ое облако и смешалось
с известковой пылью.

Когда пыль немного осела, Дороти, прибежавшая из прихожей, увидела, что
взрыв причинил лишь материальные разрушения. Ее заклятые враги не
пострадали, если не считать нескольких синяков и ушибов. Правда, Грэди
стонала:

- Помогите, помогите, я умираю! - Но, к сожалению, она ни на дюйм не была
ближе к смерти, чем до взрыва.

Воздушная волна даже не вырвала сигару изо рта доктора Эванса. Он был весь
покрыт известковой пылью и похож на снеговика, что, однако, не помешало ему
констатировать:

- Это был научный несчастный случай, наверняка вызванный бомбой цепной
реакции. - И не без разочарования добавил: - Ее сила оказалась значительно
меньше, чем я рассчитывал, но я не понимаю, как могла бомба взорваться сама
по себе. Собственно говоря, это совершенно исключено.

- С одной стороны, исключено, с другой стороны, несчастный случай, обычный
в науке, - гаркнул полковник. - Это было покушение.

- Ну кто бы хотел убить вас? - пропыхтела презрительно Патриция.

- Я-то знаю человека, который хотел бы нас сжить со света, чтобы потом
вести распутную жизнь, - прошипела Грэди, бросив презрительный взгляд на
Дороти.

- Глупости, - ответила Дороти презрительно, - если бы речь шла только о
вас, я бы еще могла пойти на такой риск. Но неужели вы серьезно думаете,
что я попыталась бы отправить на тот свет такого милого человека, как
доктор Эванс? Уже сама эта мысль кажется мне преступлением.

- Ясно одно: нужно вызвать полицию, - решительно заявил полковник. - Во
всяком случае, у меня нет никакого желания снова взлететь на следующий этаж
через потолок.

- У меня тоже, - процедила Грэди. - Кроме того, чрезвычайно странно, что
как раз за минуту до взрыва известное лицо было вызвано к телефону, в то
время как мы... - Ее охватил ужас, словно она увидела себя в гробу.

Появление Фишера прервало спор. Он тяжело дышал, но, как всегда, был
корректен, почтителен, как подобает учтивому дворецкому.

Осмотревшись, он обратился к Дороти:

- Я был в саду, когда услышал взрыв. Надеюсь, что никто из вас не пострадал
серьезно. Если миледи разрешит заметить, то я всегда был против того, чтобы
в подвале жилого дома проводились такие опасные эксперименты.

Доктор Эванс наморщил лоб.

- Что значит опасные? Если не принимать во внимание потусторонние силы, то
этот аппарат мог взорваться только при включении его в электрическую сеть.
А это мог сделать каждый из нас. Например, я сам.

- Если это так, сэр, - сказал решительно Фишер, - то я хотел бы сделать
предложение, если мне позволит миледи. Было бы благоразумно оповестить
полицию, чтобы разобраться в этом происшествии.

Дороти заколебалась. Такое предложение ей явно было не по душе.

- Ну что ж, не возражаю, - сказала она наконец. - Позвоните сержанту
Вильямсу или лучше в Скотланд-ярд. Но запомните одно, мои дорогие, - она
многозначительно посмотрела на присутствующих, - что полицейские как клопы.
Если они хоть раз появятся в доме, то от них не так-то легко будет
избавиться,

Дороти и сама не подозревала, насколько она была права.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой ситуация становится все более запутанной. В нее вмешивается
инспектор Бейли, который в равной степени безжалостно УНИЧТОЖАЛ
ПРЕСТУПНИКОВ и крепкий ПОРТЕР, но умел ловко скрывать свои способности за
упрощенной манерой поведения.

Инспектор Бейли был уже многие годы предрасположен к апоплексии. Он был
низкого роста, но весил больше центнера, потому что имел обыкновение
ежедневно вливать в себя свыше четырех литров портера. Его лицо приобрело
сизый цвет. Ровно дышать он мог лишь сидя. Ожидавшийся на протяжении
десятилетий апоплексический удар не наступал, и потому среди врачей он слыл
медицинским феноменом. "Строго говоря, ваше место уже давно на том свете, а
ваша плоть должна бы превратиться в другие формы жизни", - философствовал
его домашний врач доктор медицины Гудор. Но инспектор мало заботился о
состоянии своего здоровья, хотя ему угрожала апоплексия. Он очень любил
жизнь, обладал веселым характером, и все шипы, встречавшиеся на его
жизненном пути, не очень мешали ему. В полицейпрезидиуме Ливерпуля Бейли
был известен как "улыбающаяся пивная бочка", и он больше других смеялся над
своим прозвищем.

При всем этом он был умным, опытным криминалистом, которого нелегко было
провести. Когда Бейли в сопровождении сержанта Вильямса прибыл в Карентин,
то сразу же понял, что взрыв в подвале не был случайностью. И вся история,
как он выразился, попахивала преступлением. Однако это не нарушало его
хорошего настроения, тем более что Дороти дала знак принести пива и
Патриция извлекла из подвала корзину с бутылками.

В других случаях Патриция не столь щедро угощала. На это у нее были свои
личные мотивы. Ее давно скончавшийся муж, почтовый работник в Ливерпуле,
однажды упал в гавани в воду, но отделался лишь насморком. Однако, чтобы
вылечиться, он опорожнил дома бутылку виски, принял горячую ванну, в
которой и утонул, заснув в пьяном состоянии.

- Сегодня жарко, и вас, наверное, мучает жажда, сэр, - сказала Патриция
лицемерно, бросив тайком взгляд на сизый нос инспектора.

Бейли действительно томился жаждой. Он благодарно улыбнулся Патриции и
высоко оценил ее поступок. Затем он перешел к завещанию Роберта Торпа.

- Человек, который несет такую чушь, не мог быть нормальным.

- Ненормальным он не был. Он был алкоголиком, - вырвалось у Патриции.

- Да, пьянство - это плохая черта, очень плохая. - Бейли понимающе кивнул и
сделал глоток, влив в себя полстакана портера, затем сказал Дороти: - Я
хорошо, даже очень хорошо могу вас понять, насколько нежелателен вам визит
полковника и этой мисс Грэди.

- Я не выношу этих типов, - призналась Дороти искренне. - Если бы не
последняя воля моего покойного мужа, я сейчас же сунула бы им в руки по
двадцать тысяч фунтов, чтобы скорее освободиться от них.

Бейли одобрительно кивнул.

- Я вас очень хорошо понимаю. Очень хорошо. И все же я вынужден задать вам
ряд вопросов. К сожалению, уже так сложилось, что полиция оплачивается за
счет грошей налогоплательщиков, и поэтому часто даже против собственной
воли она должна изучать причины всех дел, где речь идет о возможном
преступлении.

- Вы полагаете, что здесь было состряпано дельце? - Дороти позаимствовала
это выражение из детективного романа, который она недавно прочла перед сном.

Буль-буль-буль - инспектор влил в себя еще одну порцию портера, зажмурился
от наслаждения и, казалось, полностью отключился от преступного мира. Но
внешность его была обманчива.

- Да, к сожалению, мы вынуждены принимать в расчет и возможные покушения, -
вздохнул он и поставил стакан на стол.

- Ну, а меня вы, конечно, считаете главным подозреваемым лицом? - спросила
Дороти.

Бейли замахал руками, как будто он хотел отогнать слепня. Добрая улыбка
собрала вокруг его носа сеть морщин.

- С чего вы взяли, что именно вас я считаю виновной?

- Ну, причина совершенно ясна. Вы долго допрашивали всех и прочитали
завещание.

- Идею создать детский интернат и бассейн я нахожу великолепной, - похвалил
инспектор. - Я могу себе представить, какие мины сделали непрошеные гости,
когда увидели в дверях Фишера с резиновым крокодилом, а вы в это время
рассказывали о своих планах.

Сделав паузу, Бейли продолжал:

- Доктор Эванс - единственный приятный человек, даже очень приятный. Мне
кажется, что вы с ним подружились?

- Да, он мне нравится, хотя его дьявольская бомба чуть не стоила мне жизни.

- Было бы весьма жалко, если бы с вами что-нибудь случилось, - сказал Бейли
сочувственно. - В этом случае пришлось бы навсегда расстаться с вашим
проектом детского интерната, а когда речь идет о детях, я не могу
оставаться равнодушным. Кстати, не поймите меня превратно, я позвонил в
ведомство детских домов, но там никто не знает о вашем визите. Жаль, жаль.

- Они и не могли знать. Я там еще не была, - призналась Дороти. - И все же
я серьезно намеревалась создать детский интернат. Ну, а теперь послушайте
меня внимательно, инспектор. Я рада, что имею возможность так мило
беседовать с вами за кружкой портера. Но я за ясность. А вы, мой друг, вот
уже больше часа ходите вокруг да около, вместо того чтобы спросить меня
напрямик.

- Это так, - подтвердил инспектор. - Но моей натуре претит пугать людей
вопросами. Я за приятные беседы.

- А я за то, чтобы вы наконец сказали, что вы замышляете. Ведь меня вы
считаете главным подозреваемым лицом, не так ли?

- Конечно, - утвердительно сказал Бейли. - У кого еще могут быть причины
освободиться от этих неприятных людей?

- Получается так, - согласилась Дороти и неожиданно добавила: - То, что
кажется правильным на первый взгляд, не всегда подтверждается.

- И такое случается.

- Что же вы собираетесь предпринять? Арестовать меня?

- Для этого не хватает показаний и материалов.

Бейли, не стесняясь, налил себе пива, с наслаждением сделал глоток и опять
закрыл глаза.

Дороти показалось, что инспектор Бейли опаснее, чем мешок гремучих змей,
причем именно потому, что он добродушен и гуманен. Он с большим интересом
слушал, сколько труда ей стоило разбить около дома клумбы для дикой
гвоздики, затем неожиданно начал разговор о пожаре, жертвой которого она
чуть было не стала, а также о бороне под окном, неожиданно оказавшейся
посреди вновь разбитой клумбы.

- О господи, это могло плохо кончиться для вас! Ожоги - самые болезненные
раны. А если бы вы прыгнули из окна! Быть пронзенной зубцами бороны - это
не менее болезненно. Слава богу, Фишер спас вас. Примерный слуга. А каково
ваше мнение о нем? - спросил он участливо.

Дороти не очень хорошо представляла, что сказать о Фишере.

- Он сдержан, надежен. Ничего плохого о нем сказать не могу. - Вдруг она
рассмеялась. - Моя экономка, правда, - но об этом вы, видимо, уже знаете, -
другого мнения о нем. Она считает его убийцей и убеждена, что это он
взорвал зал.

- Удивительно наивная особа эта Патриция Хайсмит, но не исключено, что и
она может оказаться правой. Вы не задумывались, почему Фишер такой отличный
шофер? Когда рассказывают о его искусстве вождения, меня пробирает озноб.
Так ездить может лишь человек, который, образно говоря, родился в
автомашине, но никак не садовник с безупречными профессиональными
характеристиками.

- Я не могу об этом судить. - Дороти все больше начинала нервничать. Бейли
посмотрел на нее участливо.

- Хорошо. Давайте на сегодня кончим. Вы так возбуждены, что скоро начнете
грызть локти. Еще один, последний вопрос. Действительно ли вы большие
друзья с трактирщиком Биллом Шенноном?

- Да, но план взорвать моих любимых гостей я придумала сама. Он возник не в
"Кровавой кузнице". Билл Шеннон невинен, как овечка.

- Это радует меня, это очень меня радует. - Инспектор закончил разговор с
таким выражением лица, будто хотел бережно погладить Дороти по темечку.

Поздним вечером он уехал вместе с экспертами, подробно изучившими
лабораторию в подвале.

У Дороти точно гора с плеч свалилась. Она удалилась в свою комнату,
опустилась на диван и закрыла глаза.

Диван был ярко-красного цвета, ковер - зеленого, шторы - желтого. Вкус
Дороти был, мягко говоря, экзотическим. На комоде стояла сюрреалистическая
скульптура, отдаленно напоминавшая кенгуру. Она была испещрена отверстиями
величиной с яйцо. Автор назвал свое произведение "Старый рыбак с неводом".
Это было смело.

Несколько лет назад Дороти купила необычные по форме книжные полки. Они
крепились цепями к потолку, и их можно было поднимать и опускать. Сейчас
полки пустовали. Книги валялись на полу, по углам, а также посредине
комнаты на ковре. Дороти говорила, что хорошую книгу лучше поискать, чем
плохую, разочаровавшись, отложить.

Погруженный в свои мысли, в комнату без стука вошел доктор Эванс. Он не
обратил внимания на необычную обстановку, как не заметил бы и козулю,
щиплющую траву на зеленом ковре.

- Вы знаете, к какому выводу я пришел после этих двух покушений? - спросил
он напуганную Дороти.

Она отрицательно покачала головой.

- Не пройдет и недели, как мы все будем лежать на кладбище Карентин. В том
числе и страдающая атрофией мозга эта ваша каланча и изъеденный молью
полковник.

Остановившись перед скульптурой "Старый рыбак с неводом", он замолчал.
Рассеянно тыкая пальцем в отверстия, Эванс сказал:

- Это произведение искусства нужно повесить на дерево в саду. Дюжина
скворцов свила бы в нем гнезда, и кошки не смогли бы к ним подобраться.

- Почему вы утверждаете, - перебила Дороти никогда не иссякаемый полет
мысли изобретателя, - что это были покушения? Например, пожар от камина?

- Был ли это обычный пожар или запланированная кремация, я не могу
окончательно утверждать. Но я могу совершенно точно сказать, кто взорвал
мою лабораторию.

- Это любопытно. - Дороти подалась вперед.

Доктор Эванс глубоко вздохнул и хотел продолжать, но не успел. Дверь
открылась, и на пороге появился Фишер.

- Почему вы не стучитесь, прежде чем войти? - напустилась на него Дороти. -
Простите, миледи, я постучался, но, видимо, слишком тихо.

- Что вам угодно?

- Я хотел бы сообщить вам важную новость, миледи, - произнес Фишер с
достоинством герцогского дворецкого.

- Ну, говорите же и не делайте такого лица, словно это не вы, а ваша
посмертная маска.

- Простите, миледи, но это сообщение чрезвычайно секретного характера, и;
наверно, мне лучше прийти в другой раз, когда вы закончите обмен мнениями с
доктором Эвансом.

- Послушайте, говорите же как нормальный человек! Обмен мнениями! Доктор
Эванс и не слушает нас.

Действительно, Эванс полностью погрузился в свои изобретательские думы. Он
стоял перед дорогим сервантом стиля "чипендейл" и незаметно для Дороти
царапал небольшой отверткой на сверкающей как зеркало полированной
фанеровке раз-вые знаки и линии, имевшие смысл только для него одного. Это
была схема дверного замка, открыть который мог только тот, кто был так же
гениален, как сам изобретатель.

- Ну, что вы хотите сказать? - Каменное выражение лица Фишера, которое
должно было символизировать достоинство, все больше раздражало Дороги.
Нервы ее сдавали.

- Речь идет о полковнике Декстере. - Он понизил голос.

- О нем я хотела бы услышать лишь скверное, подлое, гнусное! Если вы хотите
рассказать о нем нечто хорошее, то лучше помолчите.

- Я убежден, что в состоянии выполнить ваше пожелание, миледи. - Фишер
почтительно склонил голову. - Я хотел бы сообщить, что полковник Декстер
чрезмерно увлекается алкоголем.

- Послушайте, что вы делаете из меня дуру! - Терпение Дороти лопнуло
окончательно. - Этот тип известен как пьяница, и это совсем не секрет.

- Я хотел оказать вам лишь любезность, миледи. Я должен сообщить, что
Декстер не только пьяница, но и жулик, который самым бесстыдным образом
разворовывает наш винный погреб. В пяти ящиках со старым шотландским виски,
бутылка которого стоит шесть фунтов, больше нет виски. Там стоит теперь
дешевая водка, цена которой не больше шести шиллингов. Декстер поменял
этикетки на бутылках, а благородный напиток спрятал у себя под кроватью.

- О, это действительно приятное сообщение, Фишер. - Глаза Дороти
заблестели. - Отличная возможность устроить скандальчик этому
душевнобольному духовидцу! Об этом я позабочусь завтра же утром!

- К вашим услугам, миледи. Для меня было делом чести порадовать вас своим
сообщением.

Фишер поклонился с подобающим ему достоинством и удалился.

- Эванс! - позвала леди Торп, но доктор не откликался.

Дороти прошла в ванную, которая по ее указанию перестраивалась. Там лежали
стопки кафельных плит, в углу стоял новый бойлер, дверь в коридор была
снята вместе с рамой. Дверной проем было решено заложить кирпичами и
покрыть кафелем.

Но и здесь она не нашла Эванса.

Неужели он, погрузившись в нирвану, проник в коридор через отверстие в
стене и забыл, зачем приходил? От него можно было это ожидать.

Вернувшись в комнату, Дороти обнаружила царапины на серванте.

Великодушие не позволило Дороти рассердиться, она лишь покачала головой над
столь изобретательным гением.

Было уже десять часов. Дороти, усомнившись в криминалистических
способностях Эванса, решила идти спать.

"Если он подозревает меня, - размышляла она, - в моих интересах спокойно
провести хотя бы еще одну ночь. А завтра с самого утра займусь Декстером.
Такого случая я не упущу".

Но сон не шел. Дороти оделась и вышла из комнаты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой на сцене появляются еще две не вызывающие никакого доверия
фигуры, также претендующие на владение замком Карентин, включая его
призраки. Одновременно Великобритания становится беднее одним гениальным
изобретателем и богаче одним покойником.

Когда Эрвин и Энн Конрой подкатили на своем потрепанном автомобиле
производства 1924 года к главному подъезду и с тяжелым вздохом все трое
остановились перед господскими воротами, Эрвин обратил внимание своей жены
на первое своеобразие окрестностей замка Карентин.

- Крапива! А выглядит красиво.

Действительно, крапива высотой в метр слева и справа от парадной лестницы
своими крупными серебристо-плюшевыми листьями походила на декоративное
растение. Это был дар природы.

Зелень и клубящийся утренний туман даже украшали несуразный, некрасивый
замок. В дымке он производил почти романтическое впечатление.

- Здесь, кажется, все еще спят, - сказала Энн, взглянув на часы. - Не
удивительно, еще нет и семи. Ты мог бы дать и мне выспаться.

- Резиденция моих предков! Ночью при лунном свете она выглядит еще
романтичнее. Эрвин осклабился.

- Откуда ты это знаешь?

- Мне приходилось созерцать замок при лунном свете.

Эрвин окинул взглядом замок и пруд - заполненную ряской и лягушками лужу.

На покрытом мхом каменном цоколе, торчащем рядом с прогнившей деревянной
скамейкой, когда-то стояла статуя. Но представить это было так же трудно,
как лебедей в пахнущей гнилью луже.

Энн заметила:

- Непохоже, чтобы ты получил в наследство и тысячу фунтов.

- Адвокат обещал пятьдесят тысяч, - резко ответил Эрвин.

В свои двадцать с липшим лет Эрвин отличался мрачным юмором, который
помогал ему равнодушно относиться к вечным неполадкам своей древней модели
"форда". Его профессия тоже требовала внутреннего равновесия. Эрвин был
археологом и много лет работал в пустыне Месопотамии, разыскивая там
глиняные черенки.

Энн, на которой он был женат уже четыре года, воспринимала жизнь
по-другому. Когда мотор старого "форда" в какой уж раз замолкал где-нибудь
в пути и ей приходилось торчать вместе со своим мужем под дождем, она
закрывала обеими руками уши и начинала пронзительно визжать, утверждая, что
у нее нервы, а не медная проволока и она не может терпеть чудовище на
четырех колесах. Энн была импульсивным существом, в ее косметическом
убранстве сочетались искусственные ресницы и зеленые волосы. По профессии
она была актрисой. Эрвин утверждал, что она плохая актриса, а потому
скверная баба. Энн быстро приходила в себя и становилась нормальной
женщиной, когда ей предстояло выступать на сцене. Энн и сама хорошо
понимала, что искусство было ее злой судьбой. Ведь, кроме милой мордашки,
высокой груди и красивых ног, она не обладала никакими другими
достоинствами, а тем более талантом, который так необходим актрисе. Но что
же было делать, если ее интеллигентнейшая обезьяна, как она звала своего
мужа, пропадала месяцами, а иногда и годами в пустыне и посылала ей на
жизнь лишь несколько фунтов. Она должна была сама зарабатывать на жизнь.

И вдруг неожиданное наследство! Когда Эрвин позвонил ей вчера вечером в
Сер-Берри из "Кровавой кузницы", она долго не могла сообразить, о чем идет
речь. Энн не осознала этого и когда приехала после спектакля в Уолс. Тем
более она ничего не понимала сейчас, стоя перед этой старой отвратительной
развалиной, которую ее просвещенный супруг назвал резиденцией своих предков.

Никто не отвечал на их звонки и стук. Энн сказала:

- Или они все