скоре  (но,  признаюсь,  не  слишком  скоро)  мы  наедаемся,  законы
вежливости соблюдены, и выложенное из котла на  широкое  блюдо  угощение
(лучшие кусочки из которого уже съедены) относят ко второму кружку,  где
за него принимаются гости второго ранга (среди них и наш Субри).
   Нам подают сладости и еще кофе. После того, как вторая партия  гостей
насытилась, блюдо переходит к гостям третьей категории. На блюде  теперь
только рис и кости, это достается тем, кто "пребывает  в  тени  великого
шейха".
   Они набрасываются на еду, вот уже блюдо опустело.
   Мы  все  сидим  еще  немного,  Макс  с  шейхом  обмениваются  чинными
репликами. Наконец мы поднимаемся, благодарим за  угощенье  и  отбываем.
Макс  щедро  награждает  подавальщика  кофе  и  по  рекомендации   наших
бригадиров еще нескольких личностей из свиты  шейха,  которым  почему-то
тоже положены всякие largesse .
   Жарко. Мы бредем домой пешком, отягощенные обильной едой. Субри очень
доволен церемонией и считает, что все прошло как полагается.

***

   А через неделю мы тоже принимаем гостя. Это не  кто  иной,  как  шейх
племени шаммар, очень уважаемый человек. Он  прибыл  к  нам  в  шикарном
сером лимузине,  со  свитой  из  местных  шейхов.  Удивительно  красивый
мужчина, с  утонченными  манерами,  точеным  смуглым  лицом  и  изящными
руками. Самое лучшее, чем мы можем  его  угостить,  -  это  блюда  нашей
европейской кухни. Все слуги взволнованы до крайности и просто сбились с
ног, готовя обед и стараясь, прислуживая за  столом,  не  ударить  перед
гостями лицом в грязь.
   Когда шейх наконец уезжает, у нас такое чувство, словно мы только что
принимали по меньшей мере королевскую семью.

***

   Сегодня произошло несчастье. А дело было так.
   Макс уехал с Субри в Камышлы за покупками и в банк.  Гилфорд  остался
на  городище  зарисовывать  план  строений,   бригадиры,   как   всегда,
руководили работами на раскопе.
   На ленч Гилфорд пришел домой, мы уже закончили есть,  и  он  собрался
было на "Пуалю" обратно. И вдруг видим - к дому бегом мчатся  бригадиры.
Влетев  во  двор,  они  принимаются  горячо  что-то   нам   втолковывать
по-арабски. Гилфорд не понимает ничего, а я - одно слово из семи.
   - Кто-то умер, - говорю я ему.
   Алави снова  старательно  повторяет  свой  рассказ.  Четверо  рабочих
мертвы. Первое, что мне пришло в голову: они  в  ярости  поубивали  друг
друга из-за очередной ссоры, но Яхья трясет головой - нет, это не так. Я
проклинаю себя за то, что не учила язык. Мой арабский состоит в основном
из выражений типа: "Это грязное", "Делай так", "Не трогай  эту  тряпку",
"Неси чай". Но понять, что же именно произошло, выше моих сил.  Приходят
Димитрий и Серкис и выслушивают рассказ  бригадиров.  Они  бы  рады  нам
помочь, но не знают ни  одного  европейского  языка...  Мы  с  Гилфордом
продолжаем оставаться в неведении.
   - Поеду-ка я и сам посмотрю, - говорит он и направляется  к  "Пуалю".
Алави  хватает  его  за  рукав  и  что-то  страстно   внушает,   похоже,
отговаривает. А потом драматическим жестом указывает вдаль. Мы видим - в
миле отсюда, на раскопе, собирается толпа людей в белых одеждах, во всем
этом что-то зловещее. По крайней мере, на лицах наших бригадиров написан
ужас.
   - Кажется, эти ребята сбежали оттуда, - говорит про них Гилфорд. -  Я
должен понять, в чем там дело.
   Может быть,  Алави  (нрав  ведь  у  него  бешеный!)  или  Яхья  убили
кого-нибудь киркой? Вряд ли, а кроме того - не могли же они убить  сразу
четверых! Я снова  предполагаю,  что  была  общая  драка,  и  разыгрываю
соответствующую пантомиму, но в ответ - бурное отрицание.
   Яхья жестом показывает, как что-то падает ему на голову. Я смотрю  на
небо - уж не гром ли  небесный  их  поразил?  Нет,  ничего  не  понимаю!
Гилфорд открывает дверцу "Пуалю".
   - Поеду разберусь, и вы оба со мной, - говорит он бригадирам и  тянет
их за собой в машину.
   Они упираются и приходят в еще больший ужас. Гилфорд  упрямо  вскинул
свой австралийский подбородок.
   - Но они должны поехать!
   Димитрий трясет головой и говорит:
   - Нет, нет. Очень плохо!
   - Но что плохо?
   - Там случилась какая-то беда, - говорит Гилфорд и прыгает в  машину.
Но, увидев довольно быстро приближающуюся толпу, он в тревоге смотрит на
меня, в этом взгляде я читаю что-то вроде "детей и женщин  -  первыми  в
шлюпки".
   Он непринужденно выходит из машины и говорит мне светским тоном:
   - Не поехать ли нам навстречу Максу? Наденьте шляпку или что там  еще
нужно.
   Милый Гилфорд, он так старается меня не напугать!
   Я спрашиваю, не забрать  ли  деньги?  Деньги  экспедиции  хранятся  в
железном сейфе  у  Макса  под  кроватью.  Если  уж  действительно  здесь
собираются учинить бунт, то не хотелось  бы,  чтобы  толпе  достались  и
деньги.
   Гилфорд, по-прежнему делая вид, что все  прекрасно,  будничным  тоном
осведомляется, нельзя ли побыстрее. Я бегу в  спальню,  нацепляю  шляпу,
вытаскиваю из-под кровати сейф и волоку его в  машину.  Мы  с  Гилфордом
садимся, он дает знак Димитрию и Серкису, чтобы те сели сзади.
   - Их возьмем, а бригадиров нет, - решает он. Ему явно не по душе, что
бригадиры сбежали.
   Я сочувствую Гилфорду. Я уже немного изучила его характер и  понимаю,
что ему не терпится встретиться лицом к лицу с толпой,  но  он  вынужден
заботиться о моей безопасности. Однако, говоря откровенно, я  рада,  что
он не отправился выяснять причины суматохи.  Особым  авторитетом  он  не
пользуется, языка совсем не знает, так что  может  даже,  наоборот,  еще
больше все испортить.
   Что нам нужно, так это чтобы побыстрее возвратился Макс и все уладил.
   План Гилфорда - увезти Димитрия,  Серкиса  и  мальчишек,  предоставив
Алави и Яхья самим  разбираться  с  рабочими  -  не  удается.  Бригадиры
отпихивают Димитрия от машины и сами лезут  в  нее.  Гилфорд  взбешен  и
пытается их вытолкать, но - безуспешно.
   Димитрий печально кивает и бредет к себе на кухню, Серкис тащится  за
ним, тоже несколько разочарованный.
   - Не понимаю, почему парни... - начинает Гилфорд, но  тут  вмешиваюсь
я.
   - В машину поместятся только четверо, и мне кажется,  если  толпа  на
кого и накинется, то именно на Алави и Яхья,  так  что  давай  лучше  их
возьмем. Вряд ли рабочие имеют что-то против Димитрия и Серкиса.
   Гилфорд видит, что спорить некогда, толпа  приближается.  Рявкнув  на
Алави и Яхья, он выезжает со  двора.  В  объезд  деревни  выбираемся  на
дорогу, ведущую в  Камышлы.  Мы  должны  встретить  Макса  -  он  обещал
вернуться пораньше. Гилфорд тем временем облегченно вздыхает.
   - У тебя это здорово получилось, - говорю я.
   - Что получилось?
   - Ну, ты так непринужденно предложил проехаться навстречу  Максу.  Ты
не хотел меня пугать.
   - О, значит, вы догадались...
   Бедный Гилфорд! Мы едем на полной скорости и уже через четверть  часа
встречаем Макса, который  вместе  с  Субри  возвращается  в  "Мэри".  Он
страшно удивлен, увидев нас. Алави и Яхья выскакивают из машины и  бегут
к нему, как к спасителю. Бурный  поток  арабской  речи,  среди  которого
суховатым  стаккато   звучат вопросы Макса.
   Наконец-то мы знаем все!
   Несколько дней назад мы нашли множество маленьких  фигурок  животных,
вероятно, амулетов, искусно вырезанных из камня и  слоновой  кости.  Все
они были найдены на одном-единственном  квадрате.  За  подобные  находки
причитался немалый бакшиш,  и  в  надежде  найти  побольше  таких  вещиц
рабочие в  своих  рьяных  поисках  стали  внедряться  в  стену  раскопа,
расширяя слой, где обнаружились амулеты.
   Вчера Макс остановил эту самодеятельность: такое беспорядочное  рытье
очень опасно. Сначала нужно было снять последовательно  верхние  слои  и
убрать нависший земляной козырек, угрожающий и тем, кто работал внизу, и
тем,  кто  наверху.  Рабочие  ворчали  -  придется  еще  день  или   два
перекидывать грунт, прежде  чем  покажется  вожделенный  "амулетоносный"
слой.
   Однако бригадирам  поручили  проследить  за  выполнением  приказа,  и
рабочие принялись яростно снимать слой за слоем.
   Так прошло сегодняшнее утро до сигнала на ленч.  А  далее  начинается
притча об алчности и вероломстве: все уселись отдыхать на  склоне  холма
возле кувшинов с водой. И тут ватага рабочих,  чей  квадрат  был  дальше
всех от "золотой жилы", тайком отделилась от  остальных,  подобралась  к
ней с другой стороны и начала с бешеной скоростью углублять уже  начатый
подкоп. Они собирались  похитить  вещицы  с  чужого  квадрата,  а  потом
сказать, что обнаружили их на своем.
   И тут их настигла Немезида. Они слишком глубоко вгрызлись в склон,  и
на  них  обрушились  верхние  слои  земли.  На  крик  одного,  успевшего
отскочить, сбежалась толпа. Сразу же и бригадиры и рабочие  поняли,  что
случилось,  и  трое  кайловщиков  принялись  поспешно  откапывать  своих
товарищей. Но спасли только одного, четверо погибли.
   Началось  общее  смятение  -  плач,  причитания,  молитвы  и  горячее
стремление немедленно найти виновного. Теперь уже трудно понять,  просто
ли  сдали  нервы  у  бригадиров  и  они  бросились  бежать  или  на  них
действительно  напали,  угрожая  убить.  Во  всяком  случае,   за   ними
действительно погналась разъяренная толпа. На  взгляд  Макса,  бригадиры
поддались страху и бросились бежать, чем спровоцировали  погоню.  Однако
устраивать дознание некогда. Мы разворачиваем обе машины и на всех парах
мчимся в Камышлы, где Макс излагает все дело офицеру Services  Speciaux.
Лейтенант схватывает все на лету. И  вот  он  в  сопровождении  четверых
солдат едет вслед за нами в Брак Рабочие уже на холме, толпа гудит,  как
потревоженный улей, но, увидев, что приближаются представители  властей,
как-то сразу успокаивается. Мы все выходим из  машин  и  направляемся  к
толпе. Лейтенант отправляет  свою  машину  с  одним  из  солдат,  а  сам
спускается в раскоп, на место трагедии Он расспрашивает, что  и  как,  и
те, кто на самом деле работал на этом квадрате, объясняют,  что  они  ни
при чем, а виноваты сами погибшие - позавидовали и решили тайком выбрать
все ценные вещицы. Единственный  выживший  подтверждает  эти  показания.
Лейтенант спрашивает, точно ли их было четверо и нет ли под обвалом  еще
погибших.
   Выясняется, что нет.
   В это время подъезжает машина лейтенанта, в ней шейх того племени,  к
которому принадлежали  погибшие.  Он  вместе  с  лейтенантом  продолжает
дознание, после чего громовым  голосом  обращается  к  толпе.  Он  сразу
снимает вину с экспедиции: эти люди подкапывали склон в нерабочее время,
на свой страх  и  риск,  более  того,  они  хотели  обокрасть  своих  же
товарищей. Они получили по заслугам за свое неповиновение и жадность.  А
всем остальным следует сейчас же разойтись по домам.
   Солнце к этому времени уже закатилось, наступила ночь.
   Шейх, лейтенант, Макс и я едем домой. С огромным  облегчением  видим,
как Димитрий преспокойно готовит обед, а Серкис  встречает  нас,  широко
ухмыляясь.
   Целый  час  мы  обсуждаем  случившееся.  Все  это,   конечно,   очень
прискорбно. Лейтенант замечает, что у погибших остались семьи,  и,  хотя
формально мы им ничего не должны, материальная помощь  не  помешала  бы.
Шейх добавил, что щедрость - признак благородства, и это только поднимет
нашу репутацию на невиданные высоты.
   Макс заявляет, что хотел бы помочь семьям, но при условии, что те  не
воспримут   его   добровольную   благотворительность   как   вынужденную
компенсацию за смерть кормильца. Шейх бормочет, дескать, это  правильное
условие, и пусть французский офицер все запишет на бумаге Более того, он
сам, лично, всем так и скажет. Обсудив  с  нами  сумму  нашей  помощи  и
слегка подкрепившись, шейх и лейтенант уехали. Двое солдат  остались  на
холме охранять место обвала.
   - А главное, - говорит Макс, когда, совершенно вымотанные этим  днем,
мы отправились спать, - надо обязательно присматривать  за  этим  местом
завтра во время ленча, иначе все повторится.
   Гилфорд не верит.
   - Но они ведь увидели сегодня, как это опасно!
   - Завтра сам убедишься, - мрачно предрекает Макс.
   На следующий день сам он  прячется  за  остатками  древней  кирпичной
кладки и ждет. И вот во время ленча  трое  рабочих,  ничтоже  сумняшеся,
потихоньку подбираются с другой стороны холма к злополучному квадрату  и
начинают как одержимые рыть землю буквально в двух футах от  места,  где
только что погибли  их  товарищи.  Смерть  соплеменников  ничему  их  не
научила! Макс вылетает из укрытия и учиняет  страшный  скандал.  Неужели
эти олухи не понимают, что сами ищут себе смерти?! Один из них  в  ответ
бормочет: "Ин шаллах!"
   Все  немедленно  уволены  -  формально  за  попытку  обмануть  других
рабочих. С этой минуты проклятое место охраняется и после  фидоса  -  до
тех пор пока были сняты все верхние слои грунта  и  опасность  миновала.
Гилфорд в ужасе:
   - Похоже,  эти  парни  вовсе  не  дорожат  жизнью.  Кроме  того,  они
совершенно бесчувственны. Целый день сегодня шутили и хохотали над теми,
кто вчера погиб!
   Макс отвечает, что к смерти здесь относятся не слишком почтительно.
   Бригадиры  дали  свисток,  означающий  фидос,  и  рабочие   бросились
врассыпную с холма, весело распевая:
   - Юсуф Дауд был с нами вчера, а сегодня он мертвый!
   Он не набьет больше свое брюхо едой, никогда, никогда!
   Ха-ха!
   Гилфорд в полнейшем шоке.

Глава 12

Айн-эль-Арус

   Переезжаем из Брака на реку Балих. В последний перед  отъездом  вечер
спускаемся к берегу  Джаг-Джага  с  чувством  легкой  грусти.  Я  успела
полюбить этот поток грязно-коричневой воды. Но Брак  все  равно  не  так
запал мне в душу, как Шагар! Деревня Брак, заброшенная  и  приходящая  в
упадок, несет на себе печать меланхолии,  и  армяне,  живущие  здесь,  в
своей убогой европейской  одежде  как-то  не  вписываются  в  окружающий
ландшафт. Голоса их сварливы, в этих местах  нет  роскошного  жизнелюбия
курдов и арабов. Здесь мне  не  хватает  курдских  женщин,  бродящих  по
лугам, - этих оживших цветов, с  их  белозубыми  улыбками  и  смеющимися
лицами, с их гордой красивой поступью.
   Мы наняли еще один грузовик-развалюху, чтобы увезти на Балих  кое-что
из мебели. В таких грузовиках все надо привязывать,  -  а  не  то,  пока
доберемся до Рас-эль-Айна, половину растеряем по дороге.  Скарб  наконец
погружен, и мы уезжаем: Макс, Гилфорд  и  я  -  в  "Мэри",  Мишель  -  в
"Пуалю", вместе со слугами и Хийю.
   На полпути до Рас-эль-Айна устроили пикник -  как  раз  время  ленча.
Субри и Димитрий хохочут до слез.
   - Хийю тошнило всю дорогу, - кричит Димитрий.
   Субри поддерживал ей голову.
   Внутри  "Пуалю"  -  соответствующее  подтверждение  его  слов.  Какое
счастье, что слуги воспринимают это просто как забавное происшествие.
   Хийю впервые так оконфузилась, и вид у нее совершенно убитый.
   "Я все повидала, - словно говорит ее  взгляд,  -  враждебный  собакам
мир, злобу мусульман, меня топили, я чуть не умерла с голоду, я изведала
побои, пинки и камни. Я не боюсь ничего. Я  ко  всем  неплохо  отношусь,
хотя ни к кому не питаю любви. Но  что  это  за  новая  напасть  на  мою
голову, зачем меня так унизили?"
   Ее янтарные глаза печально  смотрят  то  на  одного  из  нас,  то  на
другого. Пожалуй, впервые ее уверенность в себе серьезно поколеблена.  К
счастью, уже через пять минут ей становится легче, и Хийю  забывает  обо
всем. Она с жадностью пожирает остатки еды после Димитрия и Субри. Я  не
уверена, что это разумно - кормить  ее  сейчас.  Ведь  мы  вскоре  снова
поедем.
   - Ха-ха, - смеется Субри, - значит, Хийю будет тошнить еще сильнее!
   Что ж, если им это смешно...

***

   В полдень прибываем в наш дом. Он стоит  на  одной  из  главных  улиц
Телль-Абьяда. Это почти настоящее городское жилище - то, что управляющий
банком называет "construction en pierre" . Вдоль
всей улицы растут деревья,  их  листья  сейчас  такие  нарядные  -  ведь
наступила осень. К сожалению, в доме сыро, так как  расположен  он  ниже
уровня  улицы,  а  на  улице  везде  арыки.  К  утру  одеяло  совершенно
отсыревает, и все, к чему прикасается рука,  кажется  мокрым  и  липким.
Меня так скрутило от сырости, что я едва ползаю.
   Позади дома маленький прелестный садик, значительно более изысканный,
чем те, что попадались нам раньше.
   При разгрузке мы обнаружили, что из грузовика все  же  вывалились  по
дороге три стула, стол, а еще мое сиденье для туалета!  Впрочем,  потери
меньше, чем можно было ожидать.
   Телль-Джидль  находится  рядом  с  Голубым  озерцом,  образовано  оно
ручьем, впадающим в Балих. Вокруг озерца деревья, и этот  патриархальный
уголок напоминает место первого свидания Исаака и Ревекки . Все  это  совсем  не  похоже  на  те  места,  где  мы
останавливались прежде. Здесь во  всем  чувствуется  какая-то  печальная
прелесть, но нет первозданной дикости Шагара с его вздыбленными  холмами
окрестностями. Сам городок процветает,  по  улицам  ходит  много  хорошо
одетых богатых людей,  главным  образом  армян.  Есть  красивые  дома  с
садами.

***

   После недельного пребывания здесь Хийю нас совершенно опозорила.  Все
псы Айн-эль-Аруса сбегаются ухаживать за ней, а  поскольку  ни  одна  из
дверей толком не запирается, то ни закрыть  нашу  красотку  в  доме,  ни
закрыться от ее кавалеров невозможно! В доме вой,  лай  и  потасовки,  а
Хийю, кроткая прелестница с янтарными глазами, просто наслаждается  этим
шабашем.
   Как всякая нечисть в  средневековой  пантомиме,  псы  выскакивают  из
дверей и окон. Мы сидим за ужином, окно с треском распахивается, влетает
огромная псина, за нею гонится вторая. Дверь спальни тоже распахивается,
и вбегает третий пес. Все трое начинают бешено  носиться  вокруг  стола,
мчатся в комнату Гилфорда и исчезают, чтобы снова ворваться, теперь  уже
через кухню, и вдогонку им летит сковородка, запущенная Субри.
   Гилфорд проводит бессонную ночь: псы то и дело вламываются к  нему  в
дверь, проносятся по постели и выскакивают в окно, после чего приходится
вставать и закрывать за ними окна и двери. Вой, лай - собачья  оргия  не
прекращается до самого утра!
   Сама  Хийю,  оказывается,  не   лишена   снобизма.   Из   всех   псов
Айн-эль-Аруса она выбрала единственного, у которого есть ошейник!  В  ее
взгляде явственно читается:
   "Вот это, я понимаю, высший класс!"
   Это огромный кобель с приплюснутым носом и  длинным  унылым  хвостом,
как у лошадей в похоронной процессии.

***

   Субри, промучившись всю ночь зубной болью,  просит  отпустить  его  в
Алеппо к дантисту. Он возвращается через два дня,  весь  сияя.  И  долго
делится впечатлениями:
   - Захожу к доктору, сажусь в кресло. Показываю ему  на  зуб.  Да,  он
говорит, надо рвать. Сколько, говорю я.
   Двадцать франков, говорит  он.  Грабеж,  говорю  я,  и  ухожу.  Снова
прихожу днем. Сколько? Восемнадцать  франков.  Грабеж,  говорю  и  ухожу
снова. Боль все сильнее, но я не могу дать  себя  ограбить.  Прихожу  на
следующее утро. Сколько? Все равно восемнадцать франков.  Прихожу  днем.
Восемнадцать франков. Он думает, что боль меня доконает, и я  соглашусь.
Ничего подобного. Я продолжаю торговаться. И что бы вы думали, хваджа? Я
победил!
   - Он снизил цену?
   Субри энергично трясет головой;
   - Нет. Но за те же восемнадцать франков он  вырвал  мне  не  один,  а
целых четыре зуба! Что вы на это скажете?
   Субри оглушительно хохочет, показывая зияющие дырки вместо зубов.
   - Что, те три зуба тоже болели?
   - Нет конечно? Но ведь они когда-нибудь  заболят,  разве  не  так?  А
теперь - дудки! И все четыре стоили как один!
   Мишель, слушавший его рассказ, стоя в дверях, одобрительно кивает:
   - Beaucoup economiat !
   Субри привез Хийю нитку красных бусин и сам надевает  подарок  ей  на
шею.
   - Когда девушка выходит замуж, - говорит он собаке, - она носит такие
бусы. А Хийю ведь у нас недавно вышла замуж.