
четыре раза. Никто не открывал. Гектор помешкал и нажал еще раз. В  недрах
квартиры что-то пискнуло, дверь дрогнула и отворилась. Седая полная дама в
халате с красными драконами молча смотрела на них.
   - Мы к Николаю Ивановичу, - робко сказал Гектор.
   Дама посторонилась. Гектор и Пьер вошли в пахнущий керосином и капустой
полумрак. Пока они искали дорогу в темных закоулках, Пьер дважды стукнулся
о сундуки, запутался в сыром белье и сбил плечом велосипедную раму.  Жилье
Николая Ивановича - узкая непомерно длинная комната с высоченным  потолком
- оказалось в конце сложной сети коридоров. Хозяин сидел  у  единственного
окна за столом, рабочим и обеденным одновременно. На углу его стыл  стакан
бледного чая. Меж грудами книг и стопками исписанных  листков  голубоватой
бумаги выглядывали кусок затвердевшего сыра, банка  с  остатками  варенья,
плетеная  тарелочка  с  растерзанным  хлебом.  Бритый  человек  в  круглых
железных очках близоруко сощурился, протягивая мягкую сильную руку.
   Выслушав историю Пьера,  Николай  Иванович  задумался.  Гектор  и  Пьер
сидели на шатких стульях,  а  хозяин,  стоя  у  стола,  рассеянно  ворошил
бумаги. За стеной плакал ребенок. "Несчастье ты мое", - явственно произнес
высокий женский  голос.  Грянули  в  дверь,  раздался  зловещий  крик:  "К
телефону!" Пьер вздрогнул.
   - Простите, - сказал Николай Иванович, выходя.
   Вернувшись через пять минут, он сконфуженно объяснил:
   -  Домоуправ.  Просит,  чудак,  чтобы  я  жильцам  лекцию  прочитал.  О
международном положении. - Он  сокрушенно  махнул  рукой,  забарабанил  по
столу. Потом воскликнул: - Что ж это я! Сейчас чай поставлю. Вот у меня  и
повидло...
   - Нет, нет, спасибо. Мы только что из чайханы, - сказал Гектор.
   - Ах так, - пробормотал Николай Иванович. - Ну а Харилай?  Харилай  что
вам сказал?
   - Он предлагает собрать Всемирный Совет.
   - И правильно! - обрадовался Николай Иванович. - Вот и я так считаю.  А
вы, вы-то сами как думаете, голубчик?


   Утром явился связной от  соседей  справа  и  сказал  Дятлову,  что  они
отходят на юг и через десять - пятнадцать минут с их  стороны  надо  ждать
немецкие танки.
   - Мы перехватили радиограмму бошей:  они  собираются  отрезать  нас  от
Дрома. Речь шла о десанте.
   - Похоже, только мы мешаем немцам  замкнуть  кольцо,  -  сказал  Дятлов
Декуру, когда связной ушел. - Пройдите  по  траншеям,  Жак.  Поговорите  с
ребятами. Сейчас будет... Да что там, сами знаете.
   Декур исчез.
   - Базиль, - сказал вдруг Пьер, - что вы тогда говорили про будущее?
   - Тебе не хотелось бы слетать на тысячу лет вперед, малыш? В гости.
   - Сказки, Базиль.
   - Вовсе нет. Ладно, мы еще потолкуем об  этом.  А  сейчас...  -  Дятлов
обернулся к д'Арильи, - уходите, право. Эрвье вас ждет.
   - Подождет.
   Д'Арильи остался. И был убит в самом  начале  боя.  Тихо  скользнул  по
стенке  траншеи  и  сложился  на  дне,  устроив  голову  на  горке  пустых
пулеметных лент.
   А когда немцев отбили, пришел Буше.


   - Представь себе число песчинок на этом берегу. - Широкое движение руки
над охристой уходящей вдаль полосой, и взгляд Пьера послушно оторвался  от
нежной зелени миртовой рощи, следуя за приглашающим жестом. - Число капель
в этом море. Представь себе пустоту. Всякая мысль  есть  мысль  о  чем-то.
Чтобы мысли рождались и жили...
   Волны мерно ударяли в берег, на секунду возникала и таяла белая  молния
пены.
   - Мыслимые же формы суть идеи,  сущности  вещей.  Идеи  блага,  истины,
красоты - это сущие реальности, но они бестелесны,  мир  их  совершенен  и
вечен. - Курчавый бородач в  белом  хитоне  светлыми  глазами  смотрел  на
Пьера.
   "Суть, сущие, сущности". Пьер потерянно моргал.
   - Не люди ли придумали эти идеи, Платон? А ведь люди не вечны, - сказал
юноша с широким гладким лицом.
   - Я отвечу  тебе  так,  Харитон.  Души  вещей  живут  до  своих  жалких
воплощений, наряду с ними и после них. А людям, - Платон поднял  палец,  -
свойственно стремление обратить свою  смертную  природу  в  бессмертную  и
вечную, идеальную. Что есть счастье, свобода, жизнь человека в сравнении с
государством, то есть идеей человеческого сообщества!
   На всхолмии под высоким синим небом  стоял  беломраморный  храм.  Шесть
кариатид  западного  портика  смотрели  в  море,  второй   портик   легкой
ионической колоннадой открывался им навстречу.
   За спинами учеников мелькнула голубая  туника  Елены.  Она  перехватила
взгляд Пьера и подошла.
   - Вам не нравится?
   - Что вы, напротив, - сказал он. - Где мы?
   - В Пирее, - прошептала она.
   - А мне показалось...
   - Да ты меня не слушаешь! - загремел философ, но сразу же смягчился.  -
Ты, видно,  утомлен  дорогой,  и  мысли  твои  рассеяны.  Я  понимаю  твое
нетерпение: попасть сюда в пору жатвы в год великих Панафиней и пропустить
облачение Паллады в пеплос - это невозвратимая потеря. Ступай же, не теряй
времени.
   Толпа учеников двинулась вслед за Платоном к  храму,  оставив  Пьера  с
девушкой на развилке дорог. Он снова взглянул  на  портик,  перед  глазами
встала картинка из школьного учебника.
   - Ведь это Эрехтейон?
   - Да, - сказала Елена.
   - Так он ведь в Афинах. А вы сказали, мы в Пирее.
   - Какой вы, право, педант. Это во Второй зоне, где властвует Кукс,  там
все до ниточки, до последнего гвоздика... У нас проще. Разве этот холм над
морем не лучшее место для такого храма? Идемте скорее, а то  мы  пропустим
самое интересное.
   Процессию они догнали через полчаса. Ладья с желтым  флагом  колыхалась
на плечах мужчин в складчатых хитонах. За ними,  оглашая  воздух  ревом  и
блеянием, шли коровы и козы с  вызолоченными  рогами,  гонимые  юношами  и
девушками под жертвенный нож.
   - А почему все смотрят на этот желтый флаг? - спросил Пьер.
   - Перед вами тот самый пеплос - знаменитый  плащ,  в  который  облекают
Афину каждые четыре года. Лучшие вышивальщицы города  трудились  над  ним,
изображая сцены гигантомахии:  Геракла  с  натянутым  луком,  саму  Афину,
придавившую Сицилией могучего Энкелада...
   В этот момент из рядов гоплитов, топающих по  свежим  коровьим  блинам,
вышел стройный воин и, раздвинув толпу зевак, радостно бросился к Пьеру.
   - Дружище, наконец-то я вас нашел! - закричал он, швыряя на землю  шлем
с конской гривой и прочие  медные  предметы.  -  Дать  себя  увести  моему
конкуренту! Меня же лишат премиальных, посадят на гауптвахту,  отлучат  от
церкви и сошлют на галеры. Ну Елена, ну лань Керинейская, - говорил он уже
девушке, глядя на нее с восхищением.
   - Нечего возмущаться, Гектор. Забыл, как в прошлом  сезоне  умыкнули  у
нас ганимедянина? А Пьеру у нас понравилось. Платон его, правда,  чуть  не
усыпил...
   - Говорил, что ни в грош не ставит человека, когда речь  идет  о  благе
человечества? - Гектор улыбнулся Пьеру.
   - Я не уверен, что правильно понял. Я немного запутался, пока слушал, -
сказал Пьер.
   - Еще бы! Когда мы вернемся, я сведу вас в Скотопригоньевск.  Там  Иван
Карамазов в два счета докажет вам, что все обстоит как раз наоборот.
   - Опять в российские снега? - сказала Елена. - А  меня  вчера  звали  в
Четвертую зону. Там скачут  на  мустангах  по  красной  степи,  плывут  по
большой реке на колесных пароходах и поют спиричуэлы. Не хотите?
   - В другой раз. А сейчас мне надо сообщить Пьеру нечто важное.
   Уже отойдя на порядочное расстояние, они услышали голос Елены:
   - Эй, шлемоблещущий Гектор великий! Захвати свои железки, их надо сдать
в костюмерную!


   - Итак, Пьер, завтра  первое  заседание  Всемирного  Совета,  -  весело
объявил Гектор. - Я должен  познакомить  вас  с  Кубилаем.  Это  режиссер,
которому поручено подготовить вашу роль на  Совете.  Вечерком  вы  немного
порепетируете...
   - Вы с ума сошли, Гектор. Какой режиссер?  Какая  роль?  Нет,  меня  вы
играть не заставите. Я должен паясничать, не будучи даже  уверен,  что  вы
мне поможете? Неужели нельзя прямо ответить, спасете вы мою дочь или  нет.
Скажете нет, я сяду в свою машину и уеду. Не знаю, правда, куда попаду, но
вам что до этого. Вы пока сыграете во что-нибудь веселое. В инквизицию,  в
Бухенвальд, например.
   - Ну-ну, Пьер. Успокойтесь. Уехать вам так просто все равно  не  дадут.
Подумали вы о том, что, свалившись невесть откуда в наше  время,  нанесли,
мягко  выражаясь,  чувствительный  щелчок  по   нашим   причинным   цепям?
Подготовительная комиссия Совета гудит, как тысяча муравейников. Полеты во
времени допустимы только с причинными компенсаторами. Но ваш-то, простите,
драндулет ими не снабжен. Он, кстати, вообще больше не способен  работать.
Так что прекратите бунтовать. - Гектор ласково улыбнулся.
   Пьер подавленно молчал.
   - Да будет вам! Не отчаивайтесь. Все не так скверно.  Соберется  Совет,
потом  другой.  Люди  там  головастые,   режиссеры   толковые.   Придумают
что-нибудь.  А  сейчас  пойдемте  к  Кубилаю.  Очень   приятный   человек,
талантливый.
   Знакомиться пришлось на каком-то банкете. Люди, шум. Невысокий юноша  с
нежно-зеленой косынкой вокруг хрупкой шеи застенчиво  посмотрел  на  Пьера
сквозь дымчатые очки, пробормотал что-то, отведя взгляд, и сделал  попытку
скрыться.
   - Кубик, Кубик, - сказал Гектор, ловя его за руку, - как вам не стыдно.
У нашего гостя трудная роль на завтрашнем Совете, а вы...
   - А что я, я горжусь, - начал Кубилай, овладевая  собой.  -  Я  горжусь
столь сложной и лестной задачей. -  И  продолжал  рассыпчатым  тенором;  -
Несомненно, мы будем много и  плодотворно  трудиться.  Мы  создадим  нечто
новое, глубокое, своеобычное, волнительное.  Мы  высекем...  нет,  высечем
искру подлинного искусства...
   Пьер потерянно смотрел на юношу, который все больше  распалялся.  Узкий
пиджак режиссера распахнулся, щеки горели.
   - Дорогой Пьер! Вы будете играть себя в предлагаемых обстоятельствах. Я
вижу это! - Кубилай подхватил бокал пенящегося вина с  проплывавшего  мимо
подноса. - Позвольте провозгласить тост.  Позвольте  выразить  те  чувства
искренней любви, которые  я  испытываю  к  вам.  Вы...  вы...  Вот.  -  Он
восторженно схватил руку Пьера и прижал ее к сердцу. Из-под дымчатых очков
выкатилась слезинка. - Мы с вами будем играть на пичико-пичико,  Пьер.  За
наши  взаимоотношения!  -  Кубилай  залпом  осушил  бокал,  отбросил   его
протяжным движением и  вдруг  рухнул  на  колено,  придавив  растопыренной
ладошкой орхидею в петлице.


   После того как Пфлаум десантировал  в  самое  сердце  Веркора  батальон
парашютистов, положение стало безнадежным. Черный  от  горя  и  усталости.
Дятлов послал Пьера - рацию разнесло осколком в руках  Декура  -  сообщить
Эрвье, что отряда больше не существует и с наступлением ночи  он  отправит
оставшихся в живых полтора десятка бойцов во  главе  с  Декуром  на  юг  с
приказом пробираться к Марселю, навстречу союзникам.
   Эрвье кивнул Пьеру и продолжал диктовать Клеману радиограмму  в  Алжир.
Она оказалась последней вестью из Веркора.
   - Немецкая авиация бомбит Сен-Мартен,  Васье,  Ла-Шанель.  Четыре  часа
назад с планеров десантирован батальон СС. Требуем немедленной поддержки с
воздуха. Обещали держаться три недели, держимся полтора  месяца.  Если  не
примете срочных мер, мы согласимся с мнением, что в Лондоне и Алжире вовсе
не представляют себе обстановки, в которой мы находимся, и  будем  считать
вас преступниками и трусами...
   Клеман поднял голову и вопросительно посмотрел на Эрвье.
   - Да, преступниками и трусами. Передайте последнюю фразу дважды.
   Помощь Веркору так и не пришла. Радиограмма слишком  долго  плутала  по
коридорам ведомства Сустеля, прежде чем попасть к де Голлю и его  министру
авиации Фернану Гренье.
   Выслушав Пьера, Эрвье сказал:
   - Передай Дятлову, его решение я поддерживаю.  Пусть  и  сам  уходит  с
остатками отряда.
   Пьер вернулся в сумерках и увидел большое неловкое тело и  лицо,  такое
же хмурое и сосредоточенное, как у живого Баз