Вдруг  он
услышал слабые призывы о помощи. Лавров вихрем полетел в ту сторону,  откуда
раздавались крики, и вскоре заметил человека, барахтавшегося в  воде,  среди
обломков льда. Лед в этом месте был тонкий, трещал и  гнулся  под  коньками.
Человек хватался за края льда, лед подламывался под его тяжестью, человек  с
головой  уходил  в  воду  и  через  секунду,  хрипя  и  захлебываясь,  вновь
показывался на поверхности. Лицо его уже совершенно посинело.
   Никого вблизи не было,  все  конькобежцы  уже  ушли  ужинать.  Маленький,
худощавый Лавров не растерялся. Подбадривая и успокаивая тонущего, он сорвал
с себя пояс, лег на лед, подполз поближе к  краю  полыньи  и,  бросив  конец
ремня утопающему, осторожно вытащил его на крепкий лед.
   Спасенный потерял сознание, и Лавров с трудом дотащил его до дома отдыха.
   Этим, однако, дело не кончилось. Не приходя в сознание,  Николай  Березин
заболел жестоким воспалением легких.
   Давно уже известно, что чем больше мы делаем людям добра, тем больше мы к
ним привязываемся, тем дороже они нам становятся.
   Лавров сопровождал больного  в  больничном  электромобиле  в  Москву.  Он
волновался, когда исход болезни еще не был известен, ежедневно справлялся  о
здоровье Березина; потом, когда  больной  стал  поправляться,  навещал  его,
приносил лакомства, книги и книфоны17 - словом, развлекал его как мог.
   Товарищи по институту шутили, что Лавров выудил из пруда колючего ерша  и
стал его другом.
   Николая Березина недаром прозвали ершом.
   Большеголовый рыжий крепыш, с сильными квадратными  плечами  и  короткими
ногами, Николай Березин  был  любимцем  профессоров  и  преподавателей,  его
ценили как очень способного, подающего большие надежды студента. Но товарищи
не любили Березина  за  самоуверенность,  горделивое  самомнение,  резкость,
стремление быть всегда на виду и впереди.
   У него не было настоящих друзей, и неожиданно возникшая дружба с Лавровым
обрадовала Березина. Насколько мог,  Николай  старался  в  отношении  своего
нового друга быть осторожнее и мягче. Но странное чувство долго грызло  его:
он словно не мог простить Лаврову своего  спасения.  То,  что  он,  Березин,
оказался спасенным, а не спасителем, унижало его в собственных глазах и, как
ему казалось, в глазах товарищей, хотя объяснялось очень просто. Березин еще
с детства смертельно боялся воды,  органически  не  выносил  вида  открытого
водного пространства и не умел плавать. Из всех видов  спорта  он  увлекался
лишь тяжелой атлетикой и лыжами.
   Друзья не разлучались. Разница в летах - три года - и то, что Лавров  был
на втором, а Березин на пятом курсе, не мешало им. У обоих не было в  Москве
родных, жили они в студенческом доме, и это еще более сближало их.
   При встречах, во  время  бесконечных  разговоров,  они  часто  мечтали  о
будущем. Главным образом  говорил  о  себе  Березин.  Он  мечтал  о  научной
деятельности, решив  сделаться  потамологом-гидрологом18  и  посвятить  себя
изучению  рек.  Он  особенно  интересовался  реками  Советской   Арктики   и
суб-Арктики.  Он  даже  старался  увлечь  этой  работой  и  Лаврова,  горячо
доказывая ему, что Великий Северный морской путь, пролегавший вдоль  берегов
Советской Арктики, с каждым годом будет играть  все  большую  роль  в  жизни
страны. Работая в этой области, говорил Березин, можно очень скоро оказаться
на виду.  Профессор  Денисов,  известный  потамолог,  преподающий  у  них  в
институте, уже несколько раз дружески говорил с  Березиным,  расспрашивал  о
его планах на  будущее  и  советовал  ему  сосредоточиться  на  потамологии.
Профессор даже пригласил его к себе, показывал ему свою домашнюю лабораторию
и намекал, что такой способный студент в будущем может  превратиться  в  его
помощника.
   - А дочка у  него,  Сережа,  прямо  прелесть!  -  с  восхищением  говорил
Березин, и его веснущатое скуластое лицо и даже уши горели от воодушевления.
- Ее зовут Ирина. Она учится в институте тяжелого машиностроения...  Умница,
веселая, красивая. Я тебе серьезно советую перейти на потамологию, Сережа. С
таким человеком, как Денисов, работать интересно во всех отношениях.  Побуду
у него аспирантом, поеду на два-три месяца на какую-нибудь  потамологическую
станцию на Волге, потом диссертация...
   -  Постой,  Коля,  -  недоумевающе  спросил  Лавров,  -  ведь  ты  хочешь
сосредоточиться на Арктике, северных реках, почему  же  на  Волгу?  Тебе  бы
куда-нибудь на Яну или Индигирку.
   - Ну вот еще! Охота забираться так далеко! В крайнем случае  можно  будет
съездить на Иртыш или Обь,  куда-нибудь  поближе  к  Омску,  Красноярску,  к
культурным центрам... Там видно будет.
   Застенчивый   и   простодушный    Лавров    занимался    своей    любимой
гидрогеологией19 и не строил грандиозных планов будущего. Хотя его что-то  и
коробило в мечтаниях Березина, он  полностью,  казалось,  был  под  влиянием
своего решительного и самолюбивого друга. Однако иногда  Лавров,  неожиданно
для Березина, устраивал "бунт".
   Однажды Лавров неудачно сдал зачет по  астрофизике20.  Березин  предложил
товарищу свою дружескую помощь: он в  прекрасных  отношениях  с  профессором
Терентьевым, он уговорит профессора улучшить отметку и сам  поможет  Лаврову
подготовить предмет на "отлично" к следующему зачету.
   Прием, оказанный Лавровым этой дружеской услуге, изумил Березина;  Лавров
рассердился, покраснел и даже раскричался:
   - Я сам исправлю отметку!  Не  нужна  мне  твоя  протекция!  И  без  того
товарищи  говорят,  что  ты  слишком  любишь  эти   "личные"   отношения   с
профессорами!
   И выбежал из комнаты.
   Березин был глубоко обижен.  Несколько  дней  он  ждал  Лаврова,  но,  не
дождавшись,  сам  пошел  к  нему.  Он  много  и  горячо  говорил   о   своей
чистосердечности, о чувстве  дружбы,  которое  он  испытывает  к  Лаврову  и
которое побудило его предложить ему  свою  помощь,  доказывал,  что  с  этим
профессором он просто в хороших отношениях и даже не бывает у него на  дому.
В конце концов друзья помирились.
   Лавров простодушно  любил  Березина,  верил  в  его  великую  будущность,
старался не замечать и прощать ему неприятные черточки характера, а  Березин
слишком дорожил дружбой  Лаврова  -  любимца  всего  института.  Эта  дружба
отчасти смягчала холодок в отношениях товарищей к Березину.
   Лавров скоро забыл о размолвке, но Березин  запомнил  ее  надолго.  После
этого случая он с изумлением признался себе,  что,  в  сущности,  он  Сережу
Лаврова, своего, можно сказать, единственного друга, после  года  знакомства
почти не знает. Лавров скромен, молчалив, больше слушает,  мало  говорит.  И
вдруг такая вспышка...
   Вскоре другой случай привел Березина в не меньшее замешательство.  Как-то
летом, на пляже  Москвы-реки,  друзья  расшалились,  стали  возиться,  потом
раззадорились и, поощряемые быстро собравшейся вокруг них толпой купающихся,
начали почти всерьез бороться. Крепкий, на коротких сильных  ногах,  горячий
Березин ломал своего тоненького, но увертливого противника и долго не мог  с
ним справиться. Тот выскальзывал из сильных рук Березина, как уж, его  почти
мальчишеская фигура мелькала в глазах немного  неповоротливого  Березина.  И
наконец совершенно неожиданно Березин вдруг почувствовал, что из-под его ног
вырвалась земля и все лица превратились в вертящуюся розовую массу. Раскинув
руки, Березин грохнулся  всем  телом  на  песок  под  крики  и  аплодисменты
зрителей. Лавров припечатал Березина к песку и в следующее мгновение стрелой
бросился к воде. За ним, рыча, с пылающим от ярости лицом,  гнался  Березин,
готовый, казалось,  превратить  его  в  порошок.  Вода-спасительница  встала
непреодолимой преградой между  ними:  тяжело  дыша,  словно  наткнувшись  на
невидимую стену, Березин остановился перед ней, а немного испуганный Лавров,
торопливо выбрасывая руки, был уже далеко, стремительно уносясь на  середину
реки...
   С этого дня Березин стал внимательнее присматриваться к  Лаврову.  Сережа
оказался не таким тихоней и не таким слабеньким, как думалось.
   Расспрашивая Лаврова о его детстве, Березин стал лучше понимать  характер
своего друга.

   ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ЛАВРОВА

   Он  родился  слабым,  хилым  ребенком.  Его   спасли   старания   врачей,
самоотверженные заботы матери, а потом солнце и море южного детского курорта
закалили мальчика.
   Сережа рос, развивался, физически креп. Постепенно забывались бесконечные
насморки, простуды, электрифицированные теплые шубки21, шерстяные чулки.  Он
даже  начал  полнеть.  Но  от  первых   болезненных   лет   жизни   остались
задумчивость, неловкость в движениях, недоверие к собственным силам. В школе
он сторонился шумной ватаги жизнерадостных  ребят,  опасливо  поглядывая  со
стороны на их веселые игры и беготню. Он боялся показаться слабым, неловким,
смешным, но всем сердцем тянулся к веселой, радостной жизни  ребят.  Однажды
на перемене  в  гимнастическом  зале  он  сделал  попытку  поупражняться  на
турнике,  но  сорвался,  под  общий  смех  упал,  сконфузился  и  больше  не
показывался в зале. Все старания учителя терпели неудачу.  Уроки  гимнастики
превратились в сплошное мучение для Сережи. Чем больше ему уделяли  внимания
на этих уроках, тем более неловким он  становился,  тем  чаще  вызывал  смех
ребят. Его оставили в покое, решили, что нужно дать ему  время  втянуться  в
школьную жизнь. И тогда он почувствовал себя совсем  несчастным,  не  таким,
как все ребята, хотя товарищи, смеявшиеся над его мешковатостью, в  сущности
относились к нему хорошо.
   Его сосед по парте, длинноносый Ваня Колосов, вспыльчивый,  высокомерный,
задорный мальчишка, был первым силачом  класса  и  не  терпел  противоречий.
Однажды кто-то из ребят пролил чернила на его парту. Ваня не заметил  этого,
сел и весь испачкался. Ребята засмеялись, и  Сережа  тоже.  Ваня  вспылил  и
закричал, что это он,  Сережа,  нарочно  разлил  чернила,  и  пригрозил  ему
"взбучкой". Сережа хотя и видел, что чернила  пролил  Женя  Катенин,  но  не
сказал об этом, потому что Ваню ребята  побаивались,  а  Женя  был  славный,
тихий мальчик и очень нравился Сереже.
   На следующей перемене Ваня начал толкать Сережу, вызывая его на драку,  а
Женя издали со страхом следил за ними. Сережа сначала отступал, уклоняясь от
драки, но потом, случайно бросив  взгляд  в  сторону  Жени,  почему-то  ясно
понял, что еще немного, и тот скажет: "Это я пролил  чернила".  Тогда  вдруг
что-то непонятное подхватило Сережу, он закусил губу и первый  ударил  Ваню.
Сбежавшиеся ребята ахнули  от  изумления,  потом  захлопали  в  ладоши  и  в
восторге закричали: "Браво!", "Не поддавайся, Сережа!" Ваня яростно  дубасил
Сережу, но тот не отступал и защищался, правда неумело и неловко.  Кончилось
тем, что Ваня сбил Сережу с ног и навалился на него, но раздался  звонок,  и
драка прекратилась. Сережа вышел из нее порядочно  помятым,  сердце  страшно
колотилось, спина и бока ныли, а поцарапанная щека  горела  и  вспухла,  но,
странное дело, он всего этого  почти  не  чувствовал  и  испытывал  какое-то
удовлетворение, чуть ли не удовольствие. Ребята громко и оживленно обсуждали
схватку, спорили, кричали, горячились. Все хвалили Сережу и  удивлялись  его
смелости.
   Домой  Сережа  вернулся  взволнованный  и  молчаливый.  Матери,   которая
заметила царапину, он сказал, что наткнулся на раскрытую  дверь  шкафа,  что
это пустяки и щека совсем не болит. Потом  он  сказал,  что  нужно  готовить
уроки, но, вместо того чтобы идти к себе  в  комнату,  пробрался  через  всю
обширную квартиру в дальний чулан, где складывали старую или лишнюю мебель и
вещи. Там в потолке для каких-то неизвестных целей  было  вделано  несколько
толстых железных крюков.  Сережа  отыскал  крепкую  веревку,  нашел  ровную,
гладкую палку и, подставив высокую раздвижную стремянку, с опаской  влез  на
самый верх. Пыхтя, рискуя свалиться, но сжав зубы  и  стараясь  не  смотреть
вниз, он долго возился под потолком и наконец соорудил нечто вроде трапеции.
   Ежедневно, тщательно скрываясь,  он  неутомимо  упражнялся  на  трапеции,
исполняя все более сложные фигуры. Он не раз падал, но,  потерев  ушибленное
место, вновь забирался на  трапецию  и  каждый  раз  выходил  из  комнаты  с
чувством гордости, словно после одержанной победы.
   Через полтора-два месяца он уже  умел,  изгибаясь  дугой,  одним  взмахом
взлетать на трапецию и вертеться на ней колесом. Он  мог  раскачаться,  вися
вниз головой, и с замирающим от восторга сердцем летать  из  конца  в  конец
комнаты.
   И при каждом успехе, при каждом ловком и смелом движении  он  представлял
себе изумленные глаза товарищей  и  учителей,  когда  наконец  он  войдет  в
гимнастический зал школы и начнет спокойно  и  равнодушно  проделывать  свои
упражнения. И уже никто не будет смеяться над ним.
   И вдруг он вспомнил: а турник? А если ему предложат перейти на турник? Он
ведь именно на турнике так позорно оскандалился.
   И одиннадцатилетний упрямец, отсрочив день своего торжества, сдвинул  две
кровати с трубчатыми спинками и на этом подобии турника с прежним  упорством
начал новый курс упражнений. Потом пришла очередь гантелей;  он  читал,  что
они развивают мускулы рук и плеч, грудную клетку. Постепенно мысль о триумфе
в гимнастическом зале приходила все реже. Сережу увлекало теперь  лишь  одно
желание - быть ловким, быть сильным и смелым.
   Родители уже давно узнали о тайном увлечении своего сына, да и сам Сережа
перестал скрывать свои занятия.  Дальнюю  комнату  освободили  от  ненужного
хлама. На полу был постлан толстый ковер, посредине стоял настоящий  турник,
с потолка свешивались трапеция, кольца,  в  потолок  упирались  два  гладких
шеста для лазания.
   Триумф пришел гораздо позднее - когда Сереже исполнилось тринадцать лет и
он успешно перешел в седьмой класс. О нем заговорили не только в классе,  но
и во всей школе. А на всемосковской школьной спартакиаде Сережа занял третье
место, и "маленький Лавров", как все его теперь  звали,  сделался  гордостью
своей  школы.  Два  года  еще  продолжал  он  увлекаться  легкой  атлетикой,
плаванием, бегом, борьбой, лыжами и коньками, выровнялся, сделался  стройным
и легким.
   Потом он вдруг начал писать стихи и пришел к убеждению, что истинное  его
призвание - поэзия. Впрочем, это длилось недолго. Уже в  восьмом  классе  он
стал серьезно интересоваться естественными науками, много и  усердно  читал,
работал в школьной лаборатории. Вскоре с экскурсией  он  попал  на  Урал,  а
впоследствии, в десятом классе, сосредоточился на геологии.
   Упорство, настойчивость, сила  воли,  которые  он  развивал  в  себе  еще
мальчиком, когда начал увлекаться гимнастикой, счастливо сочетались в нем  с
природной скромностью. Только постепенно, после  долгого  знакомства,  можно
было увидеть в этом  тихом,  худеньком,  малоразговорчивом  юноше  серьезное
многостороннее образование, физическую силу и ловкость.

   * * *

   Узнавая Лаврова, Березин не раз удивлялся своему другу, но это  удивление
длилось недолго. Привычные представления были сильнее, и Николай по-прежнему
считал Сергея хорошим товарищем, трудолюбивым студентом, скромным и  немного
ограниченным.
   В  дружбе  с  Лавровым  любимца  профессоров,  будущего  ученого  Николая
Березина был  оттенок  снисходительности.  Березин  отогревался  в  обществе
друга, спасаясь от своего самолюбивого  и  холодного  одиночества.  Он  даже
познакомил Лаврова с семьей профессора Денисова и был доволен, когда  старый
профессор отозвался хорошо о его друге.
   Родители Лаврова к тому времени уехали из Москвы в Воронеж, куда отец был
переведен директором нового большого завода, и молодой Лавров часто проводил
вечерние часы в дружеской семье Денисовых. Сергей сошелся со  старшим  сыном
профессора Валерием, студентом авиационного  института.  Младший  Денисов  -
девятилетний Димка - ходил в школу, дочь Ирина училась в институте.  Молодые
люди скоро подружились.
   Однако это быстрое и сердечное  сближение  Лаврова  с  семьей  профессора
скоро перестало нравиться Березину, особенно когда  он  заметил,  что  Ирина
встречает Лаврова особенно тепло. Сначала  это  его  удивляло,  потом  стало
раздражать, и он всячески старался показать  Ирине  свое  превосходство  над
Лавровым, этой "милой, но наивной посредственностью".
   Однако дружба Ирины и Лаврова росла и особенно  укрепилась  после  смерти
старого профессора. Ирина, нежная и преданная дочь, тяжело переживала смерть
отца, и Лавров, как мог, старался облегчить ее горе.
   Березин успел блестяще окончить институт и  сначала  работал  ассистентом
профессора  Денисова,  а  после  его  смерти  -  самостоятельно.  Он  прочел
несколько  интересных,  отмеченных   в   прессе   докладов   во   Всесоюзном
потамологическом обществе; в "Известиях" этого общества были напечатаны  две
его работы, привлекшие внимание к молодому, выдвигающемуся ученому.
   Лавров успешно кончал курс в институте и готовил выпускные работы.
   Ирина, уже оправившаяся от своей тяжелой потери, прошлой весной  получила
диплом инженера-машиностроителя и в  течение  года  работала  на  Московском
гидротехническом заводе. Ее  брат  Валерий  -  авиаконструктор  -  уехал  на
авиазавод в Воронеж. Дом Денисовых оставался родным для Лаврова и  Березина.
Старого профессора не стало, но товарищи часто вспоминали, как он радовался,
когда за его стол садилась большая, "полноводная", как он выражался, семья.
   Однако Ирина давно уже чувствовала, что эти два  "притока"  сливаются  не
очень дружно. Чем милей ей делается застенчивый и скромный Лавров,  тем  все
язвительнее и нетерпимей становится Березин, тем  откровеннее  он  стремится
оттеснить своего друга на задний план. Ей было больно за своего  "маленького
Лаврова", хотя  она  признавала  за  Березиным  все  его  качества  будущего
блестящего ученого и остроумного собеседника.
   Вот и сегодня - с какой  небрежной,  высокомерной  снисходительностью  он
готовился слушать Лаврова!
   И, усаживаясь поуютнее в своем любимом уголке дивана, Ирина  готова  была
пожалеть о появлении у нее Березина в этот час...

   ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   ПЕРВЫЙ НАБРОСОК

   - Выкладывай, выкладывай, - повторял Березин, посасывая ломтик апельсина,
- а мы послушаем.
   - Только предупреждаю, Николай, - сказал Лавров, -  отнесись  серьезно  к
тому, что я расскажу. Это слишком важно для меня.
   - О! После такого предупреждения клянусь, что буду слушать благоговейно.
   Обхватив руками колени и опустив голову, Лавров с минуту помолчал.
   - Помнишь, Николай, несколько  лет  назад  ты  уговаривал  меня  заняться
потамологией и, в частности, работой над изучением рек Советской Арктики? На
потамологию я не перешел, но мысль об Арктике увлекла меня.
   - Вот как! - воскликнул Березин. - Выходит, что я все же  натолкнул  тебя
на какую-то новую идею об Арктике! И ты все время молчал и не признавался  в
этом, тихоня?!
   - Ну, это чистая случайность, - вмешалась Ирина. - Не прерывайте же  его.
Дайте ему говорить.
   - Молчу, молчу... Продолжай, Сергей, Ирине не терпится!
   Лавров словно не заметил этого маленького пререкания между слушателями  и
продолжал.
   - Я стал много читать об Арктике, особенно о Советской. Меня поразило все
то, что сделано в Арктике Советским Союзом.  Всего  несколько  десятков  лет
назад Арктика начала просыпаться...
   - То есть как это "начала"? - придирчиво спросил  Березин.  -  По-твоему,
значит, и Тикси-порт, и Игарка, и Диксон-порт, и десятки  других  заполярных
городов, иные с десятками  тысяч  жителей,  живут  еще  спросонья?  И  самые
могучие в  мире  ледоколы  и  сотни  грузовых  и  пассажирских  судов  тоже,
по-твоему, ходят спросонья по Северному  морскому  пути  -  от  Мурманска  и
Архангельска до Владивостока  и  Шанхая?  Ну,  мой  милый,  если  твоя  идея
начинается с таких утверждений, то я тебе советую начать свое  знаком