в будущего, - сказал
Синяка. - Но никто, даже боги, не может сказать, какой из этих
вариантов воплотится в жизнь.
      - То есть, как это? - Великан так растерялся, что это
выглядело забавным.
      - А вот так, Пузанище. Существует множество вариантов
будущего. Все зависит от того, какой выбор будет сделан. У
большинства людей огромные возможности выбора. Даже у тех, кто
связан судьбой по рукам и ногам.
      - А может так быть, чтобы был только один выбор? - жадно
спросил великан.
      - Меньше двух не дано никому... даже мне, - сказал Синяка. -
А сейчас почти все зависит от того, что решит Ингольв Вальхейм...




      Ингольв сидел в своем кресле, обхватив голову руками.
Устроившись на волчьей шкуре у его ног, Аэйт время от времени
поднимал голову и бросал на него короткие, цепкие взгляды. Хотя
душа маленького воина с Элизабетинских болот и противилась
такой безоглядной доверчивости, Аэйт, тем не менее, рассказал
этому хмурому человеку почти все: и о своей заколдованной
ладони, и об изгнании Мелы, и о том, как Синяка убил
победоносного Гатала и его воинов в лесу у черной речки,
заросшей душистыми белыми цветами...
      Ингольв молчал. Если бы конопатый хотя бы не был нечистью
из гибельных трясин! Если бы он хотя бы был человеком!..
      Ингольв скрипнул зубами. Скальные хэны тоже не были
людьми. Но они и не похожи на людей. С самого начала он думал о
них как о хэнах, и может быть, поэтому они не вызывали в нем
отвращения. Аэйт же казался ПОЧТИ человеком.
      Ингольв отнял руки от лица и встретился с ним глазами.
      - Может быть, ты все-таки никакая не нечисть, Аэйт? -
выговорил он почти умоляюще. -  Может, ты человек, а?
      Но младший брат ответил точно так же, как старший:
      - Нет, Вальхейм. Возможно, и не стоит называть нас нечистью,
но мы все-таки сильно отличаемся от вас. - Он помолчал немного и
тихо добавил: - Неужели для тебя это так важно?
      - Нет, - тут же ответил Ингольв.
      Аэйт встал и оказался вровень с сидящим капитаном. В конце
концов, подумал Ингольв устало, действительно - какое имеет
значение, кто он на самом деле? Вот стоит мальчишка, переживший
войну и плен... хорошо, пусть не мальчишка, раз он так упорно на
этом настаивает, пусть детеныш. И кровь у него вовсе не зеленая и
не зловонная, как говорили о его племени досужие болтуны, а
обычная - горячая, красная.
      Он снова вспомнил, как Мела обтирал разбитые губы во дворе
замка, когда солдаты Вальхейма глазели на него, а капитан
готовился его убить. Сейчас Ингольв уже не понимал, как мог взять
на себя роль палача. Но стоило ему об этом подумать, и тут же,
точно наяву, он увидел потускневшие глаза Торфинна, только что
горевшие веселым и злым огоньком; и снова к нему на миг
вернулось острое отвращение к болотной твари, которая так
безжалостно нашла ключ к его душе.
      Ахен.
      Проклятье, лучше бы это слово никогда больше не звучало в
его ушах.
      - Покажи ладонь, - попросил Ингольв. - Ту, заколдованную.
      Помедлив, Аэйт разжал пальцы левой руки и протянул ее
капитану. Он отвернулся, и Ингольв видел его запылавшее ухо.
Капитан осторожно взял крепкую, еще детскую руку, привыкшую к
оружию, которое отныне запретно для прикосновения. На
красноватой коже отчетливо чернел крест.
      - Можно потрогать? - нерешительно спросил Ингольв. Он
упорно отвергал любое колдовство, хотя и встречал его на каждом
шагу. Начисто лишенный каких-либо магических талантов,
армейский капитан относился к магии с опаской и по возможности
обходил ее стороной.
      Аэйт кивнул. Ингольв провел пальцем по кресту и ничего не
ощутил. На мгновение капитану подумалось, что его опять дурачат.
      Аэйт тихонько заметил:
      - Ты напрасно не веришь мне.
      Ингольв бросил руку Аэйта.
      - Ты всегда угадываешь то, что другие не хотят говорить
вслух?
      Он хотел скрыть свое смущение и отделаться шуткой, но Аэйт
ответил с убийственной серьезностью:
      - Иногда. Я немножко читаю мысли.
      Это было уж совсем невыносимо. Ингольв решил разом
покончить с неловкостью. Он положил на плечи Аэйта свои
тяжелые руки и прямо спросил:
      - Вы, болотные морасты, все такие? Скажи уж сразу, чего от
вас ожидать.
      Аэйт опять покраснел.
      - Н-нет, - запнувшись, ответил он. - Мела другой. Он почти как
ты. Он воин. И у нас много таких, как ты. Просто я ВИЖУ. Знаешь,
- он понизил голос, - я вижу лучше, чем Асантао.
      Вальхейм все пытался найти какое-то слово, которое бы ему
все объяснило.
      - Значит, ты колдун?
      Конопатый подросток так мало подходил под это определение,
что Ингольв невольно усмехнулся. Аэйт опять остался серьезен.
Видимо, разговор коснулся болезненной для него темы.
      - У нас так не говорят, - ответил Аэйт. - Потому что это
неправильно. Я ВИЖУ, понимаешь?
      Ингольв сдался.
      - Видишь так видишь, - пробормотал он и пошевелился в
кресле, устраиваясь поудобнее. - Теперь полезай под кровать, в
темный угол, и не ерзай там, понял? И ничего не бойся.
      Аэйт не стал спрашивать, зачем ему лезть в темный угол. Он
просто молча подчинился, как привык подчиняться Меле, и
Вальхейм отметил это про себя. Протянув руку к шнуру, висящему
на стене, Ингольв резко дернул.
      В коридоре затопали шаги. Из-под кровати не донеслось ни
звука.
      Через несколько секунд чудо услужливости по имени Феронт
возникло на пороге. Оруженосец сонно моргал. Белая полотняная
рубаха едва прикрывала его колени. Сапоги он натянул прямо на
босые ноги. Феронт ежился и мялся, недоумевая: что понадобилось
его благородию среди темной ночи? Спал бы, как все, и горя бы не
видал...
      Ингольв еле удостоил взглядом тощую взъерошенную тень.
      - Что угодно? - хриплым спросонок голосом осведомился
оруженосец.
      - Принеси вина, мяса и хлеба, - велел бессердечный капитан.
- И поживей.
      Но оруженосец еще медлил.
      - Ваше благородие, - шепотом сказал он, видя что на него не
обращают более никакого внимания.
      Ингольв очнулся от задумчивости и удивленно посмотрел на
оруженосца.
      - В чем дело?
      - Можно, я не буду разогревать мясо? Оно и холодное - очень
вкусное и это... питательное. Разгоревать - это надо повара будить,
а он как пить дать по шее надает. Вы же его знаете, ваше
благородие, тут хоть чей приказ, хоть вашего благородия, хоть его
светлости, все равно по роже-то он съездит мне и никому иному...
      Стражники были такой же частью замка, как, скажем, мебель
или гобелены, и в каждом новом мире они имели другой облик. Но
всегда Ингольв находил в их среде вполне развитую и достаточно
сложную систему взаимоотношений. Точно так же, как все люди,
они умели дружить и ссориться, одни оказывались алчными, другие
преданными, третьи глупыми, встречались порой изощренно-
подлые, а иногда - поразительно добродушные. И даже зная
наперед, что они исчезнут, когда Торфинн уйдет из этого мира,
Ингольв каждый раз привязывался к ним - как это было еще в те
дни, когда он командовал своей ротой в Ахене...
      Сейчас неплохо бы вспомнить о том, что несчастный
заспанный Феронт с острыми коленями, торчащими из-под рубахи,
всего лишь мебель, вроде кресла или стола, и если ему съездят по
роже, то от него явно не убудет...
      - Ладно, тащи холодное, - распорядился Вальхейм, - только
побыстрее.
      Оруженосец благодарно улыбнулся и ушел. Он появился на
удивление быстро. Бухнув на стол корзину, тяжело нагруженную
провизией, оруженосец поклонился и поспешно удрал, пока его не
заставили искать в этакой темени скатерть и бокалы. Вот жулик,
подумал Ингольв, расставляя на столе тарелки с мясом и хлебом и
кувшин вина. Обнаружив на дне корзины свои любимые оливки,
капитан улыбнулся: каким бы сонным ни был оруженосец, а
подлизаться к его благородию не забыл.
      Ингольв тихонько свистнул:
      - Эй, ясновидец...
      Под кроватью зашуршало, и оттуда вылез Аэйт, покрытый
пылью. При виде съестного он невольно глотнул и побледнел.
Ингольв вдруг ощутил беспокойство и неловко спросил:
      - Вы... ваш народ... у вас едят такое?
      Аэйт молчал. У него так обильно текли слюни, что он не мог
говорить. К тому же, морасту и воину должна быть присуща
сдержанность. Наконец он с достоинством кивнул.
      - Это все тебе, - сказал Ингольв немного более резко, чем
хотел. - Ешь по-быстрому. У нас мало времени.
      Аэйт не заставил себя упрашивать. С великолепным
презрением к столовым приборам юный дикарь проглотил
несколько кусков мяса, отчаянно морщась, сжевал одну оливку,
потом глотнул вина и закашлялся. Ингольв, внимательно
наблюдавший за ним, быстро отобрал у него кувшин.
      - Ты когда-нибудь пил такое?
      - Нет.
      - Если раньше не пил, то не пей.
      - А что это? - спросил Аэйт, облизывая пальцы.
      - Яд, - коротко ответил Ингольв, странно напомнив юноше
Эогана.
      Аэйт страшно отупел от сытости и, осознав это прискорбное
обстоятельство, сильно тряхнул головой и прошептал имя брата,
словно призывая его на помощь.
      Ингольв быстро склонился к нему.
      - Что ты бормочешь?
      - А? - Аэйт поднял глаза. - Нет, ничего... Ингольв, - тихо
сказал он, - что ты будешь со мной делать?
      - То, что ты просил. Отдам тебе брата, если он еще жив, и
выведу вас из замка. Но сначала поклянись, что ни он, ни ты
никогда не приблизитесь к обители Торфинна.
      Аэйт заморгал.
      - Нужен нам твой Торфинн... А что будет с тобой?
      - Не твоя забота, - коротко ответил Вальхейм.
      Аэйт все еще мялся. Тогда Вальхейм улыбнулся и неожиданно
обнял юношу за плечи.
      - Скорее всего, ты не поймешь, Аэйт, - сказал он, - а может, и
поймешь, если ты действительно "видишь". Много лет назад Черный
Торфинн отнял у меня свободу, мой Ахен, мою сестру. Потом в
бесконечных мирах Элизабет я потерял и себя. И если теперь
Торфинну вздумается меня уничтожить, то человеку по имени
Ингольв Вальхейм это будет уже безразлично. А теперь идем.
      Он оттолкнул от себя Аэйта, взял свечу со стола, и они тихо
вышли из комнаты.

      Святыня скальных хэнов не видела такого обилия молящихся и
приносящих подношения вот уже немало веков. Пожалуй, в
последний раз такой наплыв паломников наблюдался здесь в
прискорбные годы гражданских и религиозных войн эпохи лже-
кумиров.
      Преодолев исконное отвращение друг к другу, обитатели
Красных Скал стекались отовсюду, погруженные в скорбь и
молитву. Алвари, не выдержав неизвестности, побежал-таки к
скале Белые Пятна - поглазеть на таинственный замок хотя бы
издали, а заодно посетить Кари, у которого не был в гостях лет
сорок, никак не меньше. То, что предстало глазам старого хэна,
вызвало в его душе настоящий ужас. Трава вокруг пещеры была
безжалостно истоптана сапогами, а вход в нее завален.
      Алвари самоотверженно трудился всю ночь. Он разгребал
завал, плача и ломая ногти. Кричать, призывая Кари и Кабари, он
боялся, потому что страшный восьмибашенный замок высился прямо
над его головой, в нескольких десятках метров, - кто знает, может
быть, там все слышат? Рисковать ему не хотелось. Молча глотая
слезы, вспотевший, в рваной и пыльной одежде, Алвари, наконец, к
утру разобрал небольшой проход и прижался к нему лицом,
вглядываясь в черную пустоту пещерки. Острые осколки
расцарапали ему щеку, но скальный хэн даже не заметил этого.
      - Кари! - отчаянно крикнул он, уже не думая о том, что его
могут услышать враги. - Кари! Это я, Алвари!..
      Слезы душили скального хэна. Он даже не подозревал о том,
что умеет плакать.
      - Кари, чтоб глаза тебя не видели! - снова позвал Алвари,
прибегая к традиционному приветствию, на которое ни один хэн,
даже самый нелюдимый, не может не откликнуться.
      Но ответом Алвари была мертвая тишина.
      К полудню он полностью разобрал завал, кожей чувствуя, как
веселится душой, глядя на него, бесспорный бог "Глаза боятся, а
руки делают". Однако самому Алвари было не до веселья. Пещерка
действительно была пуста. Поленья от костра, горевшего некогда
на пороге, были разбросаны по всему полу, одно из них тлело в
постели...
      Изнемогая от усталости, разбитый горем, Алвари с трудом
дотащился до своей хижины и бросился там на ложе из сухих
листьев. Он проспал до трех часов ночи, когда закат сменился
рассветом, после чего уселся посреди храма, скрестив ноги, и
начал усиленно медитировать под пристальными взглядами
застывших каменных божеств, которые взирали на него со всех
сторон, облитые двойным светом заходящей луны и встающего
солнца. К утру первые хэны, услышавшие мысленный призыв
Алвари, уже подходили к святыне.
      Взаимное отвращение превосходно помогало скальному
народцу избегать различных неприятностей, вроде политики,
мятежей и войн. Даже если бы у них и существовала какая-либо
государственная власть, никакие заговоры были невозможны:
собравшись хотя бы раз, заговорщики чувствовали такую
непреодолимую скуку и так успевали надоесть друг другу, что
вторично могли сойтись где-нибудь в потайном месте лишь
несколько лет спустя. Таким образом, ничто не нарушало мирного
течения жизни древнего народа.
      Отворачиваясь и опуская капюшоны на глаза, хэны
рассаживались на земле вдоль стен. Корзины с подношениями они
ставили себе на колени, ибо им было невдомек, чем вызвана
тревога Алвари. Однако скальные хэны умели доверять своим
собратьям, поскольку каждый из них был в своем роде мудрецом и
патриархом. Хотя и виделись они крайне редко, усомниться в
мудрости другого хэна ни один из них не был способен. И потому
никто не роптал и все терпеливо ждали разъяснений. Наконец,
вышел сам Алвари. Он был без плаща, в кожаной курточке и
штанах из плотной серой ткани. Растрепанные рыжие волосы
торчали на его голове, как языки пламени.
      - Скальные хэны! - произнес Алвари. - Несчастье бьется в
наши Красные Скалы, точно река Элизабет во время половодья.
Беда нависла над нами и приблизилась эпоха проклятых лже-
кумиров!
      При этих словах несколько хэнов откинули капюшоны и
поглядели на оратора с неподдельным ужасом. Алвари подумал,
увидев их, что совершенно забыл их имена. Даже лица собратьев
казались ему почти незнакомыми, хотя то были его ровесники,
немолодые уже хэны, для которых эпоха лже-кумиров была более
чем реальностью, - все они пережили ее в юности и теперь
вспоминали с содроганием.
      - Черный Торфинн, сеющий семена зла в каждом из миров,
где появляется его проклятый Кочующий Замок, - продолжал
Алвари, - ворвался в мир Красные Скалы. Его когтистая лапа
протянулась уже к пещерке в скале Белые Пятна...
      - Необоснованные слухи, распускаемые еретиками, -
недовольно проворчал один из более молодых хэнов и откинул
капюшон. У него были совершенно желтые волосы, перевязанные на
лбу бисерной лентой. - Всем известно, что Кари со скалы Белые
Пятна - еретик.
      Алвари пристально посмотрел на него.
      - Как твое имя, достославный хэн?
      - Андвари, - гордо сказал молодой хэн и выпрямился.
      Несколько секунд Алвари молчал. Потом спросил:
      - Прости мою назойливость, достославный Андвари, но не
носит ли твоя мать имя Анди?
      - Нетрудно догадаться, - фыркнул Андвари.
      - Ну что ж, - сказал Алвари, расправляя плечи, - поскольку
моих сестер зовут Алви и Анди, смею предположить, что ты
приходишься мне племянником, о Андвари. Узнай мое имя. Я -
Алвари.
      - Алвари! Не может быть! - завопил хэн в черном плаще с
синей каймой и, вскочив, сорвал с себя капюшон. - Это ты,
Алвари? Я же помнил, помнил твое имя! Все эти годы берег в
памяти! А вот лицо, извини, позабыл. Давно это было, давно...
      Алвари посмотрел на хэна в черном плаще, но не сумел его
узнать.
      - Извини забывчивость, порожденную давностью лет, о добрый
соотечественник, - сказал он, - но имя твое не приходит мне на
память.
      - Еще бы! - хмыкнул хэн в черном. - Тебя тогда контузило. Ты
не только меня - себя, наверное, позабыл... Я Манари из Угольных
Погребов. Вспомнил? Алвари, старый булыжник, так ты жив! Мы
тогда решили, что ты погиб... Помнишь, в битве с еретиками у
Зеленого Куста...
      - Что?! - завопил, подскочив, еще один хэн. - Тупорылые
ортодоксы! Вы заманили нас в ловушку, чтобы отомстить за те
поражения, что мы нанесли вам?
      - Кто нанес нам поражение? Еретики, для которых нет ничего
святого? - завопил другой. - Братья! Защитники твердынь!
      - Друзья! Ревнители свободомыслия!
      Хэны постарше повскакивали, побросали корзины, их глазки
загорелись. Старая, давно забытая вражда быстро развела их на
два лагеря. А ведь когда-то война завершилась именно потому, что
она попросту всем надоела. Но, видно, за столько лет хэны изрядно
соскучились по активным действиям. К тому же, многие из них
забыли, в чем конкретно заключалась война, и помнили только, что
поначалу было очень интересно. Кое-кто из молодых побежал
воздвигать лже-кумира "Сегодня ты, а завтра я, и пусть
побежденный плачет".
      Глядя на своих соотечественников, Алвари отчаянно боролся с
желанием присоединиться к старым боевым товарищам. Это
желание было настолько сильным, что оно превозмогло даже
исконную неприязнь истинного хэна к свалкам, военным союзам и
прочим проявлениям массовости.
      - Остановитесь! - выкрикнул Алвари срывающимся от волнения
голосом. - Андвари, чтоб тебя сожрали, брось лже-кумира! Я тебе
как дядя приказываю! Остановитесь, о собратья по скалам! Я
призвал вас ради поклонения бесспорному и истинному божеству,
равно дорогому как для хранителей устоев, так и для бесстрашных
искателей нового!
      Алвари указал на бога, высившегося почти точно посередине
между двумя группами ощерившихся противников. Он стоял перед
ними, точно на ничейной земле. Одной рукой бог бережно
прикрывал вырезанное у него на груди изображение такого же
божества, только уменьшенного в несколько раз. В руку впилась
стрела, процарапанная древним умельцем во всех деталях - с
оперением, с длинным зазубренным наконечником. Бог носил имя
"Сам погибай, а товарища выручай".
      Тяжело переводя дыхание, хэны смотрели на бога и не
понимали, о чем речь. Сам-Погибай был, конечно, повсеместно
чтимым божеством и, несмотря на явно зловещую окраску смысла
заключенной в нем Истины, остался в числе бесспорных. Однако
вот уже несколько столетий почитание этого бога было в
достаточной степени абстрактным.
      - Не будем поддаваться злобе, от которой возрадуется черное
сердце Торфинна, - продолжал Алвари. - Достаточно и того, что
он захватил в плен и, несомненно, жестоко терзает наших
собратьев.
      Теперь уже все хэны были без капюшонов. Среди них
обнаружилась и одна хэнша - Акани, старшая сестра Кабари.
Сотня круглых голубых и зеленоватых глаз смотрела на Алвари,
пока он, не жалея красок, расписывал все, что обнаружил в
пещере Белые Пятна. Не забыл Алвари и подробно остановиться на
всех своих чувствах, переживаниях и перенесенных физических и
душевных муках. Глядя на его расцарапанную физиономию, на
которой застыло выражение тревоги, трудно было усомниться в
достоверности этого рассказа.
      - Так было мне открыто, о досточтимые хэны, что Кари и
Кабари оказались в руках Черного Торфинна, который ныне пытает
их там раскаленным железом, ибо в пещере я не обнаружил
трупов.
      Акани начала погребальный плач. Она не видела брата
несколько десятилетий и теперь потеря казалась ей
непереносимой. Растрепав темно-рыжие волосы, почти одного цвета
с кожей, она грузно рухнула на землю и, раскачиваясь из стороны
в сторону, принялась громко причитать. Остальные хэны не мешали
ей - пусть. Обычная хэновская терпимость взяла на этот раз верх,
что несказанно порадовало Алвари.
      - Хэны, - провозгласил он, - наши друзья в смертельной
опасности. Мы должны спасти их или хотя бы вынести из замка их
тела, дабы они были достойно погребены.
      Услышав последнюю фразу, Акани зарыдала так
оглушительно, что Манари из Угольных Погребов поморщился.
Втайне он всегд