в вашей группе необходимую  степень  детерминизма? А
уничтожение  части...  я хотел  сказать, гибель  Левы,  а  прежде  Нильсона,
Ласко... Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть?
     -  Примерно  так.  Более того, мы стали  совершать  поступки, полностью
непредсказуемые.
     - Поступок Грапетти - из их числа? - догадался я.
     - Лучано? - Яшмаа искренне удивился.-  Нет!  Максим, похоже, что вы все
еще не поняли. Или не приняли.
     - Я понял,- мрачно сказал я,- что так и не знаю, где Грапетти и чего от
него можно ожидать. Я понял, что понятия  не имею, чего ожидать от вас всех.
И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски.
     - Лева сделал такую попытку,- возразил Яшмаа.- Восстановите разговор по
памяти  или в  записи, наверняка  она сохранилась...  Вы  поймете.  Мы  тоже
пытались - безрезультатно.
     - Мне об этом ничего не известно,- заявил я  и прикусил язык. Я об этих
попытках  не  знал  - ну  и  что?  Обычная  манера  Экселенца  сообщать лишь
сведения,  необходимые для расследования.  Возможно,  мне и  не  нужно  было
ничего знать. Но все равно - неприятное ощущение.
     -  Пытались,-  повторил Яшмаа.-  Я  сам  пять недель назад  связался  с
Сикорски. Попросил его о встрече. Не о разговоре по нуль-И,  но о встрече  с
глазу на глаз.
     - На Земле?
     -  Все  равно где.  Пусть прилетает на Гиганду, если  хочет... Сикорски
сказал,  что я паникую совершенно зря. Самое глубокое зондирование, которому
меня подвергали,  не обнаружило  никаких  отклонений  от нормы. Главное - не
паниковать, повторял он.  Разговор  не получился.  Но от последующих сеансов
ментоскопирования я отказался.
     - Зря,- заявил я.- Вы не могли насторожить Экселенца сильнее...
     - Возможно. После меня с Сикорски говорила Матильда.
     Он повернулся  в  сторону  Матильды Геворкян, которая, как  и остальные
подкидыши, оставалась  совершенно неподвижна во время  этого разговора, даже
глаза ее  не двигались -  не женщина, а статуя, которая, однако, несмотря на
полную  неподвижность,  выглядела   живой,   не  знаю  уж  за   счет  какого
компьютерного выверта, способного вдохнуть жизнь даже в мрамор.
     -  Да,-  сказала  Матильда,  не шевеля  губами. Разговор  достиг  такой
степени   напряжения,   когда   забываешь   создавать   видимость   внешнего
правдоподобия.- Да, я покажу вам...
     Из почвы, на  которой я стоял, неожиданно  повалил густой серый  туман,
мгновенно  заполнивший все  пространство до горизонта. Я  перестал видеть  и
почему-то перестал еще  и слышать.  В полной  тишине что-то гулко щелкнуло у
самого  уха,  а потом передо мной  возник  аналог  экрана - изображение было
плоским, но цветным и очень детальным.
     Экселенц сидел  в своем кабинете в привычной позе, читал  что-то и  был
погружен  в  свои мысли настолько, что не сразу ответил на сигнал вызова. На
дисплее перед ним высветился код  аппарата, с  которого поступило сообщение.
Экселенц  нахмурился.  Абонент  находился  на   Надежде  и  требовал  прямой
видимости. Подумав секунду, шеф дал  согласие на включение визуальной линии.
Появилось  лицо  Матильды,  и мне  пришло  в  голову,  что  разговор  то  ли
подредактирован, то ли сокращен вырезанием пустот - между включением линии и
появлением изображения не было привычной десятисекундной заминки.
     -  Здравствуйте,-  сказала  Матильда.-  Моя  фамилия  Геворкян,  и  мне
хотелось бы поговорить с вами о ситуации, сложившейся вокруг  людей, которых
вы называете подкидышами.
     -  Матильда! - воскликнул шеф,  расплывшись в  улыбке.  Нехорошая  была
улыбка, очень радостная.  Это была  искусственная улыбка,  Экселенц мысленно
прокручивал  варианты -  почему позвонила, чего  хочет  на  самом деле,  как
понять ее истинные побуждения... Контрразведчик божьей  милостью. Ему звонит
женщина, хочет поговорить  по  душам. А шеф убежден, что в  этом есть нечто,
скрытое от его понимания (о, конечно,  есть!)  и  потому опасное,  и  понять
нужно  больше,  чем  Матильда способна  выразить словами, больше,  чем  она,
возможно, понимает сама. Просчитывая варианты, шеф упускал то, что лежало на
поверхности.
     - Матильда!  - воскликнул Экселенц.- Конечно,  я  готов  вас выслушать.
Только  -  почему я?  Подкидышами занимается Комитет  Тринадцати,  и если вы
знаете мое имя, то должны знать и это.
     У  него  на языке  вертелся другой вопрос: откуда, собственно, Матильда
узнала о подкидышах.
     -  Никто  из членов  Комитета  не  владеет  информацией  так, как  вы,-
пояснила   Матильда.-   Я  уполномочена   просить,  господин   Сикорски,  не
препятствовать никому  из  нас, в том числе и  в тех случаях, если кому-либо
понадобится посетить Землю.
     -  Кому-либо  из вас?  -  поднял  брови  Экселенц,  делая  ударение  на
последнем слове.
     -  Я  имею в  виду  так  называемых  подкидышей, оставшихся  в  живых,-
Матильда тоже, в свою очередь, подчеркнула последнее слово.- Никто из нас, и
все  мы вместе, не  представляли,  не  представляем и  не можем  представить
угрозы для  Земли и человечества. Напротив, наша миссия состоит в том, чтобы
такую угрозу предотвратить.
     - Значит,- бросил Экселенц,- вы признаете, что угроза существует?
     - Угроза существует с того  момента, когда на Земле возник разум. Разум
сам  по себе является угрозой для себя и окружающего мира. Я и мои... братья
и сестры...  хотели бы встретиться с представителем,  которого  назначил  бы
Мировой совет. В  любом выбранном Советом месте. В любое назначенное Советом
время.
     - Вы говорите от своего имени или?..- Экселенц скосил глаза, и я понял,
что он  сейчас  делает: шеф  вывел  на  вспомогательный  дисплей сведения  о
статусе каждого из подкидышей. Естественно, он видел, что статус этот  никак
не изменился  за последние недели - никто  не предпринимал действий, могущих
представлять угрозу, никто не пытался покинуть свою  планету, никто не давал
понять, что в его жизни хоть что-то изменилось. А поскольку и  друг с другом
никаких контактов  у подкидышей никогда  не было, то Экселенц  сейчас должен
был сделать неминуемый вывод о том, что Матильда  блефует. Что-то она узнала
о  самой себе. Возможно, что-то  - о детонаторах.  Или об  Абалкине. Что-то,
заставившее  ее позвонить  Экселенцу и попробовать прояснить ситуацию, пусть
даже с помощью такого примитивного шантажа.
     Я лучше знал своего  шефа, чем Матильда Геворкян. Именно тогда, когда я
бы  сам на  его  месте  принял  аналогичное решение,  Экселенц едва  заметно
улыбнулся одними уголками губ и перестал косить глазом на боковой экран.
     - Дорогая Матильда,-  сказал он.- Я готов  с вами встретиться,  хотите,
прилечу  на  Надежду...   скажем,  через   три  недели,  раньше  просто   не
получится...
     -  Господин Сикорски,-  твердо сказала  Матильда.- Речь  идет  о судьбе
Земли и человечества.
     - Это я понимаю,- вставил Экселенц.
     - Речь  идет  о  судьбе  человечества,-  повторила Матильда.- Странники
поручили нам операцию спасения.
     О,  Господи! Теперь я знал,  что  произошло! Матильда не  могла сказать
фразу,   более  неудачную.  Неудачную?  Просто  катастрофически  провальную!
Странники? Ах, так вы признаете, Матильда, что  являетесь одним из автоматов
Странников, против которых он лично, Рудольф Сикорски, не первый десяток лет
ведет ожесточенную борьбу!  Поручили?  Ах,  так  вы признаете, Матильда, что
выполняете  миссию  не  так, как вам хочется,  а  так,  как  вас,  извините,
запрограммировали! Операцию  спасения? Ах, так  вы признаете, Матильда,  что
намерены спасти человечество, о чем вас никто не просил! Мы подозревали, что
Странники пытаются вести  на Земле  прогрессорскую деятельность. Потому вас,
Матильда, и  остальных  подкидышей держали  на  отдаленных планетах (откуда,
каким образом и когда,  кстати, вам стала известна информация  о собственном
происхождении и о наличии у вас  "братьев и сестер"?). В частности - потому.
А еще потому,  что  здесь,  на  Земле, хранятся детонаторы, и опыт  Абалкина
показал, насколько опасно дать вам - любому из вас - возможность...
     Мысль Экселенца была для меня очевидной, но Матильда  не понимала,  она
продолжала идти напролом, так, как ей казалось лучше всего.
     -  Странники  поручили нам  операцию спасения,- повторила она.-  Когда,
свобода  воли,   свойственная  разуму,  стала  самой  большой  из  возможных
опасностей, единственный  выход  заключается  в полном  -  по  крайней  мере
временно  - отказе от технического,  культурного и прочих  видов  прогресса.
Ситуация нуждается  в детальном обсуждении, и я повторяю свое  предложение -
встретиться с  представителями  Мирового  совета в удобном  месте  в удобное
время.
     Матильда не  могла  выразиться яснее -  в столь  краткой речи. И она не
могла выразиться более неудачно. Каждое ее слово подтверждало  самые  худшие
опасения Экселенца. Матильда говорила очевидные для нее  истины  и  думала -
наверняка,  не сама, а после обсуждения с остальными подкидышами,- что никто
не сможет понять сказанное превратно. Но Экселенц,  черт побери, понимал все
с точностью наоборот. И, с его точки зрения, понять речь Матильды иначе было
физически невозможно!
     -  Конечно,  Матильда,-  сказал  Экселенц  с  вежливой  улыбкой.-  Ваше
предложение принято. Мне  не  очень  понятны  ваши опасения  (ну, ну, старый
лис,-  подумал я), но  я  сегодня  же  свяжусь  с  Сидоровым и Комовым, и мы
обсудим все, что вы сказали. Спасибо. Я свяжусь с вами... м-м...  в  течение
недели.
     Матильда несколько  секунд смотрела на Экселенца  странным  взглядом, в
котором читалось ошеломление от того, что ее предложение принято без единого
возражения,  и удовлетворение  от  того, что председатель КОМКОНа-2 оказался
вовсе не таким монстром, каким  его рисовала  ее фантазия, и еще целая гамма
ощущений  промелькнула на  ее  лице прежде, чем она  попрощалась и отключила
связь.
     Теперь я понял, по крайней  мере, чем  занимался Экселенц  до того, как
произошла нелепая трагедия на "Альгамбре", которую он воспринял, конечно же,
как логическое продолжение угрозы Матильды Геворкян.
     Серый туман  вокруг  меня сконденсировался дождем и был поглощен почвой
за две-три секунды. Матильда опять  обратилась  в жену Лота, а Корней  Яшмаа
приблизился ко мне на метр и теперь мог дотянуться до меня рукой.
     - Что вы должны были сделать? -  резко сказал я. С меня достаточно было
объяснений, возможно, очень важных в исторической перспективе, но совершенно
несущественных, по-моему, для интерпретации текущих событий.- Я имею в виду:
вы все. Вместе. Стратегия.
     - Убедить,- сказал Яшмаа.- Теперь мы понимаем, что это была безнадежная
затея.
     - Убедить - кого и в чем?
     -  В чем -  вы уже  знаете, Максим.  Вселенная - точнее, та ее часть, в
которой  живет человечество,-  переходит  к  новому  равновесному состоянию.
Зависящие от времени законы  природы,  возникшие  в начале  расширения,  уже
разрушены.  Свобода воли  - то, чем так  гордится  род людской,-  привела  к
бессмысленности  дальних  прогнозов  еще  сто  лет назад. Сейчас  становится
бессмысленно  прогнозировать  даже  на  год.  В  наши  дни  лишь цивилизация
невысокого  уровня  способна  предвидеть  собственное  будущее. Похоже,  что
единственным пророком в нашей Вселенной остался этот полубезумный Фарамон...
     - Да,- сказал я.- А также нет. Он хороший пророк, но его трудно понять.
Это он предсказал Грапетти, что "Альгамбре" грозит гибель?
     - Конечно. И вот тут-то столкнулись два мира - наш, человеческий, и мир
цивилизации Альцины,  куда  более примитивной и, следовательно,  значительно
более детерминированной. Если бы акцию  спасения звездолета взял на себя сам
пророк, возможно, она  и имела бы успех.  То есть, почти наверняка имела бы.
Но  пророк  - не исполнитель. И  он  понимал, что  прямые указания  заставят
Грапетти  проявить  присущую  ему,  как  человеку,  свободу  выбора,  Лучано
поступит по-своему, и, следовательно, почти наверняка вопреки...
     - Что же придумал этот хитрец  для  того,  чтобы Грапетти  оказался  на
"Альгамбре"?
     - О, вы, наконец,  поняли  логику? Что ж, мне будет  легче объяснить...
Единственное,  что  наверняка заставило бы  Лучано  поступить однозначно, не
задумываясь, это угроза кому-то из нас...
     - А угроза  жизни других людей,-  прервал я,- не  заставила бы Грапетти
поступить  аналогично? Есть ситуация, когда свобода  выбора  отстутствует, -
это ситуация спасения человеческой жизнм. В таких случаях все люди поступают
одинаково.
     - Вы ошибаетесь, Максим,-  покачал головой Яшмаа.- И лучший тому пример
- Рудольф Сикорски. У него, как он полагает, нет выбора: он действует во имя
спасения  человечества.  В  данном   случае,   от  пагубного   вмешательства
Странников, поскольку Сикорски полагает пагубным любое вмешательство. Выбора
у  него  нет,  но  на самом  деле он поступает  вопреки собственному выбору,
поскольку действия его не  спасают человечество, а приближают к той границе,
когда бороться с распадом мироздания станет бессмысленно.
     - Нет, Корней,- сказал я.- Вы говорите о ситуации, очень неоднозначной.
А я имею в виду самое простое - горит дом, и в окне плачущий ребенок. У  вас
есть выбор?
     - Выбора нет,- согласился Яшмаа,- но  знаете  ли вы, что описанная вами
ситуация повторялась  за последние двадцать лет семьдесят  два раза на  всех
освоенных планетах? И ровно в  половине случаев люди поступали вовсе не так,
как вы думаете.
     - Чепуха! - воскликнул я, но Корней отодвинулся в  сторону, открыв  мне
странный  лаз  -  это была,  скорее  всего,  щель  в каком-то статистическом
массиве,  куда он  меня  приглашал,  чтобы убедить в своей  правоте. Меня не
нужно было убеждать - я уже знал то, что хотел сказать Яшмаа.  Семьдесят два
случая,  и в тридцати шести люди не  бросились спасать ребенка! Точнее, они,
как им казалось, делали то, что было единственно возможно в данной ситуации.
Они были убеждены в том, что поступают правильно. Но подсознание оказывалось
сильнее. Орел-решка. Выбор всегда оказывался случайным!
     Собственное  знание   ошеломило  меня.  В  окне   кричал   ребенок,   а
единственный свидетель бежал к нуль-т, чтобы вызвать  помощь.  В окне кричал
ребенок, а единственный свидетель... ошибся окном, бросаясь  в огонь. В окне
кричал ребенок, а единственный свидетель кричал ему в ответ, чтобы он отошел
от  окна,  потому что в  проеме  сильные  потоки  воздуха... Тридцать  шесть
событий  -  необъяснимых  с  точки  зрения  нормальной  логики   и  принципа
детерминизма.  В  двадцати  девяти  случаях  впоследствии   были   проведены
расследования - ведь  погибали  дети! -  и свидетель  доказывал (сам  будучи
убежден  в правильности  своих поступков), что выбора у него не было. В семи
случаях  и  спрашивать  было  некого -  спасатели погибли  вместе  с детьми,
поступив странно, необъяснимо и непредсказуемо.
     - Хотите иные примеры? - спросил  Яшмаа,  выпустив меня из темного лаза
на равнину.
     - Нет, достаточно,- голова у меня шла кругом.- Грапетти... Он что, тоже
поступал,  как  машина  случайных  чисел,  воображая,  что  спасает  людей с
"Альгамбры"?
     - Боюсь, что так, Максим. Видите ли, каждый из нас - человек. Возможно,
даже больше подверженный действию этой статистической  ловушки,  чем вы  или
Сикорски. Только вместе, когда наши действия связаны через ретрансляторы, мы
поступаем  не  вопреки  логике эволюции,  а  согласно ей.  Если  говорить  о
программе  Странников,  которую  так  боится Сикорски,  то, объединяясь,  мы
способны поступать лишь однозначно, и наши совместные действия предсказуемы,
как  предсказуемо сложение двух единиц. Точнее, так  должно было бы  быть  -
если  бы  мы все  были живы... Фарамон сообщил  Ландовской, что  "Альгамбра"
погибнет. Назвал число и час. Он  ничего не мог сказать о причине - она была
выше  его понииания. Как,  на  ваш взгляд, должна  была поступить Ландовска,
имея такую информацию?
     - Предупредить  дирекцию космопорта! -  воскликнул  я,  сразу,  однако,
поняв, что сморозил глупость.
     -  Конечно,- с  иронией  произнес  Корней.-  Приходит  профессиональный
астролог, над которой снисходительно посмеивается весь персонал, потому  что
ее  гороскопы  стали  притчей  по  языцех,   приходит  и  говорит:  господа,
"Альгамбра"  погибнет,  так  утверждает  некий Фарамон, а  Фарамону об  этом
сказало расположение планет в созвездии Ольмейды...  Кстати говоря,- добавил
Яшмаа,-  Ландовска так  и  поступила, если  хотите знать.  Единственный, кто
обратил  на  слова Ванды внимание, это компьютерный автоответчик космопорта,
зафиксировавшмй сообщение. И  как  должна была поступить  Ландовска в  таком
случае?
     - По  вашей  логике  - неизвестно как,- пробормотал  я.-  Ведь поступки
непредсказуемы. Она могла искать иной  путь к спасению. А могла -  с  той же
вероятностью  и теми же последствиями  для  реальной ситуации -  отправиться
спать.
     - Она  бы  и  отпавилась спать, Максим,  если бы не Грапетти. Лучано, в
отличие  от  других,  понимал, что,  если  вообще  к чьему-то  мнению  стоит
прислушиваться, то именно к мнению Фарамона... О том, что происходило потом,
мы тоже  можем пока только догадываться. Грапетти отправился на "Альгамбру".
Этот  поступок,  согласитесь, немного  напоминает  ситуацию, когда в горящем
доме  спит в  постели ребенок. А пожарные  не  подозревают о том, что где-то
горит...
     На  мой взгляд, аналогия  выглядела  несколько иначе. Грапетти бросился
спасать спящего ребенка, не имея предствления о том, где будет гореть, когда
и что именно... Да и спас он, в конечном счете, не ребенка, а себя самого, и
что же - в этом и заключалось проявление его свободной воли?
     Должно  быть, в  виртуальном  мире  -  на  компьютерной  плоскости, где
зеркала подпрограмм с гулким шорохом отражали вовсе не то, что находилось на
серой равнине,- можно было читать и мысли. А может быть, я произнес слух то,
о чем подумал. Во всяком случае, Яшмаа прервал свой монолог и ответил на мой
невысказанный вопрос.
     - Свобода воли? Скорее всего, именно так. Думаешь одно, готовишь себя к
этому, а в  последний  момент будто  какая-то подсознательная  сила  толкает
сделать нечто иное... С вами такое бывало, Каммерер?
     Я  хмыкнул.  С  мной  такое  бывало  не  раз. С  каждым  бывает  такое.
Поступаешь вопреки сознательному  решению и долго потом мучаешься, особенно,
если  поступок оказывается  глупым,  нелепым или  просто  лишним.  И почему,
думаешь, я поступил так, когда хотел поступить  иначе? На Саракше, помнится,
когда  мы  с Экселенцем разбирались  в завалах дел, оставшихся  после гибели
Огненосных Творцов, было принято решение о  блокаде Промышленной зоны. Я был
тогда  молод  и горяч, но после  знакомства  со  Странником  сдерживал  свои
порывы. Думал,  что  научился  сдерживать. Что же  толкнуло меня  вызвать на
связь  главаря  мятежников,  до   умопомрачения   дурного  Саву  Дырявого  и
рассказать ему  план блокады,  так что вся его компания  ушла в  горы, и нам
достался пустой заводик, приведенный  в совершенную негодность? Я стоял пред
пронзительными  и беспощадными  глазами Странника,  взгляд распинал  меня  и
размазывал по стене, Экселенц был в бешенстве, да я и сам бесился не меньше,
потому что не понимал  собственного поступка.  Но  нужно было объяснять, и я
пробормотал, глотая окончания слов, что, дескать, интуиция подсказала, а сам
я ни сном,  ни  духом...  И Экселенц  сказал, куда  я  должен засунуть  свою
интуицию,  если она  говорит  глупости. "Молод ты  еще  интуицию слушаться,-
сказал  Экселенц.-  Интуиция -  это опыт. А ты еще  дурак, и опыт  твой  мне
известен."
     Возможно,  что  интуиция -  это,  действительно,  опыт.  Точнее,  некая
подсознательная переработка  жизненного  опыта,  я  небольшой  специалист  в
подобных вопросах,  давно отработанных в редуктивной  психологии творчества.
Меня это не занимало никогда