лись,  повторялись,  налезали
один на другой,  и  Ким не всегда мог отделить их друг от друга:  так и жили
они - объединенными:
  - Имеет ли правительственные награды в местах заключения?..
  - Имеет ли партийные взыскания в фашистском плену?..
  - Национальность в выборных органах?..
  - Пол в командировках за рубеж?..
  - Воинское звание по месту жительства?..
  И так далее, и тому подобное...
  В конце концов Ким перестал что-либо соображать.  От постоянного писка,
бесконечных уколов и занудного столоверчения у него трещала голова, зудела и
чесалась кожа.  Он  вспотел,  почти оглох,  временно ослеп и  вконец потерял
всякую возможность здраво оценивать ситуацию.  Да  и  какой  умник взялся бы
оценить ее  здраво?..  Летающий гроб  у  классика -  невинная патриархальная
забава  по  сравнению  с  воздушной  атакой  столодержателей.   Мертвая,  но
несказанно прекрасная панночка -  нежный отдых зрению и  уму по  сравнению с
мерзкими рожами делопроизводителей...
  Но в скоростном экспрессе,  на который так опрометчиво прыгнул Ким, все
процессы  шли  с  толковой  скоростью.  Вопросы  закончились,  папка  "ДЪЛО"
переполнилась,   канцелярские  столы   выстроились  журавлиным,   клином   и
растворились в  синей темноте.  Робот-коляска снялся с якоря и споро покатил
вперед - в дальнейшую неизвестность.
  Ким даже обрадовался движению:  ветерок откуда-то повеял, остудил лицо,
и голова потише гудела.  Вот только руки и ноги затекли так, что - думалось!
- разжались бы сейчас захваты,  кончилась пытка, так Ким ни встать, ни рукой
пошевелить не смог бы.  Но захваты не разжимались, робот аккуратно перевалил
через какой-то  бугорок на  невидимом полу,  через какой-то  холмик -  уж не
вагонный ли стык? - и, проехав с метр, снова притормозил.
  Свет не изменился,  разве что стал чуть ярче.  И  в  синем пространстве
вагона -  или сцены?  -  возникла новая декорация. Опять стол, только крытый
суконной скатертью,  зеленой,  по всей вероятности, хотя при таком освещении
она  смотрелась синей или  черной.  (Типичная ошибка осветителя,  машинально
подумал Ким.)  За столом -  трое,  по виду -  из Больших Начальников,  может
быть,  из тех самых, с кем Ким успел немного позаседать - так немного, что и
лиц их  не  запомнил.  Да не было,  не было у  них лиц!  Одно Лицо на всех -
сытое,  гладкое,  уверенное, довольное, пахнущее кремом для бритья "Жилетт",
одеколоном  "Табак",   зубной  пастой  "Пепсодент",  а  также  копченостями,
вареностями,  соленостями,  жареностями и пареностями,  щедро отпущенными по
спецталонам в спецвагоне.
  Одно   Лицо   в   трех   лицах   сидело  перед  Кимом,   внимательно  и
недоброжелательно изучало его,  закованного,  а  перед ним (перед ними?)  на
скатерти лежала давешняя папка "ДЪЛО".
  Ну почему ж через "ять",  бессмысленно подумал Ким.  Какой здесь намек,
какая аллюзия,  что имел в виду режиссер?..  Может быть,  связь его, Кима, с
народовольцами  и  чернопередельцами?  Или  с  эсерами  и  эсдеками?  Круто,
круто...
  - Вы  признаете  себя  членом  неформального  объединения,   именуемого
"Металлический рок" или "Тяжелый металл"? - сухо спросил один из Лица.
  Нет,  все-таки -  один из трех,  Лицо составляющих,  поскольку "один из
Лица" хоть и верно по сути, но уж больно неграмотно по форме.
  На сей раз ответа ждали.
  - Не признаю, - сказал Ким.
  Не был он членом никакого официального объединения,  и металлистом, как
мы помним,  себя всерьез не числил,  хотя и носил положенную униформу. А то,
что  назвался представителем неформалов,  -  так  не  он  сам назвался,  его
назвали,  а  он лишь не спорил -  из чувства здорового любопытства и чувства
естественной безопасности.
  - Врет,  -  сказало второе лицо. - Изобличен полностью. Здесь... - лицо
постучало согнутым пальцем (лицо! пальцем! бедный русский язык!..) по папке,
- ...все доказательства,  свидетельства очевидцев, видения свидетелей. Да вы
посмотрите на него, посмотрите: чистый металлист...
  - Рок,  а тем более металлический, - меланхолично отметило третье лицо,
- есть не что иное,  как форма подмены и даже полной замены всем нам дорогих
духовных ценностей.  Выходит, что мы не сами строим Светлое Будущее, а некая
высшая сила нами руководит.  Да еще с  металлической -  читай:  железной!  -
непреклонностью.
  - Рок - это музыка! - объяснил Ким.
  - Рок - это слепая судьба, - не согласилось третье лицо.
  - Почему вы обманываете трибунал?  - поинтересовалось первое - среднее!
- лицо.
  - Это трибунал? - позволил себе удивиться Ким.
  Все-таки хорошо он  себя держал,  спокойно.  И  привычное чувство юмора
вновь обрел.  Как ни  странно,  именно канцелярская чертовня -  ее полнейшая
неправдоподобность и бредятина! - вернула ему уверенность в себе. А может, и
головная боль помогла? Или частое иглоукалывание?..
  - Трибунал, - ответило лицо.
  - По какому праву?
  - По праву сильного.
  - С чего вы взяли, что вы - сильные?
  Среднее  лицо  усмехнулось левой  стороной рта.  И  два  остальных лица
сделали то же самое.
  - Посмотрите на себя, - сказало лицо, - и потом на нас. Кто сильнее?
  - Вопрос некорректен. Я один, вас - трое. Я скован, вы свободны...
  - Сами  того  не  желая,  юноша,  вы  сформулировали некоторые принципы
нашего преимущества в силе.  Вы один,  нас -  трое. Расширьте формулу: вас -
единицы,  нас -  множество. Дальше. Вы скованы, мы свободны. Тут и расширять
нечего...  Не  вижу необходимости продолжать заседание.  Сколько нам на него
отпущено?
  - Пятнадцать минут,  -  ответило правое лицо.  - По пятнадцать минут на
клиента... э-э... на обвиняемого.
  - Сэкономили семь...  Объявляю приговор. Двадцать лет трудового стажа с
обычным поражением в правах. Товарищи, согласны?
  - Где будет отбывать? - деловито поинтересовалось левое лицо.
  - А  где бы ни отбывать,  -  беспечно отвечало среднее лицо.  -  Широка
страна моя родная.  За  столом никто у  нас не  лишний.  По  заслугам каждый
награжден.  А  с  его  профессией он  всегда на  булку с  изюмом заработает.
Лицедеи и шуты любимы народом.
  - Лицедеи и  шуты опасны для власти,  -  ввернул Ким,  который ко всему
происходящему относился как к странному -  да!  страшному -  да! - но все же
спектаклю.  А захваты на руках и ногах,  всякие там укольчики - так нынешняя
режиссура на выдумку горазда...
  - Глупой  власти опасны,  -  сказало первое лицо.  -  Она  их  боится и
преследует,  а значит -  ожесточает.  Умной -  нисколько.  Она их награждает
званиями,  премиями, орденами и прочими цацками. Чем больше цацок, тем лучше
служат умной власти смелые лицедеи и шуты.
  - Где это они должны служить?  В  зоне?  -  с сомнением спросило правое
лицо.
  - Смотря что  называть зоной...  -  среднее лицо отбросило папку "ДЪЛО"
назад,   и  та  растворилась  в  синеве,   как  давеча  -   журавлиный  клин
столоначальников.  -  Мне  хотелось бы  обратиться -  не  удивляйтесь!  -  к
метеорологии.  В  этой  науке есть один замечательный термин:  зона высокого
давления.  Я  склонен распространить этот термин на  все  сферы человеческой
деятельности.  Так,  например,  наказание  трудовым  стажем  человек  должен
отбывать именно  в  этой  зоне   в  ней,  кстати,  легко  происходит процесс
поражения в правах...  Чтобы вы не сочли меня голословным,  прошу оглянуться
на пройденный нами путь...
  Правое лицо  и  левое  лицо  послушно оглянулись.  Что  уж  они  смогли
разглядеть в  синей темноте просцениума,  то бишь вагона,  Ким не ведал,  но
повернулись оба  явно  довольные.  Видно,  встал  перед их  мысленным взором
пройденный путь, славный и радостный, который, как песня утверждает, никто у
нас не отберет.
  - Ну как? - поинтересовалось первое лицо.
  - Верно, - сказало правое лицо.
  - Единственно, - сказало левое лицо.
  - Да, - вспомнило первое лицо, - вам, юноша, ясен приговор?
  - А то! - сказал Ким. - Только клал я на него...
  - Класть -  это ваше право,  -  мило улыбнулось первое лицо.  -  У  вас
вообще немало прав, которыми вы поражены, кроме одного: обжаловать приговор.
Он окончателен, кассировать не у кого.
  - Ну и какие ж у меня права?  -  праздно поинтересовался Ким,  изо всех
сил шевеля пальцами рук, чтобы хоть как-то погонять застоявшуюся кровь.
  - Не-ве-ро-ят-ны-е!  -  по складам отчеканило первое лицо. - Бороться и
искать.  Найти  и  не  сдаваться.  Грызть  гранит.  Ковать железо.  Вздымать
знамя...  Долго перечислять,  назову лишь главное,  на  мой  взгляд:  дышать
полной грудью.  Я,  юноша, другой такой страны не знаю, где так вольно дышит
человек. И вы не знаете. И никто не знает и знать не должен. Я прав?
  - Вполне, - сказало правое лицо.
  - Предельно, - сказало левое лицо.
  - Встать,  суд уходит,  -  подвело итог первое лицо,  но  не встало.  И
остальные продолжали сидеть. - Уведите приговоренного.
  Никто,  конечно,  не явился,  чтобы увести - или увезти? - Кима. Стол с
троицей уплыл  в  темноту,  слился  с  ней,  а  робот-коляска вновь  ожил  и
покатился в  следующий вагон.  Или  -  так  хотелось  Киму!  -  в  следующую
декорацию,  в следующую сцену. Хотя какая, к чертям, декорация, если вагон -
все-таки вагон!  -  трясло на  стыках,  колеса привычно громыхали под полом,
где-то впереди, в темноте, что-то лязгало, булькало и свиристело. В действие
снова ворвался мир железнодорожных звуков,  будто театральный радист отходил
ненадолго,  на краткосрочную свиданку выбегал, а сейчас вернулся и врубил на
полную мощность положенную по сцене фонограмму.
  Каждый сходит с  ума по-своему,  извините за  банальность.  Ким играл в
театр,  и  сей  род  сумасшествия помогал  ему  сохранить здравый  рассудок.
Парадокс.

  Робот въехал на невидимый холмик и остановился.  Металлические браслеты
с  сухим щелком раскрылись,  и  Ким  немедленно вскочил.  Увы ему!..  Театр,
конечно,  великий маг,  однако  реально затекшие и  исколотые ноги  Кима  не
держали.  Они  так  же  реально  подогнулись -  ощущение,  доселе  абсолютно
незнакомое Киму!  -  и Ким,  падая, ухватился за что-то тяжелое и массивное.
Тяжелое  и  массивное легко  подалось  вперед,  Ким,  вцепившись в  какую-то
железяку, поволокся - буквально так! - следом и...

  В этот момент он думал, конечно же, не о театре, а лишь о том, чтобы не
врезаться мордой в  какое-нибудь вагонное ребро  жесткости,  в  какую-нибудь
перегородку, да и вообще - не выпасть бы из вагона на всем скаку.

  ...очутился в полном света пространстве,  света такого яркого,  что Ким
немедленно и  сильно зажмурился.  Движение -  точнее:  волочение!  -  вперед
прекратилось,  Ким отпустил железяку и  встал на  колени на что-то жесткое и
покачивающееся,  как  пол вагона.  Это и  был пол вагона,  что подтвердилось
спустя короткое время,  когда Ким смог приоткрыть глаза. Он стоял на коленях
в тамбуре,  упираясь руками в открытую межвагонную дверь.  Стало быть,  туго
сообразил Ким,  он  вывалился из  перехода между  вагонами,  куда  довез его
тюремный робот. Самого робота не было, он укатился, вероятно, в распоряжение
мадам Вонг. Тамбур выглядел вполне обычным, ничем не отличающимся от того, к
примеру, на который Ким сиганул. Час назад?.. Год назад?..
  Первым делом Ким  попробовал встать.  Удалось.  Ноги хоть и  плохо,  но
держали,  руки  тоже  пристойно шевелились,  можно было  двигаться.  Вопрос:
куда?..  Назад,  к Настасье Петровне и Таньке,  к добрым женщинам,  которые,
поди, и не ждут уж доброго молодца?.. Хорошо бы!.. Но путь к ним лежал через
владения  мадам  Вонг,  летающих столоначальников и  триединого Лица,  через
лихие места -  прямо как в  сказке!  -  в  которые не  положено возвращаться
богатырю-первопроходцу.
  Ким  и  вправду  чувствовал себя  этаким  сказочным богатырем,  который
прошел огонь,  воду и сейчас дышит полной грудью,  как наказало первое лицо,
чтоб  войти  в  медные трубы.  Да  и  в  какой  пьесе  богатырь сворачивал с
избранного пути? Нет таких!
  Так думал Ким,  постепенно приходя в  себя и  уже с  неким любопытством
ожидая, что встретит он в очередном вагоне.
  Не разлучницу ли Верку с голосистой гитарой?..
  Открыл дверь и вошел в вагон.

  Вагон был  плацкартным.  Ким такие знал,  Ким в  таких ездил по  родной
стране.
  Проводница где-то  гуляла,  ее  купе пустовало,  на  столе звенел строй
стаканов в подстаканниках -  грязных,  заметил Ким, значит, чаек уже отпили,
значит,  проводница -  или проводницы?  -  умотала на полчасика к подружкам,
оставила хозяйство без верного глазу.
  А  хозяйство,  слышал Ким,  без верного глазу отлично себя чувствовало.
Звенела гитара,  может,  даже Веркина,  постанывал баян,  а  еще и мандолина
откуда-то взвизгивала,  и все это покрывалось мощным разноголосьем мужских и
женских голосов.  Именно разноголосьем: пели разное. Одна компания старалась
перекричать другую,  другая -  третью,  третья -  следующую,  а в результате
музыкальный Ким не  смог при всем старании разобрать ни одной песни.  Просто
"тра-та-та, тра-та-та", и мотив общий.
  Никак  студенты,  подумал Ким,  никак комсомольцы-добровольцы в  едином
порыве  двинулись строить  Светлое Будущее?  Подумал он  так,  осторожненько
вышел в коридор - ну просто Штирлиц! А может, опыт, накопленный в предыдущих
вагонах научил? - бочком, бочком, прошел по стеночке и...

  Плацкартный,  повторяем,  вагон, ни тебе дверей, ни тебе покоя, ни тебе
нормального уединения!

  ...немедля был замечен группой певцов, обретавшихся в первом отсеке. Не
переставая могуче петь,  они замахали Киму:  мол,  греби сюда, кореш, мол, у
нас весело,  не  прогадаешь.  Они даже не  обратили внимания,  что Ким -  из
чужаков,  что он -  металлист проклятый,  а может, и обратили, но не придали
значения: сегодня комсомол металлистов не чурается.
  Теперь-то,  поскольку Ким был рядом,  он  без натуги врубился в  песню,
которую орал отсек. Она бесхитростно, хотя и на новый лад повторяла мыслишку
про дальнюю дорогу,  про казенный дом,  который будет построен в  срок,  про
счастливый марьяж в этом казенном доме. Ким песню слышал впервые, содержание
ее  понял  не  вполне,  почему и  предположил,  что  в  отсеке едут  молодые
строители,   которым   предстоит   возвести   в   Светлом   Будущем   Дворец
бракосочетания. И песня эта - их фирменная.

  Заметим:  в  том,  что в  вагоне обосновались именно строители Светлого
Будущего,  сомнений у  Кима  не  возникло.  Да  и  откуда сомнения?  Гитара,
защитные штормовки,  комсомольские значки на лацканах, малопонятные эмблемы,
вон  даже  надпись на  чьей-то  спине:  "We   eed of  Clear Future!"  (что в
переводе означает: "Даешь Светлое Будущее!"). Все это - всем давно привычный
реквизит     комсомольско-добровольческо-строительно-монтажной    романтики.
Вздымать знамя -  так,  кажется,  выразилось первое лицо. Что ж, лицо право:
это право (простите за тавтологию) у нас неотъемлемо...

  Ким вошел в отсек,  добровольцы подвинулись, и Ким умостился на краешке
полки.  К  несчастью,  песня окончилась,  что  дало свободный выход праздным
вопросам.
  - Сам-то откуда?  -  завязав с  пением,  спросил Кима парень с гитарой,
широкоплечий,   русоволосый  (волосы,   конечно,  непокорные),  высоколобый,
белозубый,  голубоглазый.  (Ничего не  забыл из плакатного набора?  Кажется,
ничего...)
  - Из Москвы, - лаконично ответил Ким.
  - А  зовут  как?  -  встряла в  разговор крепкая дивчина,  русоволосая,
высоколобая, белозубая, голубоглазая, разве что не широкоплечая.
  - Ким, - сказал Ким.
  - Кореец, что ли? - удивился парень с гитарой.
  - Кореец, - подтвердил Ким, чтоб зря не повторяться.
  - Непохож,  -  усомнилась дивчина, но на долгие сомнения ее не хватило,
она плавно перешла к следующему вопросу: - От какой организации?
  - Я  не от организации,  -  честно сказал Ким.  -  Я здесь по приговору
"тройки". Двадцать лет с поражением в правах.
  В отсеке, извините за литературный штамп, воцарилось гробовое молчание.
Кто-то  быстро  отвернулся и  приник  к  окну,  за  которым  -  безо  всякой
сверхскоростной мистики -  не  спеша тянулись обычные среднерусские пейзажи.
Кто-то   ловко  вынул  из-под   задницы  затрепанный  детектив  и   принялся
внимательно читать.  Кто-то книге предпочел популярный журнал "Смена отцов".
Парень с  гитарой прислонил гитару к  стенке и  бочком пошел  в  коридор.  А
сердобольная дивчина,  явная  внучка  мухинской  колхозницы,  подперла  лицо
ладошками, уставилась на Кима, спросила-таки жалобно:
  - За что ж тебя так?..

  В соседнем отсеке безмятежно пели про яблоки на снегу. Еще дальше - Ким
уже  отличал песню ближайшую от  песни более отдаленной,  попривык немного -
наяривали про мадонну в  окне,  потом -  кто-то бельканто уговаривал паровоз
постоять, а что пели дальше, разобрать было трудновато.

  - А вас разве не по этапу? - ответил Ким вопросом на вопрос.
  Он  не  считал  нужным  ломать  комедию  и  прикидываться неформалом по
мандату.  Пройдя несколько кругов железнодорожного ада -  или рая?  -  он не
собирался более  испытывать собственные нервы,  а  решил  посильно  прибрать
ситуацию к рукам.  Как это сделать,  он пока не знал,  не придумал, но четко
усек одно:  с  помощью вранья,  поддакиванья и  тихого соглашательства здесь
ничего толкового не выведать,  а уж тем более не добиться. Здесь надо резать
правду-матку  (это  занятие,   как  мы  помним,   Ким  любил),  бить  ею  по
размягченным мозгам пассажиров, вызывать на себя их опасную реакцию. Коса на
камень, говорите? Вот и посмотрим, кто кого...
  - Мы по комсомольским путевкам,  -  гордо и с неким даже превосходством
сказала дивчина. - По зову сердца.
  - И много вас таких, отзывчивых?
  - Наш вагон и еще соседний. И еще один.
  - Ты хоть поняла, куда идешь?
  - Строить Светлое Будущее.
  - Вас здесь в  вагоне -  человек сто.  В  двух других -  еще сотня плюс
сотня,  итого -  три.  Триста добровольцев -  не  мало ли  для строительства
Светлого Будущего? Не надорветесь?
  - Мы же не первые...
  - Это точно.  И не последние. Небитых дураков у нас всегда хватало. Вот
когда побьют - тут некоторые поумней становятся...
  Парень с гитарой (без гитары), который нервно смолил сигаретку в районе
купе проводников и,  конечно, в оба уха слушал интеллектуальную беседу между
чистой комсомолкой и отпетым преступником,  не стерпел последней философской
максимы и грубо встрял:
  - Да что ты его слушаешь,  урку поганого!  Он же провокатор! Диссидент!
Да еще с серьгой...
  - За урку можно и в глаз,  - спокойно сказал Ким, не вставая, однако, с
полки.

  А яблоки со снега уже собрали,  мадонна закрыла окно и ушла спать, и до
других  поющих  отсеков  донеслись отзвуки  легкого  скандальчика в  первом.
Стихли музыкальные инструменты, смолкли молодые голоса, потянулись к первому
отсеку комсомольцы-добровольцы,  соскучившиеся по горячему диспуту с идейным
врагом, столпились вокруг, даже свет собой заслонили.

  - Ты,  что ли, в глаз? - презрительно спросил парень без гитары. - Да я
тебя по стене размажу, два дня отскребываться будешь.
  Все слушали - никто не вмешивался. Интересно было.
  - Размазать ты меня успеешь, если получится, - спокойно сказал Ким, - а
пока ответь-ка мне на простой вопрос. Если я - урка, если я - осужденный, то
почему я еду с вами, а не с конвоирами? Почему я - вольный?
  - Почему? - встал в тупик парень.
  И  дивчина  не  знала  ответа.  И  все  кругом  молчали.  Только  самый
начитанный, с детективом, догадался:
  - Ребя,  да он же нам соврал!  Да он же наш с потрохами,  ребя, честное
комсомольское!
  Почему-то  никто не  встретил эти  слова бурным ликованьем.  Все  ждали
ответа Кима.
  - Вы сами-то надолго едете? - Ким опять предпочел вопрос.
  - На всю жизнь, - сказала дивчина.
  - Как получится, - сказал парень без гитары.
  - Пока нужны будем, - сказал любитель книг - источников знаний.
  - Как там все обернется,  так и порешим,  - раздумчиво сказал кто-то из
толпы.
  - Наконец-то разумный ответ!  - воскликнул Ким. - Я к нему еще вернусь,
а  для  начала напомню:  обя