да достала из-за корсажа колоду засаленных кожаных
карт, метким взглядом выхватила из толпы мужчин простеца Ремедия
и подсела к нему. Давай втолковывать ему правила новой игры.
   До Иеронимуса то и дело сквозь гул голосов доносился сипловатый
голос Клотильды.
   -- Это "Диана", сиречь Луна, -- говорила Клотильда, показывая
Ремедию карту. -- Она старше "Ладьи", стало быть, "Ладью" бьет.
Вот "Диана Инферна", сиречь "Адская Диана" или, по-иному,
"Геката". Она бьет и "Ладью", и "Диану". Это черный козырь...
   Бальтазар крутился тут же, чуть не клевал длинным носом карты,
мелькавшие в ловких пальцах актерки.
   Рядом с Иеронимусом кто-то присел. Осторожно, на самый краешек
скамьи.
   Иеронимус обернулся. Балатро -- бледный, губы дрожат.
   -- Простите, ваше... -- пробормотал комедиант, глядя в пол.
   Иеронимус смотрел на него, молчал.
   -- Я же не знал, что вы... -- добавил Балатро и поперхнулся,
смутившись самым жалким образом.
   -- Что случилось? -- спросил, наконец, Иеронимус. Немного
отодвинулся, чтобы лучше видеть лицо комедианта.
   Балатро опустил голову.
   -- Простите, -- снова сказал он. -- Я не знал.
   -- Чего ты не знал?
   Балатро неожиданно вскинул глаза и выпалил:
   -- Вы -- Мракобес? Ведь это вы жгли еретиков в Раменсбурге и
Хербертингене?
   -- Да, -- сказал Иеронимус. -- Так вы присоединитесь к нам по дороге
в Страсбург?

   Теперь к Страсбургу двигалась довольно пестрая толпа. В телеге
вместе с механическим вертепом, лютней и кое-какими съестными
припасами тряслась девица Клотильда. Арделио правил лошадью --
тяжеловесным низкорослым коньком, хорошо пригодным для сельских
работ, выносливым и спокойным. За телегой шли подвижники,
вооруженные кто во что горазд.
   Фихтеле был очень раздосадован странной бесхребетностью
Иеронимуса. Порой на капеллана такое накатит, что хоть святых
выноси.
   А Ремедий, как водится, в рассуждения не входил. Жив -- и слава
Богу.
   Наместник Варфоломей и Михаэль пустились в мутные дискуссии о
природе вечности и спасения души. Они не понимали ни слова из
того, что между ними говорилось. Лишь основополагающая идея была
ясна: оба были полностью согласны друг с другом.
   В миле от Айзенбаха обнаружилось, что к каравану присоединился
еще один человек. Свесившись с козел, Арделио на ходу коротко
переговорил с новичком, выслушал объяснения, кивнул и больше ни
о чем не спрашивал. По словам этого человека, он торопился в
Страсбург, но боялся предпринимать столь опасное путешествие в
одиночку, а нанять охрану денег не имел.
   Это был совсем молодой человек с большими, широко расставленными
глазами. Довольно смазливый, если бы не мрачноватое выражение
лица. Это красивое и вместе с тем печальное лицо имело в себе
нечто неотразимое для чувствительной Клотильды. Девица тут же
высунулась из телеги и принялась строить ему глазки.
   Что до молодого человека, то он удостоил ее лишь беглым взглядом
и принялся озираться вокруг, словно выискивая кого-то в толпе.
Если кто-то и привлекал его здесь, то отнюдь не девица.
   Клотильда не обиделась. Спряталась в телеге, взялась за лютню.
Не тот, так другой. Завтра будет новый день, только и всего.
   В эту ночь остановились на ночлег в лесу, отойдя от большой
дороги на четверть мили. Поставили телегу так, чтобы с дороги не
углядели, развели костер побольше. Арделио браконьерским манером
подстрелил двух уток. Клотильда ловко ощипала и сварила добычу,
а после все сидели вокруг огня и жевали темное жесткое мясо.
   Ремедий согрелся, разнежился. Иногда ему начинало казаться, что
не было всех этих лет, проведенных рядом с Иеронимусом. Что все
еще служит под началом рыжего Агильберта, который продал душу
дьяволу. Лица вокруг были другие -- не те, что окружали его в
Своре Пропащих. Но похожи. Да вот и Фихтеле рядом, этот-то
служил с Агильбертом, хоть и присоединился к Своре позднее. А
вон еще одно лицо -- тоже из тех лет...
   Ремедий вздрогнул. Блаженная тупость отступила, мгновенно
сменилась тревогой. Напротив него, в тени, действительно
мелькнул кто-то знакомый.
   Ремедий прищурился, пытаясь разглядеть этого человека. Давно
забытого. Так забывают лица умерших -- за ненадобностью. Тот
зашевелился, поерзал, опустил голову -- видно, не хотел, чтобы
Ремедий его увидел. Кому понравится, когда вот так тебя
разглядывают. И Ремедий выбросил незнакомца из головы. Мало ли
кто на кого похож.
   Девица Клотильда дернула его за рукав, показала украдкой колоду.

   -- Эй, монашек, -- позвала.
   Смешное в ее устах прозвище -- Monchen -- если учесть, что Ремедий
мог переломить девушке спину одним ударом кулака.
   Ремедий улыбнулся. Когда он был ландскнехтом, такие девицы
называли его "солдатик".
   -- Сыграем?
   -- Я плохо играю, -- сказал он.
   Клотильда засмеялась.
   -- Этого-то мне и надо. Проиграй мне, монашек.
   Он хмыкнул в ответ и пересел поближе. Карты замелькали в руках
Клотильды -- синее, красное, золотое, белое, грехи, добродетели,
слабости людские и сильные стороны, любовь и смерть, жизнь и
молитвенный экстаз, ад и рай -- огрубевшие руки актерки тасовали
их так и эдак. Ремедий брал из ее пальцев то одну, то другую
карту, рассметривал. Дольше других держал перед глазами одну,
жутковатую: скелет с косой ведет за руку монаха, за рясу монаха
цепляется девица, за девицей -- торговец. Живая цепь терялась за
горизонтом.
   Клотильда отобрала у него карту, недовольная тем, что мешает
играть.
   -- Путь неблизкий, еще наглядишься, надоест, -- сказала она.
   Но Ремедий не сразу выпустил карту.
   -- А как она называется?
   -- "Смерть", конечно. Видел когда-нибудь Пляску Смерти?
   Ремедий кивнул.
   -- Я видел смерть, -- сказал он простодушно.
   Клотильда хмыкнула.
   -- Кто ж ее не видел, дружок.
   -- А какая карта бьет "Смерть"?
   Актерка выбрала из колоды другую -- обнаженная женская фигура,
окруженная венком.
   -- "Вечная жизнь", конечно.
   Ремедий повертел перед глазами "Вечную жизнь". Девица на карте
была очень хороша собой. Похожа на Рехильду Миллер. От мысли о
Рехильде Ремедий перешел к другой:
   -- Странная у тебя колода. Этими картами только играют?
   -- Не только, -- сердито сказала Клотильда. -- Иногда гадают. Но
очень редко.
   Ремедий смотрел на нее, шевелил губами -- думал.
   Клотильда склонила голову набок.
   -- Ты из профессионального интереса спрашиваешь?
   -- Что? -- Ремедий смешно заморгал светлыми ресницами.
   -- Ну, говорили, будто вы с Иеронимусом сожгли за ведьмовство
целую толпу женщин, -- пояснила Клотильда. Пристально посмотрела
на него. -- Это правда, монашек?
   -- Да, -- сказал Ремедий. -- А почему ты испугалась?
   -- Я вовсе не испугалась, -- сердито заявила Клотильда. -- Гадание
на картах -- колдовство и ересь. И я этим занимаюсь. Иногда.
   Ремедий сказал:
   -- Чтобы осудить тебя, нужно двое свидетелей.
   -- Да ладно тебе... -- Клотильда махнула рукой, отметая все
сомнения. -- Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие.
   -- Почему?
   -- Потому что сбывается.
   -- А если выпадает "Смерть", значит, человек скоро умрет?
   -- Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует.
Знаешь, какой стих подписан к этой карте? -- Она снова вытащила
из колоды "Смерть" и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам
на ленте, обвивающей картинку: "Ich bin Auferstehung und Leben".

   Ремедий нахмурил лоб.
   -- Это из Писания. А почему не по-латыни?
   -- Понятия не имею, -- беспечно сказала Клотильда. И заторопила
его: -- Давай лучше играть. Смотри. У меня на руках младший грех
-- "Непослушание". Есть у тебя "Подчинение"?
   Она сунулась в его карты.
   -- Нет, "Подчинения" нет. Попробуй взять мой грех другой
добродетелью.
   Ремедий протянул "Надежду".
   -- С ума сошел! -- Она хлопнула его по руке. -- А чем ты будешь бить
"Отчаяние", скажи на милость, если выбросишь "Надежду" на
какое-то "Непослушание"? У тебя же есть "Стыдливость", смотри...

   Выхватила карту из его пальцев, покрыла ею "Непослушание",
отложила в сторону.
   Вскоре игра увлекла обоих. Прошло немало времени, прежде чем
Ремедий вспомнил о новичке, которого силился узнать. Поискал
глазами. Теперь рядом с незнакомцем сидел Иеронимус. Они были
погружены в негромкую беседу.
   И Ремедий успокоился.

   Иеронимус поднял голову. Незнакомый молодой человек стоял возле
него, глядел на сидящего сверху вниз светлыми печальными
глазами.
   -- Вы Иеронимус фон Шпейер?
   Иеронимус подвинулся, дал ему сесть рядом. Тот примостился,
обхватил руками колени. От его грязных волос пахло землей.
   -- Я Валентин Вебер, -- сказал незнакомец тихо. -- Мы с вами
встречались раньше. Один раз. С тех пор я ждал вас.
   Иеронимус молчал, ждал, что будет дальше.
   -- Вы помогли мне, -- добавил Валентин.
   Тогда Иеронимус повернул голову, желая рассмотреть этого
человека получше.
   -- Я не помню тебя, -- сказал он наконец.
   Валентин отозвался -- почти шепотом:
   -- Я разговаривал с вами из могилы. Я мертв, отец Иеронимус. Вот
уже семь лет как мертв. Только одно и живо еще -- моя
благодарность.
   Иеронимус поднял руку, провел пальцами по щеке молодого
человека. Щека была холодной и на ощупь дряблой.
   Валентин грустно улыбнулся.
   -- Видите? Я мертв.
   Тогда Иеронимус спросил:
   -- А я?
   -- Не знаю, -- ответил Валентин.
   Иеронимус видел, что юноша не лукавит.
   -- Почему же мы встретились с тобой, если ты мертв, Валентин?
   -- Может быть, вы умираете, отец мой? -- спокойно спросил его
Валентин.
   -- Может быть, -- согласился Иеронимус.
   А Валентин сказал:
   --  Все эти годы я желал только одного: увидеть вас. Тогда, в
Айзенбахе, я слышал ваш голос. Я ничего не знаю о вас. Ничего,
кроме голоса.
   Иеронимус шевельнулся. Он вдруг ощутил свой возраст, свой живот,
мешки под глазами.
   Валентин смотрел на него с бесконечной любовью.
   -- Я помню каждое ваше слово.
   -- А я не помню, -- признал Иеронимус.
   -- Я был в яме вместе с другими мертвецами. Всех нас охватило
отчаяние. У меня была библия, солдаты бросили ее в яму вслед за
трупами. Я раскрыл книгу и стал читать. Я читал пророка
Иезекииля. -- Валентин покусал бледные губы, припоминая текст. --
"Пошлю на него моровую язву..." Они слушали, и в их сердца
возвращалась надежда, хотя было очень страшно. И когда я
споткнулся посреди строки, чей-то голос ИЗВНЕ произнес: "И
узнают, что я -- Господь". В то мгновение мне показалось, что сам
Господь говорит со мной.
   -- А это был всего лишь монах-бродяга, -- сказал Иеронимус. --
Который присел перекусить на братской могиле. И знал библию
достаточно хорошо, чтобы закончить цитату. Только и всего.
   -- На долю секунды вы были для меня Богом, -- серьезно сказал
Валентин. -- Этого довольно, чтобы помнить вас остаток вечности.
   Он склонился головой на колени к Иеронимусу. И Иеронимус положил
ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть,
вдыхая острый запах могильной земли.

   Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь
до Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей.
Наместник, прознав про то, подскочил к комедианту и вступил с
ним в ожесточенный спор. Они чертили карту на земле, выкладывали
схемы палочками и листьями, яростно забивали очередную схему
ногами, чтобы нарисовать ее заново -- более точно.
   Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул.
Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и
взялись за карты.
   Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный,
вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто
победил в споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро.
   Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта.
Арделио прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной
грунтовки в лесную чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая,
затряслась по колее, куда осенним ветром навалило веток. Слышно
было, как в телеге ругается Клотильда.
   Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам
-- сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она
пожала плечами.
   -- И то, и другое, -- был странный ответ.
   -- Кому? -- поразился Ремедий.
   -- Обоим, -- не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо
Ремедия, расхохоталась.

   На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся
через час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то
пошептался с Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом
растолкал остальных благочестивых братьев. Комедианты продолжали
спать сном невинности. Громким шепотом торжественно объявил, что
по дороге сюда движется купеческий караван и предстоит спасти
десяток заблудших душ.
   Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему,
завалящий, и охрана убогая -- всего пять солдат, да и купцы не
бог весть каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза
Варфоломея, когда он взмахнул руками и сипло прокричал:
   -- Во имя спасения!..
   Головная лошадь заржала, попятилась -- прямо перед ее мордой
неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные
глаза блаженного Верекундия.
   Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел -- пика
пропорола его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами.
Кровь вытекла из его рта, и он умер.
   Купцы сбились в кучу -- их было всего трое -- и озирались по
сторонам, не зная, откуда ждать погибели. Охранники вступили в
бой.
   Несмотря на свой диковатый вид, святые братья были отменными
бойцами, в чем могли убедиться несчастные солдаты. Захваченные
врасплох, окруженные со всех сторон, купеческие охранники
оборонялись, как могли, и еще двое из них погибли. Последние
двое, оглушенные, истекающие кровью, были брошены на землю лицом
вниз.

   Ремедий проснулся, сел. Сражение разыгрывалось в четверти мили
от лагеря путешественников, но знакомый звук -- лязг мечей,
одинокий хлопок выстрела -- заставил его подскочить. Взяв
аркебузу, Ремедий осторожно пошел вперед, на звук.
   Успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как подрагивают ноги
повешенных купцов -- те еще не умерли, плясали в петле. Под
виселицей на коленях стоял Варфоломей и заливаясь слезами
молился за души этих нераскаявшихся грешников, то и дело
охлестывая себя тяжелыми цепями. Кровь проступила на его плечах
и груди.
   В траве ничком лежали два израненных человека. Витвемахер стоял
над ними, широко расставив ноги и держа пику наготове. Если хоть
один шевельнется, вонзит в затылок.
   Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и
пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли --
отмучились. В чаще хрустели ветками отпущенные на свободу
лошади.
   Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю:

   -- Дай хоть голову поднять, пиздюк.
   Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой.
Пленник выругался и затих.
   Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец
наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к
своим соратникам:
   -- Поднимите пленных.
   Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них
обвис на руках Верекундия -- тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл
рот, глядя на пленного во все глаза. А тот -- лицо хитрое, как у
маленького хищника, востренький носик, шустрые глазки -- сказал
хрипло:
   -- Сукин ты сын, Гааз...
   Это был Шальк.
   Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и
распорядился:
   -- Добить.
   -- Нет, -- поспешно встрял Гааз.
   Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми
глазами. Так и рвалось из них на волю безумие.
   -- Оставь его жить, -- повторил Ремедий.
   -- Он защищал нечистое дело, -- гневно произнес Варфоломей. Каждое
слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию,
динарий за динарием.
   -- Он покается, -- упрямо сказал Ремедий.
   -- Он все равно умрет, -- вмешался Витвемахер, стараясь говорить
примирительным тоном. -- Слишком тяжело ранен.
   -- Пусть умрет своей смертью, -- совсем тихо сказал Ремедий.
   -- Ты что, его знаешь?
   Ремедий кивнул.
   -- Он обыгрывал меня в карты... То есть, я хочу сказать, он мой
старый товарищ и отменный пушкарь.
   Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами.
   -- А второй? Он тоже тебе знаком?
   Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги
сам, без посторонней помощи, прислонился к дереву -- стоял,
откинув голову, улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее
солнце. Могучий человечина, бородища лопатой.
   Ремедий побелел и еле вымолвил:
   -- Надеюсь, что нет.
   Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю.
   Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что
умер от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому
назад.

   -- Может быть, просто похож? -- спросила вечером Клотильда, с
которой Ремедий поделился своим открытием.
   Но он покачал головой.
   -- Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь?
   Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала
головой.
   -- Не-а. Ничего такого не чувствую...
   Шепотом Ремедий спросил ее:
   -- Клотильда... КУДА МЫ ИДЕМ?
   -- Балатро знает дорогу, -- беспечно отозвалась она.

   -- Дура! С "Несчастья" ходи, с "Несчастья"! У него "Ладья", потопи
его, блядь...
   -- На тебе "Сдержанность". Жри. Задавись.
   -- Мало.
   -- Чего мало?
   -- "Сдержанности" мало. Мой грех старше твоей добродетели.
   -- Тогда... "Воздыхание о вечном".
   -- Отбито, -- с сожалением сказала Клотильда.
   Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за
шиворот.
   -- "Непотребство", -- сказал он, выкладывая карту девушке на
колени.
   Клотильда покусала губку.
   -- На твое "Непотребство" -- "Диана".
   -- Мухлюешь, -- крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.
   Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу.
Увидев пушкаря -- того отделали на славу -- Клотильда вскочила,
засуетилась. И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись,
принялся ладно молоть языком, чем и проник в чувствительную душу
девушки.
   На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем
человека знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и
отвернулся.
   -- Это мне чудится? -- осведомился он.
   Иеронимус потрогал пульс у него на шее.
   -- Не чудится, -- сказал он наконец.
   Шальк не стесняясь выругался.
   -- Могу тебя порадовать, -- продолжал Иеронимус как ни в чем не
бывало. -- Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.
   Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.
   -- Я позову его.
   И ушел.
   Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз,
смотрит, как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро
тридцать, а все такой же дурак.
   Не выдержав, Шальк заорал:
   -- "Диана" младше "Непотребства"! Ну и теленок же ты, Ремедий...
   Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:
   -- Клотильда... А чем крыть "Любовь Земную"?
   -- "Любовью Небесной", конечно.
   -- А почему Любовь Земная -- грех?
   -- Поменьше рассуждай, монашек, -- сказала Клотильда. -- Сильная
карта, так что жаловаться?
   -- Не на что, -- отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.

   Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима?
Только что сияла царским блеском осень -- и на тебе...
   -- Не рано ли в этом году? -- сказал Ремедий, обращаясь к мокрому
холсту телеги.
   Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:
   -- Черт знает. А какой нынче день?
   Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот.
Ремедий мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую
едва не до колесных осей.
   И увязла.
   -- Дай помогу, -- сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй
человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы.
Крупный мужчина, сильный -- сразу легче стало тянуть.
   -- А, -- проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.
   Мартин.
   Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с верте