лицом к стене, я слышал, как кто-то прошел через  всю  комнату,
подошел к кровати и чья-то рука опустилась мне на плечо.
     - В этом нет твоей вины, мальчик, можешь мне поверить,  -  услышал  я
голос инспектора. - Патруль наткнулся на них по чистой случайности.


     Через несколько дней я решился поделиться мыслью  о  побеге  с  дядей
Акселем. Улучив момент, когда он работал в саду, я подошел к  нему  и,  не
зная с чего начать, брякнул:
     - Я хочу убежать отсюда... Насовсем!
     Он бросил свою работу и перевел задумчивый взгляд со своей мотыги  на
меня.
     - На твоем месте я бы не делал этого, - спокойно и веско произнес он.
- Вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное. Да и потом, куда  ты  думаешь
бежать?
     - Об этом я как раз и хотел посоветоваться с тобой, - сказал я.
     - Что ж тут можно посоветовать? - пожал он плечами. - Куда бы  ты  ни
сбежал, тебе везде придется предъявлять  свою  метрику.  А  в  ней  кроме,
удостоверения твоей НОРМЫ, сказано, кто ты, откуда родом.  Где  бы  ты  не
оказался, тебе всюду придется показать ее...
     - Только не в Джунглях, - оборвал его я.
     Он уставился на меня в изумлении.
     - В Джунглях?! Но послушай, мальчик... Там... Там ведь нет ни еды, ни
питья... Они всегда голодают, потому и вламываются  к  нам  так  часто.  В
Джунглях ты будешь думать только о том, как  спасти  свою  шкуру,  и  тебе
здорово повезет, если у тебя это получится!
     Я задумался. Дядя говорил правду. Я чувствовал это. Но решения  моего
он не поколебал.
     - В конце концов должны быть другие места, -  сказал  я,  -  какие-то
другие земли...
     - Ну, разве что тебя возьмут на какой-нибудь  корабль,  -  неуверенно
протянул он, - да и то... Нет,  -  покачал  он  головой,  -  поверь  моему
совету, мальчик, так у тебя ничего не  выйдет.  Если  человек  убегает  от
чего-то, что ему не по сердцу, то где бы он  ни  был,  ему  будет  так  же
скверно. Сейчас ты знаешь и чувствуешь лишь то,  чего  не  принимает  твое
нутро, - и это все. Другое дело, если бы ты  знал:  чего  ты  хочешь?  Что
ищешь? К чему бежишь? Но ведь ты этого не  знаешь...  Кроме  того,  поверь
мне, я ведь почти старик, здесь еще не самое страшное место на свете. Есть
и похуже... Куда хуже... Если ты спрашиваешь совета у  меня,  Дэви,  то  я
против. Может быть, через несколько лет, когда  ты  повзрослеешь,  я  сам,
первый, скажу тебе: "Иди!" Но сейчас... Сейчас послушай  меня,  сынок,  не
делай этого. Тебя поймают, как котенка, и  приволокут  назад  -  только  и
всего!
     Дядя был  прав:  куда  бежать?  Куда?  Может,  пока  стоило  побольше
разузнать о том мире, который лежит там - за Лабрадором? Я спросил  Акселя
об этом.
     - Безбожная земля, - кратко и сухо ответил он.
     Такой ответ ничуть не удивил бы  меня,  услышь  я  его  от  отца.  Но
дядя... Я так прямо и сказал  ему  об  этом.  Неожиданно  он  заговорщицки
подмигнул мне и, усмехнувшись, сказал:
     - Ладно, Дэви, ладно... Если ты не будешь болтать, я кое-что расскажу
тебе об этом. Но помни, язык надо держать за зубами. Ты понял, сынок?
     - Нет, - честно сказал я. - Разве это секрет?
     - Ну... не то чтобы секрет, - засмеялся он, -  но  видишь  ли,  когда
люди привыкают... Привыкают думать, что все происходит так, как им говорят
священники и власти, их нелегко убедить в обратном... Во всяком  случае  я
не хочу, чтобы ты даже пытался это делать. Моряки - там, в Риго,  -  очень
скоро это поняли, и говорят они о таких вещах  только  между  собой.  Если
другим приятно считать, что везде вокруг Лабрадора - Плохая Земля, что  ж,
пускай так и считают. Это - их дело, хотя это вовсе не значит, что так оно
и есть на самом деле. Просто им  спокойней  так  думать...  И  пусть  себе
думают...
     - Но  в  книге,  которую  мы  проходим  в  школе,  сказано,  что  там
действительно лишь одна Плохая Земля. Или Джунгли. Выходит, это  неправда?
- напрямик спросил я его.
     - Есть другие книги, в которых написано другое, - ответил дядя. -  Но
вряд ли ты их увидишь, даже в Риго... И вот еще  что,  Дэви,  запомни:  не
нужно сразу верить всему, что болтают разные моряки. У них часто даже и не
сразу поймешь: об одном и том же месте говорят они порознь или  о  разных?
Другое дело, когда ты сам кое-что повидаешь... Тогда ты поймешь, что  мир,
целый мир, - гораздо более загадочная штука,  чем  это  кажется  здесь,  в
Вакнуке... Странная штука... Странная и интересная... Так ты мне  обещаешь
не болтать обо всем? Или я не стану ничего говорить! - спохватился он.
     Я пообещал.
     - Что знаю я сам наверняка, - сказал Аксель,  -  это  дорогу  на  юг.
Ходил я туда трижды. Выйдя из устья реки, несколько сот миль мы шли  вдоль
побережья до пролива Ньюф. В самом  широком  месте  пролива  есть  большое
поселение - Ларк. Там можно пополнить  запасы  пресной  воды  и  провизии,
если, конечно, тамошние власти не будут против. После  Ларка,  держась  на
юго-восток, а затем опять на юг, мы  достигли  материка.  Это  было  нечто
среднее между Плохой Землей и Джунглями - я бы назвал  эту  землю  Плохими
Джунглями. Там полно всякой растительности и живности, но почти вся она ни
капельки не похожа на НОРМУ... Ну, во всяком случае, на то, как мы ее себе
представляем. Большинство животных выглядит так, что их даже и не назовешь
Преступлениями - для них вообще трудно подобрать названия,  настолько  они
не похожи на встречающиеся у нас. Через день-два  пути  начинается  совсем
Плохая Земля.  Трудно  передать  впечатление  от  нее...  Особенно,  когда
попадаешь туда впервые. Представь себе огромные колосья пшеницы, каждый из
которых ростом с дерево. Травы и кусты, растущие  на  скалах,  с  корнями,
торчащими наружу  и  шевелящимися  на  ветру.  Скопища  грибов,  кажущиеся
громадными белыми валунами. Кактусы величиной с  бочку,  с  шипами  длиной
футов десять. Есть там такие... Даже не знаю, как назвать...  Словом,  это
растет на утесах, выступающих из моря, и свешивает длиннющие зеленые лианы
вниз, на сотни футов в толщу воды так, что непонятно: то ли это растет  на
земле и питается водой, то ли, наоборот, это - морское растение,  вылезшее
зачем-то на сушу. Это земля Зла, и многие, кто  повидал  ее,  поняли,  что
случилось бы с нами, если бы не законы, которым  мы  повинуемся.  Да,  это
Плохая Земля, ничего не скажешь. Плохая, но есть... есть и  похуже.  Живут
там и... Тоже не знаю, как сказать... Ну, в общем, в  нашем  представлении
они, конечно, не люди... У некоторых по две пары рук, по семи  пальцев  на
руках и ногах. И странные, невероятные вещи узнаешь там. У них,  как  и  у
нас, есть легенды о Древних - как те могли летать,  как  строили  плавучие
города, как могли переговариваться друг с другом за сотни или даже  тысячи
миль... Но что непонятнее и... страшнее  всего:  и  те,  у  кого  по  семи
пальцев на конечностях, и те, у кого по четыре руки...  Словом,  все  они,
считают, что их образ и есть единственно верный, что Древние  были  именно
такими...
     Поначалу это, конечно, кажется диким, абсурдным,  но  чем  больше  ты
встречаешь    самых    разных    Отклонений,    твердо    убежденных     в
е_д_и_н_с_т_в_е_н_н_о_ своей правильности, тем меньше... Тем  меньше  тебе
это кажется странным, понимаешь? Ты... Ты  начинаешь  спрашивать  себя:  а
какие у меня есть доказательства моей правильности? Почему я  так  уверен,
что это я создан по образу и подобию? И... И вообще, откуда  я  знаю,  что
это - образ и подобие? Ведь в Библии ничего не говорится о том, какие были
Древние.  Библия  не  дает  определения  человека.  Определения   есть   в
"Откровениях" Никольсона, а сам он утверждает, что писал  через  несколько
веков после Великой Кары. Так откуда же он, Никольсон, спрашиваю  я  себя,
знал, что он сам создан по образу и подобию Божьему? И... знал ли вообще?!


     Много чего нарассказал мне тогда дядя Аксель. И  хотя  все  это  было
очень интересно, но главного, о чем я хотел узнать, я так  и  не  услышал.
Наконец, я спросил его напрямик:
     - Дядя, а города там есть?
     - Города? - переспросил он.  -  Ну...  иногда  встречаются  поселения
вроде наших. Такое, скажем, как Кентак,  только  дома  там  строят  совсем
иначе.
     - Да нет, я имею в виду другое, - сказал я, - такие... Большие... - я
попытался описать ему Город, часто снившийся мне в детстве.  Он  посмотрел
на меня с удивлением.
     - Нет, ничего похожего мне видеть не приходилось, -  медленно  сказал
он и покачал головой.
     - Может быть, _э_т_о_ еще дальше? - спросил я.
     - Дальше идти невозможно, - вздохнул он. - Море  полно  водорослей  -
таких, что корабль просто не может плыть.
     - И ты уверен что... что там нет Города? - разочарованно спросил я.
     - Уверен, - твердо ответил Аксель. - Если  бы  он  был,  мы  бы  хоть
что-нибудь слышали о нем.
     Мне стало очень тоскливо. Выходило, что бежать на  юг,  даже  если  и
найдется судно, на которое мне удастся попасть, было так же  бессмысленно,
как и бежать в Джунгли. Если до разговора с дядей у меня еще были какие-то
сомнения, то теперь я был твердо  уверен,  что  снившийся  мне  город  был
Городом Древних.
     Дядя Аксель тем временем что-то бормотал себе под нос про истинные  и
неистинные подобия, но вдруг  замолчал,  испытующе  посмотрел  на  меня  и
спросил:
     - Дэвид! Ты понимаешь, зачем я тебе все это рассказываю?
     Я не был уверен, что понимаю, и честно признался ему в этом.
     - Вот что я хотел тебе объяснить, - начал он, наморщив лоб. -  Никто,
слышишь, никто на самом деле  не  знает,  какова  она  -  истинная  НОРМА.
Слышишь меня?! _Н_и_к_т_о_! Они все, - он пренебрежительно махнул рукой, -
все, особенно разные там святоши, только думают, что знают, а между тем мы
не можем поручиться, что  и  Древние  были  истинным  образом  и  подобием
Господа! -  Произнеся  это,  он  посмотрел  на  меня  долгим  и  изучающим
взглядом... - Поэтому-то я и думаю: кто знает?  А  может  быть,  та...  то
свойство, которым обладаешь ты и Розалинда, не отдаляет вас от  НОРМЫ,  а,
наоборот, _п_р_и_б_л_и_ж_а_е_т_ к ней? Про Древних говорят, будто  бы  они
могли переговариваться друг с другом за сотни и даже тысячи миль. Мы этого
делать не умеем, а вот вы с Розалиндой умеете. Ты... Ты подумай  об  этом,
Дэви. Может быть, вы-то как раз и ближе к НОРМЕ, чем мы?
     С минуту я колебался и наконец решился.
     - Это не только мы с Розалиндой, дядя, -  сказал  я,  -  есть  еще...
другие.
     Он вздохнул.
     - Другие? Кто? Сколько их?
     - Не знаю. В смысле, не знаю, как их зовут,  -  пожал  я  плечами.  -
Просто я знаю, с кем _г_о_в_о_р_ю_, как если  бы...  Ну,  стоял  с  ним  и
рядом, лицом к лицу... А про Розалинду... Что это именно она, что  ее  так
зовут, я узнал случайно.
     Аксель продолжал смотреть на меня в упор, и мне стало не по  себе  от
его серьезного взгляда.
     - Сколько вас? - повторил он свой вопрос.
     - Восемь, -  сказал  я.  -  Было  девять,  но  один  _з_а_м_о_л_ч_а_л
примерно с месяц назад. Я как  раз  об  этом  хотел  тебя  спросить,  дядя
Аксель.  Ты  не  думаешь,  что  кто-то  догадался?  Он...  так  неожиданно
з_а_м_о_л_ч_а_л_,  и мы... Мы хотим знать,  не  догадался  ли  кто-нибудь?
Понимаешь, если кто-то узнал про него... - Я остановился, но Аксель и  без
меня знал, что было бы в этом случае.
     Некоторое время он молчал. Потом покачал головой.
     - Нет, Дэви, не думаю, чтобы кто-то узнал. Мы бы  давно  услышали  об
этом. Может, он просто уехал отсюда. Кстати, он жил где-то рядом?
     - Думаю, что да. Хотя... не знаю точно,  -  сказал  я.  -  Во  всяком
случае, он обязательно предупредил бы нас, если бы уехал.
     - Но он бы предупредил вас и если бы кто-то докопался до вашей тайны,
верно? - возразил Аксель. - Я думаю, с ним случилось... Ну,  всякое  может
случиться с мальчишкой. Так ты хочешь, чтобы я  постарался  выяснить  это,
Дэви?
     - Да. Пожалуйста, дядя! Мы... Мы все очень боимся! - честно  сознался
я.
     - Ну-ну, пока не стоит особенно переживать,  -  сказал  Аксель.  -  Я
попытаюсь что-нибудь разузнать. Так ты говоришь, это был мальчишка  и  жил
он где-то неподалеку, так? Пропал примерно месяц назад... Может, вспомнишь
еще что-нибудь?
     Я рассказал ему все, что знал, но  знал  я  очень  немного.  Впрочем,
огромным облегчением было для меня уже одно  то,  что  Аксель  обещал  мне
помочь.
     Прежде чем мы расстались с дядей,  он  еще  несколько  раз  пробурчал
что-то о НОРМЕ и о том, что никто не может знать наверняка... Прав ли  был
он тогда, затеяв со мной этот разговор? Не знаю...  Может  быть,  было  бы
лучше подождать какое-то время, дать мне созреть... Но, с другой  стороны,
его слова кое в чем помогли мне - не тогда, а позже, много позже... Ну,  а
пока я поверил ему лишь в одном - убегать из дома не стоило.



7

     Появление на свет моей сестры Петры, сопровождавшееся обычной в таких
случаях  реакцией  взрослых,  для  меня   было   событием   загадочным   и
удивительным. Недели за две до этого в доме, казалось, все  чего-то  ждут.
Но чего именно? Это было для меня загадкой. От меня явно что-то  скрывали,
и я чувствовал себя очень неуютно  -  лишним,  ненужным,  чем-то  мешавшим
остальным, - пока в материной комнате не раздался детский писк. Его нельзя
было ни с чем спутать, так мог пищать только младенец, а еще вчера никаких
младенцев у нас не было.  Но  утром  следующего  дня  никто  и  словом  не
обмолвился  о  происшедшем.  Это  было  вполне  естественно:  до   прихода
инспектора,  который  должен  был  удостоверить,  что  родившийся  ребенок
полностью соответствует НОРМЕ, никто не рискнул бы обсуждать  свершившийся
факт. В случаях если что-нибудь оказывалось неправильным и  новорожденному
отказывали в официальной  метрике,  считалось,  что  никто  как  бы  и  не
рождался. Таков был порядок.
     С рассветом мой отец велел одному из работников  оседлать  лошадей  и
ехать за инспектором, до приезда которого все в доме старательно  скрывали
свое возбуждение и беспокойство и делали вид, что начался  самый  обычный,
будничный день, ничем не отличавшийся от вчерашнего.
     Однако волнение домашних становилось все  более  заметным,  особенно,
когда посланный человек вместо того, чтобы  привести  с  собой  инспектора
(как обычно происходило,  когда  дело  касалось  столь  уважаемого  жителя
поселка, каким был мой отец), вернулся с запиской. Записка, выдержанная  в
вежливом, но сугубо официальном тоне, гласила, что инспектор постарается в
течение дня выкроить время и заехать к ним.
     Даже самый уважаемый и влиятельный житель поселка сто  раз  подумает,
прежде  чем  ссориться  с  местным  инспектором  и   оскорблять   его   во
всеуслышание - у того всегда найдется средство рассчитаться с обидчиком.
     Отец страшно разозлился, и злоба его бушевала  все  яростнее  оттого,
что ему приходилось сдерживать ее. Ситуация никак не позволяла  выплеснуть
свой гнев наружу -  он  ведь  прекрасно  понимал,  что  инспектор  нарочно
провоцирует его на скандал. Все утро  отец  без  дела  слонялся  по  дому,
срывая растущую злость на том, кто попадался ему  под  руку,  поэтому  все
домашние  ходили  буквально  на  цыпочках.  Никто  не  осмеливался   вслух
заговорить о рождении ребенка, пока новорожденный не  получит  Метрику.  И
чем дольше задерживался официальный осмотр и выдача бумаг, тем больше было
времени для всяких домыслов по поводу причины этой  задержки.  Вынужденные
избегать малейшего упоминания о случившемся, все мы делали вид, будто мать
лежит в постели из-за легкого недомогания.
     Моя сестра Мэри то и  дело  входила  к  матери  в  комнату,  а  когда
выходила  оттуда,  старалась  замаскировать  возбуждение  и   беспокойство
грозными окриками на служанок. Я не отходил от  дома,  не  желая  упустить
момент официального объявления о случившемся. Отец продолжал слоняться  по
дому, ища выход накопившейся злости.
     Всеобщая тревога и возбуждение усиливались еще и от того, что в  двух
предыдущих случаях Метрики выданы не были. Отец прекрасно знал (знал это и
инспектор), что многие в округе гадают: воспользуется ли  он  полагающимся
правом - выгонит ли он мать, если и в третий раз произойдет отклонение? Но
не бегать же ему было за инспектором (это было и невежливо, и несовместимо
с понятиями отца о собственной значимости), поэтому не  оставалось  ничего
другого, как ждать и верить в благополучный исход.
     Инспектор приехал незадолго до полудня. Отец взял себя  в  руки  и  с
гримасой, отдаленно напоминающей вежливую улыбку, вышел встречать  его  на
улицу. Необходимость быть вежливым выводила его  из  себя.  Инспектор  был
холоден и спокоен. Он понимал, что  на  этот  раз  отец  зависит  от  него
полностью. Он прошел в дом, болтая о погоде. Покрасневший  как  рак,  отец
подозвал Мэри, и сестра с инспектором  вошли  в  комнату  матери.  Настала
самая томительная часть нашего ожидания.
     Потом  Мэри  рассказала  нам,  что,  подвергая  ребенка   тщательному
осмотру, инспектор все время бурчал что-то себе под нос  и  неодобрительно
хмыкал. В конце концов он закончил осмотр,  и  на  лице  его,  холодном  и
бесстрастном, не отразилось ни единого проявления  каких  бы  то  ни  было
чувств.
     В гостиной, которой обычно мало кто пользовался, он присел за стол и,
жалуясь на испорченное перо, вынул из  сумки  бланк,  на  котором  твердым
почерком  написал,  что,  осмотрев  ребенка,  он  официально  подтверждает
появление на свет истинного образа и подобия Господа, не имеющего  никаких
видимых отклонений от НОРМЫ. Последнюю строчку он обдумывал  так  долго  и
тщательно, словно у него и впрямь были какие-то сомнения. Подписав  бумагу
и поставив на ней дату, он некоторое время  сидел  с  пером,  застывшим  в
воздухе, потом присыпал бумагу песком и вручил кипящему от злости  отцу  с
тем же бесстрастным выражением, с которым он вошел в дом. Конечно, никаких
сомнений у него на самом деле не было (в этом случае он непременно счел бы
нужным проконсультироваться с инспектором более высокого  ранга),  и  отец
это прекрасно знал.
     Наконец-то о существовании Петры  можно  было  говорить  вслух.  Меня
официально поздравили с тем, что у меня появилась сестренка,  и  повели  в
комнату матери, чтобы я поглядел  на  новорожденную.  Она  показалась  мне
такой маленькой и сморщенной, что я даже удивился, как инспектор сумел так
быстро закончить свой осмотр. Но коли уж она получила Метрику, значит, все
у нее было в порядке.
     Пока мы все по очереди  подходили  смотреть  на  Петру,  кто-то  стал
звонить на конюшне в колокол - таков был обычай. Все на  ферме  прекратили
работу и собрались в кухне для молитвы и вознесений хвалы Господу.


     Два или три дня  спустя  после  выдачи  Петре  Метрики  мне  довелось
кое-что узнать из истории своей собственной семьи - нечто такое, о  чем  я
бы предпочел не знать вовсе.
     Я тихонько сидел в соседней с родительской спальней комнатушке. Сидел
я там не случайно - эта маленькая комнатка, которую я облюбовал для  себя,
в такие часы была  последним  местом,  где  меня  стали  бы  искать  после
полудня, чтобы запрячь в работу. Просидев там немногим более  получаса,  я
обычно дожидался, пока двор опустеет,  и  потом  спокойно  шел  заниматься
своими делами. Обычно сидеть здесь  было  очень  удобно  и  безопасно,  но
сейчас нужно было соблюдать осторожность, потому что плетеная перегородка,
отделявшая эту комнату от родительской, порядком обветшала и  прохудилась.
Мне приходилось сидеть, почти не двигаясь, а то мать услышала  бы,  что  в
комнате кто-то есть.
     В этот день я просидел здесь, как мне показалось, вполне достаточно и
уже  подумывал  о  том,  чтобы  потихоньку  исчезнуть,  как  вдруг  увидел
подъезжающую к дому двуколку. Когда она проехала мимо моего окна, я  узнал
тетю Харриет, державшую в руках вожжи. Я видел ее всего  несколько  раз  в
жизни (она жила  милях