ль вставляют в другое место... Показать куда? В утюг! Утюг ты глупый!
Эй, люди!
     Вбежали люди.
     - Выпороть его на конюшне! Как это "нету конюшни"?.. Тогда в гараже!
     А что делать? Приказ! Люди думали - хуже  будет:  возьмут  опера  под
белы руки да выбросят из окна на лубянский асфальт, будто сам выпрыгнул. А
так - что ж, дело нехитрое: отвели историка в гараж и всыпали кнутом  раза
два,  галифе  с  него  не  снимая,  чтобы   не   оскорблять   человеческое
достоинство. Не сильно, но  поделом  -  впредь  будет  знать,  как  гонять
Гишторию по спирали! Привели обратно, сидеть  все  же  не  мог,  стоял  на
ногах. И опять вопросы, вопросы:
     - А кто? А  что?  А  почему?  А  кто  надоумил?  А  подать  мне  сюда
Ивана-дурака! Из-под земли достать!
     А  люди  думают:  "Што  делаеца,  што  делаеца!..   Зачем   временной
председательше высокой парламентской комиссии понадобился Иван-дурак? Мало
что ли дураков на свете - а этого из-под земли вынь да положь.  Не  иначе,
привести  в  исполнение  стародавний  приговор,   без   применения   срока
древности. С нее станет -  возьмет  и  отрежет  Ивану  это  дело  прямо  в
бериевском  кабинете.  А  законны  ли  подобные  методы?  А   что   скажет
конституционная комиссия? Выбрасывать  подследственного  из  окна  -  одно
дело, а отрезать ему жизненный орган - совсем другое... Да и как ей подашь
Ивана? Иван - эвон где... Уже у Геркулесовых Столпов. Иван уже приплыл."



                                    14

     Приплыли богатыри.
     Смотрят.
     Видят: на горизонте торчит дворец не дворец, а  Воздушный  атлантский
Замок;  промеж  Геркулесовых  Столпов  стоит  лестница  не   лестница,   а
стремянка; и на ту стремянку взгромоздился атлант не атлант, а  Атлантище!
Такого не видывали, о таком не слыхивали! Думали  -  атланты  помельче;  а
этот - страшное дело! Ни проплыть, ни проехать, ни извини-подвинься - весь
Гибралтарский пролив перегородил, на европейский Столп ящик с инструментом
поставил, на африканский - узелок с обедом, что  жена  завернула.  Внешний
вид: рыболовецкие сапоги, замусоленная роба да старая  шляпа  -  задрожали
богатыри, узнали ту фетровую шляпу от погибшего циклопа-техногена. Во  рту
Атлантища торчат три шурупа, в  глазу  -  параболический  монокль.  Облака
поочередно к нему подплывают, что-то он там в  облаках  отверткой  крутит,
отвинчивает... Видать, электрик. Или сантехник. А  может,  и  плотник:  из
инструментального  ящика  стамеска  в  небо  вонзилась,  которую  за  маяк
приняли, - в Мадриде, небось, видна.
     "С кем воевать-то? - дрожат богатыри. - С этим?..."
     - Смываться надо, - шепчет Христофоров боцман.
     Но поздно.
     Чуткий Атлантище шепот услышал,  обернулся,  взглянул  на  "Всеволода
Вишневского" сверху вниз, сверкнул на солнце  моноклем  -  этот  прожектор
посильней волшебного зеркальца будет - слез со  стремянки,  три  шурупа  в
пролив выплюнул. Поднялась от трех шурупов волна морская по  самые  трубы,
бросила "Всеволода Вишневского" на Гибралтар-скалу. Богатыри в крик:
     - СОС! - кричат. - СОС!
     Тут и  сказке  бы  конец,  но  Атлантище  пальцем  корабль  на  плаву
придержал, пока вода не схлынула и всех обериутов  с  острова  Обериос  не
смыла. Не стало обериутов, сгинули аки обры. Развязал Атлантище  узелок  с
обедом, что жена  приготовила.  Разложил  на  скале  пять  жареных  быков,
поставил тыщеведерную  бутылищу  "Атлантического  портвейна  красного"  да
любимую атлантскую закусь - банку малохольных мексиканских кактусов, вроде
наших бешеных огурцов, но ядреней. Портвейну из горла отхлебнул,  кактусом
похрустел, быка обглодал, кости в Гольфстрим забросил  на  радость  жадным
акулам. Поднялась от тех костей волна океанская выше крыши,  но  Атлантище
"Всеволода Вишневского" от цунами ногой отгородил, прошла мимо волна, всех
гипербореев с Борейского полуострова смыла. Не стало гипербореев, сгинули,
аки обериуты. Сожрал Атлантище второго быка, червячка заморил,  и  уже  не
спеша взялся за третьего.
     - Кто тут у вас капитан Иван-дурак будет? - лениво спрашивает, глодая
бычью ногу.
     - Ну, я! - с гонором отвечает Иван-дурак.
     - Ты?! Да ну?! Да не может быть! "Гэ" ты, а  не  капитан.  Это  знать
надо: "гэ" у цивилизованных атлантов самое страшное ругательство.
     - Зачем пожаловал, Иван-дурак?
     Молчит Иван. Что отвечать Ивану? Приплыл, дескать,  двигать  Гишторию
по шпирали? Накручивать ее на ось "Этруссия - Эсэсэсэр - Атлантида"?
     Доел Атлантище четвертого быка, так и не  дождался  ответа.  Икнул  -
будто гром отдаленный пророкотал  в  поднебесье.  Успокоил  икоту  глотком
портвейна. Последнего быка есть не стал,  возложил  бычью  тушу  на  корму
корабля. От такого перегруза "Всеволод Вишневский" нос к облакам задрал, а
корму опустил в пучину морскую.
     Хороший знак: провиантом делится. Наелся, значит. Сытый - не злой;  а
все равно страшно.
     Уравновесили богатыри быка на палубе, ждут - чего дальше будет?
     А Атлантище поковырял  в  зубах  заостренным  бревном  и  стал  учить
Ивана-дурака уму-разуму:
     - Чего дрожишь, Иван? Не дрожи, не  трону.  Хочешь,  значит,  Ванюша,
угодить в Гишторию? Похвальное дело, но Гиштория, Ванек, - это  неизвестно
как все было. ЧТО-ТО, конечно, БЫЛО, но неизвестно КАК. Запомни,  Ванятка:
главное в жизни не "ЧТО", а  "КАК".  Главное,  Ванюха,  не  содержание,  а
форма. Все на свете "гэ", а интерес для Гиштории представляет  только  то,
КАК это "гэ" видоизменяется. Что было,  то  было;  что  будет,  то  будет;
может, вообще ничего не было и ничего не будет. И так бывает. Смирись,  не
думай об этом, не бери в голову. Делай чего-нибудь руками, чтоб голова  не
болела. Всяких дел много, а что именно делать - тоже  не  имеет  значения,
там видно будет. Вот  я  -  на  обе  руки  мастер.  Могу  и  плотником,  и
сантехником, и электриком. Могу дифференциальное уравнение до ума довести,
могу твой корабль на  орбиту  забросить  вместо  спутника.  Не  бойсь,  не
заброшу. Могу и за бутылкой сходить, и озонову дыру заштопать. Мною  любую
дыру затыкают. За три тысячи верст киселя  хлебать  -  всегда  пожалуйста,
хоть жена не довольна. А я ей  -  молчи,  дура!..  И  ты,  Иван,  не  будь
дураком. Умей чего-нибудь. Не хочешь на конвейере, или тачку катать - чини
чего-нибудь. Или на бензоколонке. Они там... - Атлантище ткнул  пальцем  в
небо, - они там любят, когда Иван при деле. Так  им  спокойней.  Вот  я  -
чиню-починяю,  все  умею...  Все  ушли,  меня  оставили  потолок  держать.
Последним кого оставляют? Ивана. А как же! На Иване Земля держится.  А  не
хочешь робить - отдохни. Ляж, полежи, они из своего будущего не  видят.  А
увидят - скажи: отдыхаю, обедаю, наблюдаю, как оно  есть  в  природе.  Они
поймут - наблюдатель. Тоже нужно. А часов не наблюдай, на время не  смотри
- опасно. Да и время всегда одно - без  пяти  минут  чего-то.  Ладно,  мне
пора. Бывай, Иван, больше не свидимся. Там, наверху... -  Атлантище  опять
ткнул пальцем в небо и попал в подплывавшую черную тучку.
     Сверкнула из тучки молния, попала в стамеску, Атлантище только  плечо
отдернул.
     - Там, наверху, так решили: барахтайтесь тут сами, хватит мне торчать
затычкой в чужой дыре. Сейчас побарахтаетесь... Бывай, Иван, здоров!
     Допил Атлантище весь портвейн, ни капли богатырям  не  оставил  (а  в
тайне надеялись на ту каплю!). Инструментальный ящик на плечо водрузил, на
стремянку влез, дернул что-то  там  за  черной  тучкой,  будто  цепочку  в
ватерклозете. Заурчала, забулькала черная тучка,  расползлась,  загремела,
зарокотала...
     Поднялась из нее вода занебесная - дождь в ручьи превратился, ручьи -
в речные потоки. Уселся Атлантище поскорей  верхом  на  стремянку,  сказал
волшебное  слово:  "Ну!"  и  полетел  по  воздуху,  махая  створками,   на
Канальские острова, благо рядом. Вошел  там  в  Воздушный  Замок,  включил
зажигание. Взревели, загрохотали сорок тысяч техногенных циклопов, вышибли
из планеты Воздушный Замок, как пробку из  шампанской  бутылки.  Поднялась
Вода до самого Неба; сошлись, закипели две Большие Воды - и  не  выдержала
небесная механика, подвела вселенская сантехника - прорвало  во  всевышнем
ватерклозете стяжку Пространства, вышибло клапан Времени, -  распечатались
две   Мировые   Бездны,   сразились    две    Сотворящие    Силы:    одна,
Сила-силенная-обалденная,  потащила   "Всеволода   Вишневского"   в   Дыру
Пространства; вторая, Сила-силища-офигенная,  напротив,  поволокла  его  в
Колодец Времени.
     Кто перетянет - Время или Пространство?
     Чувствуют богатыри -  конец  подкрался.  Закрутило  их,  завертело  в
штопор между Временем и Пространством; не выбраться им из штопора!  Плывет
мимо них во Мраке и Хаосе хищная рыба-белиберда,  шагают  сапоги  всмятку,
летит дичь-перелетная, скачет сивая кобыла, катятся турусы на  колесах,  а
впереди зияет дыра от бублика.
     Нету богатырям спасения.
     Как видит Иван-дурак: плывет в этом  Мраке  корабельный  пес  Полкан,
держит  в  зубах  последнюю  их  надежду  -  ту   самую   стяжку-черточку,
соединявшую Пространство со Временем, а Время с Пространством...
     Не долго думая, ухватился Иван  за  хвост  Полкана,  ухватил  Аверьян
Ивана за ноги, Богдан ухватил Аверьяна за плечи, Демьян  ухватил  Богдана,
Степан - Демьяна,  Касьян  -  Степана...  Кондрашка  из  хаты  выскочил  -
хватать-помогать! Иван кричит:
     - Полный назад, Ерема!
     Ерема - не все дома - в трюме кочегарит: полный назад!
     Удержали Полкана с соломинкой...
     А там и Девятый Вал Времени  подоспел  -  подхватил  ту  соломинку  и
поволок из гишпанцев в турки, из турок в греки, а из греков уже в  варяги:
изменил Днепр-Славутич свое течение, докатил богатырей до Этруссии, влился
в колодец времени как  в  воронку  и  выбросил  "Всеволода  Вишневского  в
Москва-реку на Речной вокзал.



                                    15

     Тут и сказке конец.
     Набежали москвичи:
     - Провиант доставили!
     А тот жареный атлантский бык - как здание Моссовета!
     Ели того быка всей Москвой три дня с утра до вечера. Всем хватило.  А
гостям столицы - накося-выкуси! Ели  так:  за  ушами  трещало,  в  рот  не
попадало. Так ели, что не заметили, как штатские  дюжи  молодцы  похватали
богатырей под белы руки, покидали в черны вороны,  повезли  на  Лубянку  к
Василисе Васильевне.
     Выходила царица морская на площадь Дзержинского.
     Дураки ей в ножки головой  об  асфальт  поклонялися.  А  она,  богиня
японская, на них не смотрит, нос воротит, молвит сквозь зубы своим людям:
     - Зла на них не держу, что с дураков возьмешь?  Им  закон  не  писан.
Посему - отправить их всех...
     "По этапу", - думают люди.
     - Кого на пенсию, кого на пособие по безработице. Ну,  а  этого...  -
указала пальцем на Ивана-дурака, - этого ко мне в кабинет.
     Поник Иван головой.
     "Отвоевал Иван", - думают люди.
     Завели его в кабинет, усадили на диван кожаный, оставили  вдвоем  без
свидетелей.
     Подошла к дивану Василиса Васильевна,  бросилась  Ивану  на  грудь  и
заплакала:
     - Ох, устала я, Вань! Ох, устала я с циклопами воевать и  корчить  из
себя  блядь  прожженную!  Я  ведь,  Вань,  до  сей  поры  не  трогана,  не
целована...
     И так далее...



                                    16

     Много ли, мало ли лет прошло.
     Колодец времени затянуло болотом.
     "Всеволода Вишневского" переименовали во "Владимира Высоцкого".
     Корабельный пес Полкан дожил до глубокой собачьей старости и сдох.  С
почестями захоронен у ограды Цветного бульвара под развесистой липой.
     Боцман Себастьянов, говорят, бросил пить-сквернословить,  женился  на
Авдотье  Шалаевой;  жили  они  в  московской  коммуналке  прямо   напротив
испанского посольства, хозяйством  не  обзаводились,  то  и  дело  в  окно
выглядывали, все ждали вызова из Испании, и как только, так сразу  уехали.
Дунька, говорят, довольна жизнью с гишпанцами.
     Богатыри разбрелись по стране кто куда.
     Емельянов лютыми зимами в Санкт-Петербурхе халтурит  -  печи  кладет,
буржуйки ставит; а летом по  украинской  визе  уезжает  на  Днепр-Славутич
ловить  говорящую  щуку   в   болоте   времени.   Демьянов   устроился   в
"Макдональде". Жарит-варит, деньги делает, друзей ухой угощает.
     Романова украли памятники из общества  "Память".  Поят  его,  кормят,
спать укладывают и на руках носят как генетическую хоругвь конституционной
монархии.
     Ульянова долго не принимали нигде на работу, и он ушел  в  подпольный
ЦК ВКПб, расположенный в подвале на Ленинском проспекте  номер  33.  Когда
цэкисты-вэкапэбисты выходят на демонстрацию, они поднимают Ульянова вместо
запрещенного красного знамени.
     Теперь о Яшке Бронштейне.
     Живет он в Одессе у самого синего-синего моря. В политику не лезет, в
Израиль не собирается, работает простым электриком - выкручивает  где-надо
лишние лампочки, торгует лампочками на Привозе. Ранней  весной  промышляет
на берегу монетками, что летом дикари бросают в море,  чтобы  когда-нибудь
вернуться, - к весне те монетки волна выбрасывает. Попадаются даже  центы,
иены и пфенниги - а это уже кое что, на водку хватает.  Однажды  выбросила
волна на берег в Лузановке  древний  металлический  рубль  с  позеленевшим
лысеньким профилем Ульянова. Долго Янкель  смотрел-разглядывал,  никак  не
мог вспомнить, где видел этого человека... Хотел было вернуть  бесполезный
рубль синему морю, но передумал и спрятал зачем-то в карман.
     Остальные - кто где. Живут себе, поживают. Никто не хочет попадать  в
Историю.
     "Ну, а Иван-дурак  и  Василиса  Прекрасная?  -  может  спросить  иной
терпеливый читатель. - Когда же этой сказке конец наступит?"
     И будет прав.

              ЖИЛИ ОНИ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО - ПОКА НЕ ПОМЕРЛИ.

     Василиса  Васильевна   работала   директором   Лубянского   института
"БЛАГДЕВДРЕВПРО" (Благородных Девиц Древневекового Происхождения). Невесты
из института шли на расхват - Даша, Глаша, Любаша, Маняша, Наташа  и  даже
Параша. Иван плавал  капитаном  на  "Владимире  Высоцком",  бороздил  Понт
Эвксинский в каботажных рейсах, ходил в Стамбул  и  в  Испанию,  а  вот  в
Америку не хотел почему-то.
     Расписались они, сыграли свадьбу, но виделись редко. Зато каждый  год
под Рождество уезжали под Киев в Древнюю Русь, снимали  селянскую  хату  и
все зимние каникулы без роздыху предавались НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ.
     Чего и вам желаю!
     Тут и сказке конец.





                               Сомерсет Моэм

                          (Перевод Бориса ШТЕРНА)

                        ВТОРОЕ ИЮЛЯ ЧЕТВЕРТОГО ГОДА

                 (Новейшие материалы к биографии Чехова)

                                                  К 50-летию со дня смерти
                                                  Антона Павловича Чехова



              Пособие для англичан, изучающих русский  язык,
              и для русских, не изучавших русскую литературу.




                                    1

     Первая подробная  и  хорошо  документированная  биография  Чехова  на
английском языке написана Дэвидом Магаршаком и широко известна  в  Англии.
Она была оригинально переработана прекрасным английским писателем Уильямом
С.Моэмом,  которого  в  России  почему-то   называют   Сомерсетом   Моэмом
(Сомерсетом звали его  отца)  для  своего  литературного  эссе  "Искусство
рассказа" и впервые издается в изложении на русском языке  с  необходимыми
дополнениями  в  свете  ранее  не  известных   и   абсолютно   неожиданных
документов. Цитаты из книги Моэма в дальнейшем не оговариваются.
     Эта биография  является  хроникой  блистательных  чеховских  побед  -
вопреки бедности, обременительным обязанностям, мрачной  среде  и  слабому
здоровью. Из этой интересной книги читатель должен знать следующие  факты.
Антон Павлович Чехов родился 16 января 1860 года. Его дед Егор  Михайлович
был крепостным, он скопил денег и выкупил себя и троих  сыновей.  Один  из
них,  Павел  Егорович,  со  временем  открыл  бакалейную  лавку  в  городе
Таганроге на берегу Азовского моря, женился на Евгении Яковлевне Морозовой
и произвел на свет пятерых сыновей и одну дочь.
     Антон был его третьим сыном. Павел Егорович, человек необразованный и
глупый,  был  эгоистичен,  тщеславен,   жесток   и   глубоко   религиозен.
[Необъективная, поверхностная оценка  Моэма,  другие  биографы  Чехова  не
столь категоричны]. Много лет спустя Чехов  вспоминал,  что  в  пятилетнем
возрасте отец приступил к его обучению - каждый день  бил,  сек,  драл  за
уши, награждал подзатыльниками. Ребенок  просыпался  по  утрам  с  мыслью:
будут ли его и сегодня бить? Игры и забавы запрещались. Полагалось  ходить
в церковь два раза в день на заутреню и вечерню,  целовать  руки  монахам,
дома читать псалмы. С восьми лет Антон  должен  был  служить  в  отцовской
лавке с вывеской:

                  "ЧАЙ, САХАРЪ, КОФЕ, МЫЛО, КОЛБАСА
                    И ДРУГИЕ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ"

     Под этим полуграмотным названием лавка и вошла в русскую литературу в
одном из рассказов Чехова. Она открывалась в пять утра, даже зимой.  Антон
работал мальчиком на побегушках в холодной лавке, здоровье его страдало. А
позже, когда он поступил в  гимназию,  заниматься  приходилось  только  до
обеда,  а  потом  до  позднего  вечера  он  был  обязан  сидеть  в  лавке.
Неудивительно, что в младших классах Антон учился плохо и дважды оставался
на второй год. Своим одноклассникам он не очень запомнился. Так  о  нем  и
писали: никакими особенными добродетелями или способностями не  отличался.
По-русски это называется "ни то, ни се".
     Когда  Антону  исполнилось  шестнадцать  лет,  его  неудачливый  отец
обанкротился и, опасаясь ареста и долговой тюрьмы, бежал от  кредиторов  в
Москву, где два его старших сына,  Александр  и  Николай,  уже  учились  в
университете. Антона оставили одного на три года  в  Таганроге  -  кончать
гимназию. Он вздохнул свободно и "вдруг"  обнаружил  такое  прилежание  по
всем предметам, что стал получать пятерки по бесконечно  ненавистному  ему
греческому языку и даже давать уроки отстающим ученикам,  чтобы  содержать
себя.
     А.П.Чехов: "Разница между временем, когда  меня  драли,  и  временем,
когда перестали драть, была страшная".
     Через три года, получив аттестат зрелости и ежемесячную  стипендию  в
двадцать пять рублей, Антон перебирается к родителям в Москву. Решив стать
врачом, поступает на медицинский факультет. В это время Чехов - долговязый
юноша  чуть  ли  не   двух   метров   ростом,   у   него   круглое   лицо,
светло-каштановые волосы, карие глаза и полные,  твердо  очерченные  губы.
Неприятным сюрпризом для Антона явилось то, что он,  оказывается,  говорил
на "суржике" [южнорусский диалект с сильным влиянием  мягкого  украинского
языка]: "стуло", "ложить", "пхнуть", "Таханрох"; а в прошении о зачислении
в университет слово  "медицинский"  написал  через  "ы"  -  "медицЫнский".
[Англичанам сразу следует запомнить, что слова "ложить" в русском языке не
существует. Только "класть".]
     Семья Чеховых жила в полуподвальном помещении в  трущобном  квартале,
где  располагались  московские  публичные  дома   [что-то   вроде   нашего
лондонского Ист-Энда прошлого века]. Отец нигде не работал - хотел, но  не
мог  устроиться,   старшие   братья   учились,   перебивались   случайными
заработками и любили  "покутить"  в  дешевых  московских  кабаках.  Антону
пришлось взвалить на себя обязанности главы семьи. Он привел двух знакомых
студентов - они должны были жить и кормиться  у  его  родителей.  Студенты
давали семье 40 рублей в месяц, еще двадцать  платил  третий  жилец.  Весь
доход семьи вместе с таганрожской стипендией Антона составлял  восемьдесят
пять рублей и уходил на прокорм девяти  человек  и  на  квартирную  плату.
Вскоре переехали на другую квартиру, попросторней,