, Лев  приглашал
людей на большое собрание и отвечал на  их  вопросы  о  Вере  и  остальных
заложниках. Кое-кто из крестьян  боялся,  что  столичные  жители  могут  в
следующий раз применить силу, и Лев тогда говорил:
   - Да, они могут это сделать, могут сделать и кое-что похуже, чем  взять
нескольких заложников. Нам не стоит надеяться,  что  они  так  вот  просто
согласятся с нашими доводами, тем более когда мы выразили свое  несогласие
с Советом. Теперь нам предстоит серьезная борьба.
   - Но они вооружены... у них ножи... и еще у  них  есть...  знаешь,  где
секут кнутом, - прошептала испуганно одна из женщин. - Они там своих воров
наказывают и... - Она не договорила. Все остальные стыдливо прятали  глаза
и выглядели весьма смущенными.
   - Они попались в ловушку того самого насилия, которое применили к  ним,
заставив оказаться здесь, - сказал Лев. - А мы в эту ловушку не попадемся.
Если будем твердо держаться своих убеждений, если будем едины, если  будем
все вместе. Тогда они увидят нашу силу; увидят, что  мы  сильнее  их.  Вот
тогда они и  начнут  к  нам  прислушиваться.  И  сами  поймут,  что  такое
настоящая свобода. - Его оживленное лицо и  звонкий  голос  внушали  такое
доверие, он  говорил  настолько  простые,  ясные  и  правдивые  вещи,  что
крестьяне тоже начали смелее смотреть вперед и  грядущая  конфронтация  со
Столицей представлялась им уже не такой  ужасной.  Два  брата,  получившие
свои  имена  еще  во  время  Долгого  Марша,  Лион  и  Памплона,  особенно
воодушевились; Памплона, отличавшийся  особенным  простодушием,  все  утро
следовал за Львом по пятам с фермы на ферму, чтобы еще разок послушать его
рассказы о планах сопротивления Столице.
   После полудня Лев работал вместе с отцом и тремя соседскими семьями  на
рисовом поле; последний урожай уже созрел, и его нужно было убрать во  что
бы то ни стало. Потом отец отправился ужинать  к  приятелям,  а  Лев  -  к
Южному Ветру. Она давно уже вернулась от матери в свой маленький домик  на
западной окраине города, который они  с  Тиммо  построили  после  свадьбы.
Домик стоял очень уединенно среди полей, однако до ближайшей группы  домов
от него было не так далеко. Лев, Андре или Италиа, жена Мартина,  а  то  и
все трое вместе,  частенько  заходили  туда  поужинать,  принося  с  собой
что-нибудь из еды.
   Лев и Южный Ветер поели вместе,  сидя  на  крылечке  и  любуясь  теплым
золотым осенним вечером, а потом вместе пошли к  Дому  Собраний,  где  уже
собралось сотни две-три шантийцев, и с каждой минутой люди все подходили и
подходили.
   Каждый знал, зачем он здесь: чтобы подтвердить другим свою  общность  с
ними и решить, что им следует делать дальше. Настроение у собравшихся было
праздничным и несколько  возбужденным.  Люди  по  очереди  поднимались  на
крыльцо и выступали, но мысль звучала примерно одна и та же: "Мы сдаваться
не собираемся и не позволим расправиться  с  заложниками!"  Когда  наконец
заговорил  Лев,  его  приветствовали  радостными  криками:  это  был  внук
великого Шульца, возглавившего Долгий Марш, исследователь дикого  края  и,
наконец, просто всеобщий любимец. Однако радостные крики вдруг смолкли;  в
толпе, теперь насчитывавшей более тысячи людей,  возникло  замешательство.
Спустилась тьма, а электрические лампы на  Доме  Собраний,  питавшиеся  от
городского генератора, светили так слабо, что с крыльца не было видно, что
происходит на фланге. Приземистый,  массивный  черный  предмет,  казалось,
самостоятельно продвигался сквозь толпу, но, когда он  приблизился,  стало
ясно, что это отряд охранников  из  Столицы,  построенных  очень  тесно  и
движущихся, как монолит. Из "монолита" время от времени вылетало  рычание:
"Собрания... приказ... угроза" - иных слов было не разобрать, они тонули в
шуме толпы, ибо потрясенные шантийцы начали тут  же  задавать  друг  другу
вопросы. Лев, стоявший прямо под фонарем, призвал собравшихся  к  порядку,
люди притихли, и стал слышен громкий голос, монотонно повторявший:
   - Массовые митинги запрещены. Все должны немедленно разойтись. Собрания
политического характера запрещены по приказу Верховного Совета под угрозой
тюремного  заключения  и  последующего  сурового   наказания.   Немедленно
разойдитесь! Ступайте по домам!
   - Никуда мы не пойдем! - слышались выкрики в толпе. -  С  какой  стати?
Какое они имеют право?
   - Немедленно разойдитесь по домам!
   - А ну тихо! - рявкнул Андре таким  басом,  какого  от  него  никто  не
ожидал. Тут же воцарилась тишина, и он, как всегда невнятно, буркнул Льву:
- Ну теперь давай, говори.
   -  Представители  Столицы  имеют  полное  право  высказаться  на  нашем
собрании, - сказал Лев громко и ясно. - И  быть  выслушанными.  И,  только
выслушав их, мы можем  с  чем-то  не  согласиться,  однако  всегда  должны
помнить о своем решении никому не угрожать ни  словом,  ни  делом.  Мы  не
станем проявлять ни гнева, ни злобы по отношению к людям,  которые  пришли
сюда. Им мы тоже предлагаем лишь дружбу и любовь к истине!
   Он посмотрел на охранников, и  офицер  по-прежнему  монотонно  поспешил
повторить приказание разойтись. Ответом на его слова была  полная  тишина.
Тишина тяжело повисла над собравшимися. Никто более не  сказал  ни  слова.
Никто не пошевелился.
   -  Ну  хватит,  довольно!  -  нарочито   громко   рявкнул   офицер.   -
Пошевеливайтесь! Все по домам! Живее!
   Лев и Андре  переглянулись,  скрестили  руки  на  груди  и...  уселись.
Упорный, стоявший с ними рядом, тоже сел; сели и Южный Ветер,  Илия,  Сэм,
Сокровище и остальные. Люди  внизу  тоже  начали  садиться.  В  желтоватых
полосах  света  мелькали  темные  тени;  черные  фигуры   людей   как   бы
складывались пополам с легким шорохом; порой кое-где слышался шепоток  или
детский смех. Буквально через полминуты все шантийцы уже сидели. Никто  из
них  не  остался  стоять  -  стояли  только  охранники,   двадцать   тесно
прижавшихся друг к другу человек.
   -  Я  вас  предупреждал!  -  выкрикнул  офицер,  и  голос  его   звучал
одновременно обвиняюще и растерянно. Он явно не знал, как ему быть с этими
людьми, молча сидевшими на земле  и  смотревшими  на  него  с  миролюбивым
любопытством - точно дети на кукольном спектакле, где сам он  выступает  в
роли марионетки. - Сейчас же встать  и  разойтись!  Иначе  я  приступаю  к
арестам!
   Никто не сказал ни слова в ответ.
   - Ну хорошо. Арестовать трид... двадцать человек, что  сидят  в  первых
рядах! Встать! Эй вы, встать, кому говорят!
   Те, к кому он обращался непосредственно, а также те,  кого  тронули  за
плечо охранники, встали и стояли спокойно.
   - А можно, моя жена тоже пойдет со мной? -  шепотом  спросил  охранника
какой-то мужчина - словно  боясь  нарушить  великое  глубокое  спокойствие
толпы.
   - И чтобы больше никаких митингов! Приказ Совета! - Офицер выругался  и
повел свой отряд прочь. Охранники гнали перед собой примерно двадцать пять
жителей Шанти. Тьма тут же поглотила  людей,  ибо  была  непроницаема  для
слабого света электрических фонариков.
   За спинами ушедших толпа продолжала хранить молчание.
   Потом над ней взлетел чей-то негромкий  голос.  К  нему  присоединились
другие голоса. Сперва пение было едва слышным, потом зазвучало все громче.
То была старая песня времен Долгого Марша:

   О, когда придем,
   Когда Свободной Земли достигнем,
   Построим город мы...
   О, когда придем...

   Все дальше во тьму уводили охранники арестованных шантийцев,  но  пение
не смолкало; оно звучало громко, слаженно, в общий хор влились уже сотни и
сотни голосов, и песня как колокол звенела над  окутанными  ночным  мраком
тихими землями, что лежали между Шанти-тауном и Столицей Викторией.


   Двадцать четыре человека из числа арестованных или по собственной  воле
отправившихся вместе с ними возвратились  в  Шанти  на  следующий  день  к
вечеру. Они ночевали в каком-то складе - наверное, в столичной  тюрьме  не
хватило места для такого количества людей, тем более  что  шестнадцать  из
них были женщины и дети. Утром  состоялось  разбирательство,  рассказывали
они, а потом им велели идти домой.
   - Но нам ведено уплатить штраф, - важно заявил старый Памплона.
   Брат Памплоны, Лион, был отличным садовником, но сам Памплона,  человек
медлительный и болезненный,  никогда  особых  способностей  ни  в  чем  не
проявлял. Так что сегодня был день его славы. Он побывал в тюрьме,  совсем
как Ганди, как Шульц, как герои на Земле. И он тоже стал героем. От  этого
он весь прямо-таки светился.
   - Штраф? - не веря, переспросил его Андре. - Денежный?  Они  же  знают,
что их монеты у нас не в ходу...
   - Штраф, - терпеливо пояснил ему Памплона, словно недотепе, - означает:
мы должны отработать двадцать дней на новой ферме.
   - На какой еще новой ферме?
   - Не знаю, они создают какую-то новую ферму.
   - Наши боссы никак решили сами заняться земледелием? - Все засмеялись.
   - Да, неплохо бы! Они ведь, небось, тоже  кушать  хотят,  -  подхватила
какая-то женщина.
   - А что, если вы не пойдете на эту новую ферму?
   - Не знаю, - смутился Памплона. - Никто ничего не спрашивал. Нам  вроде
бы  спрашивать  не  полагалось.   Это   ведь   было   настоящее   судебное
разбирательство. С судьей. И говорил только этот судья.
   - А кто был судьей?
   - Макмиллан.
   - Молодой Макмиллан?
   - Нет, старый. Советник. Хотя и молодой тоже там был. Ух и  здоров  он!
Прямо как дерево! И все время улыбается. Хороший парень.
   Примчался Лев; он только что узнал о возвращении арестованных. Он обнял
тех, кто шагнул ему навстречу, и спросил:
   - Значит, вы вернулись... Все?
   - Да-да, все вернулись и все в порядке. Теперь можешь  спокойно  доесть
свой ужин!
   - А те? Хари и Вера?..
   - Нет, те не пришли. Да они их и не видели.
   - Хорошо хоть эти-то все вернулись! Они вам ничего не сделали?
   Героям дня тут же объяснили, что Лев объявил голодовку до тех пор, пока
они не вернутся.
   - Да с нами все в порядке! - закричали бывшие пленники. - Пойди  скорее
поешь чего-нибудь! Что это ты за глупости выдумал!
   - Они действительно хорошо с вами обращались? - упорно спрашивал Лев.
   - Как с дорогими гостями! - снова высунулся старый Памплона. -  Все  мы
братья, верно? И они нас утром еще и отличным завтраком накормили!
   - Ну да,  дали  наш  же  собственный  рис,  который  мы  сами  для  них
выращиваем! Отличные хозяева, ничего не скажешь! Заперли гостей в каком-то
сарае - темнотища, хоть глаз выколи, и холодно, как в  погребе.  Теперь  у
меня все кости ломит и ужас как вымыться хочется! У  этих  охранников  вши
так и кишат, у одного прямо по шее  ползла,  я  сама  видела,  здоровенная
такая, прямо с ноготь, фу! - скорее бы смыть все это с себя! - Это сказала
Кира, миловидная женщина, которая шепелявила, потому что два передних зуба
у нее были выбиты; она, правда, утверждала, что по зубам, не скучает:  они
ей якобы только говорить мешали. - Кто меня сегодня  переночевать  пустит?
Не хочется мне домой тащиться, в Восточную Деревню - уж больно тело  ломит
да еще, небось, добрая дюжина вшей по мне ползает! -  Пятеро  или  шестеро
сразу предложили ей горячую воду, постель и  еду.  Да  и  ко  всем  бывшим
заложникам отнеслись с особым вниманием.
   Лев и Андре молча шли по боковой улочке  к  дому  Льва.  Вдруг  у  Льва
вырвалось:
   - Слава Богу!
   - Да уж, действительно. Но они вернулись! Значит сработало. Вот бы  еще
Вера, Ян и все остальные тоже вернулись...
   - С ними тоже все будет в порядке. Но эти-то... ведь никто  из  них  не
был готов к аресту, они о нем даже не  думали!  Я  очень  боялся,  что  их
изобьют и они испугаются или рассердятся. Это было бы  на  нашей  совести,
ведь мы первыми начали сидячий протест. Их из-за нас  арестовали.  Но  они
выдержали. Не испугались, не устроили драку. Они были упорны! - Голос Льва
дрогнул. - Это я виноват.
   - Мы все виноваты, - сказал Андре. - Хотя  никто  их  не  посылал:  они
пошли сами. Они сами так решили.  Ты,  Лев,  просто  очень  устал  и  тебе
непременно поскорее нужно поесть.  Саша,  -  крикнул  Андре  с  порога,  -
заставь своего сына наконец поесть!  Заложников  накормили  в  Столице,  а
теперь ты накорми его.
   Саша сидел у очага и полировал песком ручку мотыги. Он быстро глянул на
них,  и  его  усы  и  колючие  брови  над  глубоко   посаженными   глазами
встопорщились.
   - Кто может заставить моего сына  сделать  то,  чего  он  не  хочет?  -
удивился он. - Захочет поесть,  так  и  сам  прекрасно  кастрюлю  с  супом
найдет.



5

   Сеньор Советник Фалько давал званый обед, во время  которого  он  думал
только о том, что лучше бы он этого не делал.
   Ему хотелось устроить настоящий прием  в  старинном  стиле  -  в  стиле
Старого Мира, с пятью переменами, с изящными  нарядами  и  разговорами,  с
музыкой. Точно в назначенный  час  явились  старшие  мужчины  -  каждый  в
сопровождении супруги и  одной  или  двух  незамужних  дочек.  Кое-кто  из
женатых молодых  людей,  вроде  младшего  Хелдера,  тоже  прибыл  вовремя.
Женщины в длинных вечерних туалетах, украшенные драгоценностями, собрались
группкой возле камина на одном конце зала  и  принялись  болтать;  мужчины
тоже устроились у камина, но  на  противоположном  конце  зала;  они  тоже
надели свои лучшие черные костюмы и чинно беседовали. Казалось,  все  идет
как надо, в точности как в те времена,  когда  дед  Советника  Фалько  Дон
Рамон давал торжественные обеды - в точности такие,  как  там,  на  Земле,
частенько говаривал Дон Рамон с глубоким удовлетворением и  убежденностью.
Ведь его отец,  Дон  Луис,  не  только  родился  на  Земле,  но  и  был  в
Рио-де-Жанейро великим из великих.
   Однако кое-кто из гостей вовремя на обед не явился. Время шло, а  гости
по-прежнему запаздывали. Дочь вызвала Советника Фалько на кухню: на  лицах
поваров было написано полное уныние, ибо великолепный обед  мог  пропасть.
Тогда по команде хозяина в зале мгновенно  установили  и  накрыли  длинный
стол, гости расселись, и была подана первая перемена.  Ее  успели  съесть,
остатки были унесены, сменили тарелки и подали вторую  перемену,  когда  в
дом вошли молодой Макмиллан, молодой Маркес и молодой  Вайлер.  Они  вошли
совершенно спокойно, ничуть не смущаясь и даже  не  извинившись,  но,  что
было еще хуже, привели с собой целую банду приятелей, отнюдь не  из  числа
приглашенных. Их было человек семь или  восемь  -  здоровенные  буйволы  с
плетками за поясом, в широкополых шляпах,  которые  по  своему  невежеству
даже не удосужились снять, прежде чем войти в дом, в грязных ботинках и  с
бесконечными громкими грязными разговорами. Пришлось как-то устраивать  их
за столом, тесня прочих гостей. Эти молодые люди явно здорово выпили перед
приходом сюда и тут же принялись вовсю лакать лучший эль Фалько.  Они  без
конца щипали горничных, не обращая ни малейшего внимания на дам. Они орали
что-то друг другу через весь стол  и  сморкались  в  салфетки,  украшенные
изысканной вышивкой. Когда настал самый торжественный миг и подали главное
мясное блюдо, жареных кроликов - Фалько нанял десять  трапперов  на  целую
неделю, чтобы устроить столь роскошное  угощение,  -  опоздавшие  с  такой
жадностью набросились на мясо, наложив себе огромные порции, что после них
на блюдах мало что осталось, так что на дальнем конце стола вообще  никому
не хватило. То же самое произошло и когда подали десерт, фруктовое желе  в
формочках,  приготовленное  с  помощью  крахмала,  добываемого  из  корней
здешнего растения, и нектара. Кое-кто из молодых людей выковыривал желе из
формочек пальцами.
   Фалько подал знак дочери, сидевшей в конце стола, и  та  увела  дам  во
внутренний садик. В отсутствие женщин молодые грубияны  почувствовали  еще
большую свободу - сидели развалясь, плевали на пол, рыгали, сквернословили
и многие уже были пьяны в стельку. Изящные бокалы для  бренди  -  одна  из
достопримечательностей благородного Каса Фалько  -  опустошались  с  такой
скоростью,  точно  в  них  наливали  воду,  и  молодые  наглецы  орали  на
ошалевших, растерянных слуг, требуя налить еще. Кое-кому из молодых  людей
иного сорта и мужчин старшего возраста поведение грубиянов  явно  пришлось
по вкусу, а может, они решили, что именно так  и  следует  вести  себя  на
званом обеде, и последовали  их  примеру.  Старый  Хелдер,  например,  так
нализался, что едва успел отойти от стола и  его  вырвало  прямо  в  углу,
однако он тут же вернулся и снова принялся пить.
   Фалько и некоторые из его наиболее близких  друзей  -  старший  Маркес,
Бурнье, доктор - отошли к камину, пытаясь  поговорить,  однако  оглушающий
шум, царивший вокруг обеденного стола, доносился и сюда. Кто-то пустился в
пляс, кто-то яростно ссорился; музыканты, нанятые для того,  чтобы  играть
после обеда, смешались с гостями и тоже пили вовсю. Молодой Маркес  усадил
горничную с белым от страха лицом к себе на колени, и она только  тихонько
шептала: "Ох, Езус Мария! Езус Мария!"
   - Ничего себе, веселый у тебя получился приемчик, Луис, - сказал старый
Бурнье после очередного кошмарного взрыва веселья, сопровождаемого  пением
и пронзительными криками.
   Все это время Фалько хранил спокойствие; лицо его ничуть не изменилось,
когда он ответил:
   - Вот одно из доказательств нашего вырождения.
   - Мальчишки просто не привыкли к подобным вещам. Только в Каса Фалько и
знают, как устроить прием в старинном стиле - такой, как на Земле.
   - Они просто выродки, - возразил Фалько.
   Его  дальний  родственник  Купер,  человек  лет  шестидесяти,  согласно
кивнул:
   - Увы, мы совершенно утратили земной стиль жизни.
   - Ничего подобного! -  раздался  голос  у  них  за  спиной.  Все  разом
обернулись. Это был Герман Макмиллан, один из опоздавших; он жадно пил, ел
и орал не меньше остальных, однако особых  признаков  опьянения  сейчас  у
него заметно, пожалуй, не было, за исключением чересчур яркого румянца  на
привлекательном юном лице.  -  Мне  кажется,  господа,  что  мы,  как  раз
наоборот, вновь открываем для себя земной стиль. В конце концов, кем  были
наши предки, прилетевшие сюда из Старого Мира?  Уж  во  всяком  случае  не
слабаками и не рохлями, верно?  Это  были  сильные,  смелые,  мужественные
люди, которые знали толк в жизни. Теперь и мы этому учимся. Чьи-то  планы,
законы, правила, манеры - какое все это имеет отношение к  нам?  Разве  мы
рабы или женщины? Чего нам бояться? Мы настоящие мужчины, свободные  люди,
хозяева целого мира! И пора нам войти  в  права  собственного  наследства,
господа. - Он  улыбнулся,  почтительно  и  одновременно  нагло,  абсолютно
уверенный в своей правоте.
   На Фалько его  слова  произвели  неожиданно  сильное  впечатление.  Кто
знает, а вдруг этот  совершенно  неудавшийся  прием  еще  сможет  принести
какую-то пользу? Молодой Макмиллан, всегда  прежде  казавшийся  ему  всего
лишь  красивым  мускулистым  животным,  одним   из   множества   возможных
претендентов на руку Люс Марины, только что  продемонстрировал  не  только
волю и решительность, но и разум - три составляющих  характера  настоящего
мужчины.
   - Я согласен с вами, Дон Герман, - сказал он. - Однако  только  потому,
что вы и я все еще в состоянии разговаривать друг с другом. В  отличие  от
большей части наших друзей  здесь.  Мужчина  непременно  должен  уметь  не
только пить, но и  думать.  Поскольку  лишь  вы  один,  видимо,  оказались
способны и на то, и на другое, скажите: как  вы  относитесь  к  моей  идее
создать здесь латифундии?
   - Это такие большие фермы?
   -  Да.  Большие  фермы:  огромные  поля,  для   достижения   наибольшей
эффективности  засаженные  одной-единственной  культурой.  Согласно  моему
замыслу  необходимо  выбрать  управляющих  латифундиями  из  наших  лучших
молодых мужчин; выделить каждому большой  участок  земли  под  поместье  и
достаточное количество крестьян,  чтобы  обрабатывали  поля.  И  пусть  он
управляет этим хо