сжался, потерял глубину и краски, он уныло и покорно
    пережидал  вечернюю  непогоду.  Над дорогой дождь моросил мелко и часто,
    но  на  листьях  вода  собиралась  в  крупные,  тяжелые  капли, которые,
    срываясь  вниз,  гулко  щелкали  по  лужам  в колеях. Я выйду на шоссе в
    полной темноте, и неизвестно еще, отыщу ли попутку. И поделом.

    Впереди  затарахтел  мотоцикл,  и  я  не  успел  сообразить,  кто это, и
    отступить  с  дороги,  как Сергей Иванович, сбросив ногу на землю, резко
    затормозил.

    -  Ну здравствуй, - сказал он, откидывая с фуражки капюшон плащ-палатки.
    Будто и не удивился - Куда идешь?

    - Я к вам ходил, - сказал я.

    - Ко мне в другую сторону.

    - Знаю. Я дошел до опушки, увидел дом, Марию Павловну. И пошел обратно.

    Крепкие кисти лесника лежали на руле. Фуражка была низко надвинута на лоб.

    - И чего же обратно повернул?

    - Стыдно стало.

    - Не понял.

    - Я узнал ваш адрес, взял ружье, решил к вам приехать, поохотиться.

    - Так охотиться ехал или как?

    - Поговорить.

    - Раздумал?

    - Когда увидел Марию Павловну одну, раздумал.

    Лесник  достал из внутреннего кармана тужурки гнутый жестяной портсигар,
    перетянутый  резинкой,  достал  оттуда папиросу. Потом подумал, протянул
    портсигар  мне.  Мы закурили, прикрывая от дождя яркий в сумерках огонек
    спички.  Лесник  поглядел  на  дорогу  впереди,  потом обернулся. В лесу
    стоял  комариный  нервный  звон, листва приобрела цвет воды в затененном
    пруду.

    -  Садись.  Ко мне поедешь, - сказал лесник, откидывая брезент с коляски
    мотоцикла.  -  Я  бы  тебя  до  Селища  подкинул,  да не люблю Машу одну
    вечером оставлять.

    - Ничего, - сказал я. - Дойду. Сам виноват.

    Лесник усмехнулся Усмешка мне показалась недоброй.

    - Садись.

    Коляска  высоко  подпрыгивала  на буграх и проваливалась в колеи. Лесник
    молчал,  сжимая  зубами  мундштук  погасшей папиросы Маша услышала треск
    мотоцикла и вышла встречать к воротам. Лесник сказал:

    - Принимай гостя.

    - Здравствуйте, - сказал я, вылезая из коляски. Ружье мне мешало.

    - Добрый вечер, - Маша смотрела на Сергея Ивановича.

    -  Сказал,  принимай  гостя.  Покажи,  где умыться, человек с дороги. На
    стол  накрой. - Он говорил сухо и подбирал будничные слова, словно хотел
    сказать,  что  я  ничем  не  выделяюсь из числа случайных путников, если
    такие  попадаются  в  этих  местах.  - В лесу встретил охотника, подвез.
    Куда человеку в такую темень до Селища добираться?

    - Он не охотник, - сказала Mаша. - Зачем он приехал?

    -  Ну,  пусть  не  охотник,  -  согласился  лесник  - Я мотоцикл в сарай
    закачу, а то дождь ночью разойдется.

    - Я вас не стесню, - сказал я Маше. - Завтра с утра уеду.

    - Так и будет, - сказал лесник.

    Маша убежала в дом

    -  Не обращай внимания, - сказал лесник, запирая сарай на щеколду. - Она
    диковатая. Но добрая. Пошли руки мыть.

    В доме засветилось окно.

    - У меня водка есть, - сказал я. - В рюкзаке.

    - Это Донатыч подсказал?

    - Он, - сознался я.

    - А я второй год не пью. И потребности не чувствую.

    - Извините.

    -  А  чего  извиняться?  В  гости ехал. Ты не думай, я за компанию могу.
    Маша возражать не будет. Как тебя величать прикажешь?

    - Николаем.

    Рукомойник  был  в  сенях.  Возле  него  на полочке уже стояла зажженная
    керосиновая лампа.

    -  Электричества  у  нас  нету,  -  сказал лесник. - Обещали от Лесновки
    протянуть.  В  сенокос  бригада  жить  будет.  Может, в будущем году при
    свете заживем.

    - Ничего, - сказал я - И так хорошо.

    В  комнате  был  накрыт стол: наверно, лесник возвращался домой в одно и
    то  же время. Шипел самовар, в начищенных боках которого отражались огни
    двух  старых,  еще  с  тех  времен, когда их старались делать красивыми,
    керосиновых  ламп.  Дымилась  картошка,  стояла сметана в банке, огурцы.
    Было  уютно  и  мирно,  и  уют  этого  дома  подчеркивал  дождь.  Дождь,
    стучавший в окно и стекавший по стеклу ветвистыми ручейками.

    - Я эти стулья из города привез, - сказал лесник. - Мягкие.

    - Хорошо у вас.

    -  Маше  спасибо.  Даже  обои наклеил. Если бы Донатыч или кто из старых
    охотников сюда нагрянул, не поверили бы. Да я теперь их не приглашаю.

    На  этажерке  между  окнами стоял транзисторный приемник. За приоткрытой
    занавеской  виднелась кровать с аккуратно взбитыми, пирамидой подушками.
    К стене, под портретом Гагарина, была прибита полка с книгами.

    - Водку доставать? - спросил я.

    - Давай.

    - Сергей Иванович, - услышала нас Маша.

    - Не беспокойся. Ты же меня знаешь. Как твой рыбник, удался?

    - Попробуйте.

    Может я в самом деле приехал сюда в гости? Просто в гости.

    От  сковороды  с пышным рыбником поднимался душистый пар. Оказывается, я
    страшно  проголодался  за  день.  Маша  поставила  на  стол два граненых
    стакана. Потом села сама, подперла подбородок кулаками.

    - За встречу, - сказал я. - Чтобы мы стали друзьями.

    Этого говорить не стоило. Это напомнило всем и мне тоже, почему я здесь.

    - Не спеши, - сказал лесник. - Мы еще и не знакомы.

    Он отхлебнул из стакана, как воду, и отставил стакан подальше.

    - Отвык, - сказал он. - Ты пей, не стесняйся.

    - Вообще-то я тоже не пью.

    -  Ну  вот,  два  пьяницы  собрались,  -  лесник  засмеялся. У него были
    крепкие,  ровные  зубы,  и  лицо стало добрым. Там, в городе, он казался
    старше, суше, грубей.

    Маша тоже улыбнулась. И мне досталась доля ее улыбки.

    Мы  ели  не  спеша, рыбник был волшебный, тетя Алена была посрамлена. Мы
    говорили о погоде, о дороге, как будто послушно соблюдали табу.

    Только за чаем Сергей Иванович спросил:

    - Ты сам откуда будешь?

    - Из Москвы В отпуске я здесь, у тетки.

    - Потому и любопытный? Или специальность такая?

    Я  вдруг подумал, что в Москве, в институте, такие же, как я, разумные и
    даже  увлеченные  своим  делом люди включили кофейник, который тщательно
    прячут  от  сурового  пожарника,  завидуют  мне,  загорающему в отпуске,
    рассуждают  о  той  охоте, на которую должны выйти через две недели - на
    охоту  за  зверем  по  имени  СЭП,  что  означает  -  свободная  энергия
    поверхности.  Зверь  этот  могуч, обитает он везде, особенно на границах
    разных  сред.  И  это его известная всем, но далеко еще не учтенная и не
    используемая  сила  заставляет  сворачиваться  в  шарики  капли  росы  и
    рождает  радугу.  Но  мало  кто  знает, что СЭП присущ всем материальным
    телам  и  громаден: запас поверхностной энергии мирового океана равен 64
    миллиардам  киловатт-часов.  Вот на такого зверя мы охотимся, не всегда,
    правда,  удачно.  И  выслеживаем  его  не для того, чтобы убить, а чтобы
    измерить и придумать, как заставить его работать на нас.

    - Я в НИИ работаю, - сказал я леснику.

    А  вот работаю ли?.. Скандал был в принципе никому не нужен, но назревал
    он  давно.  Ланда сказал, что в Хорог ехать придется мне. Видите ли, все
    сорвется,  больше  некому.  А два месяца назад, когда я добился согласия
    Андреева  на полгода для настоящего дела, для думанья, он этого не знал?
    В   конце  концов,  можно  гоняться  за  журавлями  в  небе  до  второго
    пришествия,  но  простое  накопление фактов хорошо только для телефонной
    книги.  Я заслужил, заработал, наконец, право заняться наукой. На-у-кой!
    И   об   этом   я   сказал   Ланде   прямо,   потому   что  мне  обрыдла
    недоговоренность,  за которой скрывалась элементарная зависть. Что бы он
    там  ни  говорил о необходимости, о долге, о кресте, который мы несем; о
    том,  что каждый должен пахать не только свой огород, и так далее. А мне
    надоели  чужие  огороды...  Словом,  после этого разговора я знал, что в
    Хорог не поеду. И в институте не останусь.

    -  А  я  вот  не  выучился.  Не пришлось. Может, таланта не было. Был бы
    талант, выучился.

    Он  пил  чай вприкуску, с блюдца. Мы приканчивали по третьей чашке, Маша
    не  допила  и  первую.  Мной  овладело размягченное, нежное состояние, и
    хотелось  сказать что-нибудь очень хорошее и доброе, и хотелось остаться
    здесь  и ждать, когда Маша улыбнется. За окном стало совсем темно, дождь
    разгулялся, и шум его казался шумом недалекого моря.

    - На охоте давно был? - спросил Сергей Иванович.

    - В первый раз собрался.

    - Я и вижу. Ружье лет десять не чищено. Выстрелил бы, а оно в куски.

    - А я его и не заряжал.

    - Еще пить будешь?

    - Спасибо, я уже три чашки выпил.

    - Я про белое вино спрашиваю.

    - Нет, не хочется.

    - А я раньше - ох, как заливал. Маше спасибо.

    - Вы сами бросили, - сказала Маша.

    - Сам редко кто бросает. Правда? Даже в больнице лежат, а не бросают.

    - Правда.

    -  Ну  что  ж,  спать  будем  собираться.  Не  возражаешь, если на лавке
    постелим, Николай, все-таки как тебя по батюшке?

    - Просто Николай. Я вам в сыновья гожусь.

    -  Ты меня старостью не упрекай. Может, и годишься, да не мой сын. Когда
    на двор пойдешь, плащ мой возьми.

    Мы встали из-за стола.

    - А вы здесь рано ложитесь? - спросил я.

    -  Как  придется.  А тебе выспаться нужно. Я рано подыму. Мне уезжать. И
    тебе путь некороткий.

    И  я  вдруг  обиделся.  Беспричинно  и  в  общем  безропотно.  Если тебе
    нравятся  люди, ты хочешь, чтобы и они тебя полюбили. А оказалось, я все
    равно  чужой.  Вторгся  без спроса в чужую жизнь, завтра уеду и все, нет
    меня, как умер.

    Сверчок  стрекотал  за  печью  -  я  думал,  что  сверчки  поют только в
    классической  литературе.  Лесник  улегся  на печке. Маша за занавеской.
    Занавеска  доходила до печки, и голова Сергея Ивановича была как раз над
    головой Маши.

    - Вы спите? - прошептала Маша.

    - Нет, думаю.

    - А он спит?

    - Не пойму.

    - Спит вроде.

    Она  была  права.  Я  спал,  я плыл, покачиваясь, сквозь темный лес, и в
    шуршании  листвы  и  стуке  капель  еле  слышен был их шепот. Но комната
    тщательно собирала их слова и приносила мне.

    - Я так боялась.

    - Чего теперь бояться. Рано или поздно кто-нибудь догадался бы.

    - Я во всем виновата.

    - Не казнись. Что сделано, то сделано.

    - Я думала, что он оттуда.

    - Нет, он здешний.

    - Я знаю. У него добрые глаза.

    Слышно  было, как лесник разминает папиросу, потом зажглась спичка, и он
    свесился с печи, глядя на меня. Я закрыл глаза.

    - Спит, - сказал он. - Устал. Молодой еще. Он не из-за яиц бегал...,

    - А почему?

    - Из-за тебя. Красивая ты, вот и бегал.

    - Не надо так, Сергей Иванович. Для меня все равно нет человека лучше вас.

    - Я тебе вместо отца. Ты еще любви не знала.

    - Я знаю. Я вас люблю, Сергей Иванович.

    Легонько  затрещал  табак  в  папиросе.  Лесник  сильно  затянулся.  Они
    замолчали.  Молчание  было таким долгим, что я решил, будто они заснули,
    Но они еще не заснули.

    - Он не настырный, - сказал лесник.

    Хорошо  ли, что я не настырный? Будь я понастырней, на мне никто никогда
    бы  не  пахал  и  Ланде  в  голову  бы  не  пришло покуситься на эти мои
    полгода, - цепочка мыслей упрямо тянула меня в Москву...

    - А зачем сюда шел? - спросила Маша.

    -  Он  не дошел, повернул. Как увидел тебя одну, не захотел тревожить. Я
    его на обратном пути встретил.

    - Я не знала. Он видел меня?

    - Поглядел на тебя и ушел.

    Опять молчание. На этот раз зашептала Маша:

    - Не курили бы вы. Вредно вам. Утром опять кашлять будете.

    - Сейчас докурю, брошу.

    Он загасил папиросу.

    -  Знаешь,  что.  Маша, решил я. Если завтра он снова разговор поднимет,
    все расскажу.

    - Ой, что вы!

    -  Не бойся. Я давно хочу рассказать Образованному человеку... А Николай
    - москвич, в институте работает...

    Я неосторожно повернулся, лавка скрипнула.

    - Молчите, - прошептала женщина.

    Я   старался   дышать   ровно   и   глубоко.  Я  знал,  что  они  сейчас
    прислушиваются к моему дыханию.

    5.

    -  Как  спалось?  - спросил Сергеи Иванович, увидев, что я открыл глаза.
    Он был уже выбрит, одет в старую застиранною гимнастерку.

    - Доброе утро. Спасибо.

    Утро  было  нераннее.  Сквозь  открытое  окошко  тек  душистый прогретый
    воздух.  Сапоги  лесника были мокрыми - ходил куда-то по траве. Топилась
    печь, в ней что-то булькало, кипело.

    Я опустил ноги с лавки.

    - Жалко уезжать, - сказал я.

    - Это почему же? - спросил лесник спокойно.

    - Хорошо тут у вас, так и остался бы.

    -  Нельзя,  -  сказал лесник и улыбнулся одними губами. - Ты у меня Машу
    сманишь.

    - Она же вас, Сергей Иванович, любит.

    - Да?.. Ты как, ночью не просыпался?

    - Просыпался. Слышал ваш разговор.

    - Нехорошо. Мог бы и показать.

    Я не ответил

    -  Так  я и думал. Может, и лучше, не надо повторять. Путей отступления,
    как говорится, нету.

    И он вдруг подмигнул мне, словно мы с ним задумали какую-то каверзу.

    -  Одевайся  скорей,  мойся,  -  сказал  он. - Маша вот-вот вернется. На
    огороде  она,  огурчики  собирает  тебе  в дорогу. Ей-то лучше, чтобы ты
    уехал поскорее. И - забыть обо всем.

    - Огурчики обыкновенные? - спросил я.

    -  Самые  обыкновенные.  Если  хочешь,  в озере искупнись. Вода парная Я
    мылся в сенях, когда вошла Маша, неся в переднике огурцы.

    -  Утро  доброе,  -  сказала  она.  -  Коровы у нас нет. Сергей Иванович
    молоко из Лесновки возит. Как довезет на мотоцикле, так и сметана.

    - Вы наверное росой умываетесь, - сказал я.

    Маша  потупилась,  словно  я позволил себе вольность. Но Сергей Иванович
    сказал:

    -  Воздух  у  нас  здесь хороший, здоровый. И питание натуральное. Вы бы
    поглядели, какой она к нам явилась - кожа да кости. Мы оба любовались ею.

    -  Лучше  за  стол  садитесь, чем глазеть, - сказала Маша. Наше внимание
    было ей не неприятно - А вы, Николай, причешитесь. Причесаться-то забыли.

    Когда я вновь вернулся в комнату, Маша спросила Сергея Ивановича:

    - Пойдете?

    - Позавтракаем и пойдем.

    - Я вам с собой соберу.

    - Добро. Ты не волнуйся, мы быстро обернемся.

    За  завтраком  лесник  стал  серьезнее,  надолго  задумался.  Маша  тоже
    молчала  Потом  лесник  вздохнул,  поглядел на меня, держа в руке чашку,
    сказал:

    - Все думаю, с чего начать.

    - Не все ли равно, с чего?

    - Ты, Николай, подумай. Может, откажешься. А то пожалеешь!

    - Вы меня как будто на медведя зовете.

    - Говорю: хуже будет. Такое увидишь, чего никто на свете не видал.

    - Я готов.

    - Ох, и молодой ты еще. Ну ладно, кончай, по дороге доскажу.

    Он  снял  с  крюка  ружье,  заложил за голенище сапога широкий нож. Маша
    хлопотала, собирая нам в дорогу. Мне собирать было нечего.

    - Я Николаю резиновые сапоги дам, - сказала Маша.

    -  Не  мельтеши,  - сказал Сергей Иванович добродушно - Там сейчас сухо.
    Ботинки у тебя крепкие?

    - Нормальные ботинки. Вчера не промок.

    Маша передала леснику небольшой рюкзак. Он повесил его на одно плечо.

    - А это анальгин. У Агаш опять зубы болят. Забыли небось?

    -  Забыл,  - признался лесник, укладывая в карман хрустящую целлофановую
    полоску с таблетками.

    - Может, Николаю остаться все-таки?

    Я вдруг понял, что говорила она обо мне не как о чужом.

    - Далеко не поведу. До деревни и обратно.

    - Я вам там пряников положила. Городских.

    - Ну, счастливо оставаться.

    - Что-то у меня сегодня сердце не на месте.

    -  Без  слез,  -  сказал лесник, присаживаясь перед дорогой - Только без
    слез. Ужасно твоих слез не выношу. Откуда они только в тебе берутся?

    Маша  постаралась  улыбнуться,  рот  скривился по-детски, и она слизнула
    скатившуюся по щеке слезу.

    - Ну вот, - сказал лесник, вставая - Всегда так Пошли, Коля.

    Маша  вышла  за нами к воротам. И когда я встретился с ней взглядом, мне
    тоже досталась частица сердечного расставания.

    У   первых   деревьев   лесник   остановился  и  поднял  руку.  Маша  не
    шелохнулась. Мы углубились в лес, и дом пропал из виду.

    Несколько минут мы прошли в молчании, потом я спросил:

    - Далеко идти?

    - Километра два... Жалею я ее. Люблю и жалею. Ей в город надо, учиться...

    - А сколько Маше лет?

    - День в день не скажу. Но примерно получается, что двадцать три.

    - Но вы еще не старый.

    -  Куда  уж.  Пятьдесят  шестой  в  апреле  пошел. Хочу в Ярославль Машу
    отправить. У меня там сестра двоюродная.

    Мы  свернули  на  малохоженную  тропинку.  Лесник шел впереди, раздвигая
    ветки  орешника.  Солнце  еще  не  высушило  вчерашний дождь, и с листвы
    слетали холодные капли.

    Он сказал:

    -  Такое  дело, что трудно начать. Если бы мы в городе заговорили, ты бы
    не поверил.

    Мы  перешли светлую, жужжащую пчелами душистую лужайку. Дальше лес пошел
    темный, еловый.

    -  Меня давно это мучает. Я как увидел, что ты под дождем обратно идешь,
    потому что Машу пожалел, я и решил, что расскажу.

    - Давайте я рюкзак понесу. А то иду пустой, а у вас и ружье и груз.

    - Ничего. Своя ноша не тянет.

    Лес  поредел.  Стали  попадаться упавшие деревья. Мы вышли на прогалину.
    Кто-то повалил на ней лес, но вывозить не стал.

    - Не удивляет? - спросил лесник.

    - Это ураган был? Но лес-то вокруг стоит!

    - Ураганом так не повалит.

    В    центре    лесосеки   обнаружился   небольшой   бугор,   заплетенный
    полусгнившими  корнями.  Пробираться  к  нему  пришлось,  перепрыгивая с
    кочки  на  кочку  через черные непрозрачные лужи. Низина, на которой лес
    был  повален,  заболотилась.  Кочки  поросли длинным теплым мхом, и нога
    проваливалась  в  него  по колено. Я старался ступать в след леснику, но
    раз промахнулся, и в ботинок хлынула ледяная вода.

    -  Ну  вот,  -  сказал  лесник укоризненно. - Надо было нам с тобой Машу
    послушаться, сапоги надеть.

    Мы  выбрались  на  бугор.  Земля  на  нем была голой, покрытой сероватым
    налетом,  то  ли  пылью,  то  ли  лишайником, скрывавшим хрупкие сучья и
    корни   Лесник   разбросал   груду  валежника,  и  за  ней  под  навесом
    переплетенных ветвей обнаружился черный лаз.

    -  Это  я  шалаш  такой  поставил,  -  сказал  Сергеи Иванович. - Лапник
    натаскал. Высохло - не отличишь Теперь отдыхай.

    - Я не устал.

    - А я не говорю, что устал. Потом устанем.

    Он зарядил ружье, подобрал лямки рюкзака, чтобы не мешался.

    - Там зверь есть, - сказал он. - Некул. Слыхал о таком?

    Лесник нырнул в черный лаз, зашуршал ветками, сверху посыпались рыжие иглы.

    -  Ты  здесь,  Николай? - услышал я его голос. - Иди за мной. Темноты не
    бойся. А как схватит тебя, тоже не робей. Зажмурься. Слышишь?

    Я  пригнулся  и пошел за ним, выставя вперед руку, чтобы ветки не попали
    в глаза. Впереди была кромешная тьма.

    - Сергей Иванович! - окликнул я.

    Его не было.

    Тьма  впереди  была  безмолвной  и бездонной Она не принадлежала к этому
    лесу,  она  была  первобытна,  бесконечна,  и  я не смог бы сравнить ее,
    например,  с  входом  в  глубокую  шахту,  хотя бы потому, что шахта или
    трещина  в горе обещают конечность падения - брось камень и когда-нибудь
    услышишь  стук или плеск воды. А здесь я, даже ниче