естнейший из смертных, Камарис, но ты ведь просто не знаешь, что  из  того,
что ты видел или слышал, может оказаться полезным.
   - Не мог бы ты рассказать это хотя бы мне, Камарис? - спросил  Джошуа.  -
Ты знаешь, я ставлю твою честь так же высоко, как свою. Разумеется, никто не
заставляет тебя выдавать твои секреты в комнате, полной  народа,  даже  если
все это твои друзья и союзники.
   Камарис пристально посмотрел  на  него.  В  какой-то  момент  его  взгляд
смягчился, словно он боролся с  внутренним  порывом,  но  потом  он  яростно
замотал головой.
   - Нет, простите, принц Джошуа, но, к моему стыду, я  не  могу.  Там  есть
такие вещи, рассказать которые я не мог бы  даже  под  давлением  Рыцарского
канона.
   Изгримнур стиснул огромные руки, явно  болезненно  переживая  за  старого
друга. Тиамак не видел риммера таким несчастным с тех пор, как они  покинули
Кванитупул.
   - А мне, Камарис? - спросил герцог. - Я знаю тебя дольше, чем кто-либо из
присутствующих. Оба мы  служили  старому  королю.  Если  твоя  тайна  как-то
связана с Престером Джоном, ты можешь разделить ее со мной.
   Камарис выпрямился, казалось, он сопротивлялся чему-то, давившему на него
изнутри.
   - Я не могу, Изгримнур. Это ляжет непосильным бременем  на  нашу  дружбу.
Пожалуйста, не проси меня.
   Тиамак почувствовал, как растет общее напряжение. Старый  рыцарь  казался
пойманным в ловушку, которую не видел никто, кроме него самого.
   - Неужели вы не можете оставить его в покое? - жалобно спросила  Воршева.
Она  положила  руки  на  живот,  как  бы  защищая  ребенка  от  непостижимой
жестокости большого мира.
   Зачем я здесь? - изумлялся Тиамак. Я путешествовал с  ним,  когда  память
еще не вернулась к нему, и  я  носитель  свитка.  Но  какое  унылое  сборище
представляет собой Орден теперь, когда умерла Джулой и ушел Бинабмк. И  где,
собственно, Стренгьярд?
   Неожиданно ему пришла в голову мысль.
   - Принц Джошуа?
   Принц посмотрел на него.
   - Да, Тиамак.
   - Прости меня, если я ошибусь. Это не моя страна, и я не знаю всех  ваших
обычаев... - Он колебался. - Но мне кажется, у  вас,  эйдонитов,  существует
обряд исповеди?
   Джошуа кивнул:
   - Да.
   Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, взмолился Тиамак, проведи  меня  верным
путем!
   Вранн повернулся к Камарису. Старый рыцарь, образец изысканнейших  манер,
сейчас был похож на раненого зверя.
   - Не могли бы вы рассказать вашу историю священнику, -  сказал  вранн,  -
может быть отцу Стренгъярду, если он действительно  святой  человек?  Тогда,
если я  правильно  понимаю,  все  это  останется  между  вами  и  Богом.  Но
Стренгъярд знает о Великих Мечах и нашей борьбе больше, чем любой  смертный.
Он сможет, по крайней мере,  сказать  остальным,  нужно  ли  нам  продолжать
поиски ответов на вопросы.
   Джошуа хлопнул рукой по колену.
   - Ты истинный носитель свитка, Тиамак. У тебя острый ум.
   Тиамак  отложил  комплимент  Джошуа,  решив,  что  оценит  его  позже,  и
сосредоточился на старом рыцаре.
   Камарис задумчиво смотрел вдаль.
   - Не знаю, - медленно сказал он. - Я никому не рассказывал этого, даже на
исповеди. Это, безусловно, часть моего позора, но не самая большая часть.
   - У всех  есть  чего  стыдиться,  все  мы  ошибались.  -  Изгримнур  явно
нервничал. - Мы не собираемся это  из  тебя  вытаскивать.  Мы  только  хотим
знать, не могут ли твои дела с ситхи как-то ответить на наши  вопросы.  Черт
возьми! - добавил он в заключение.
   Холодная усмешка исказила лицо Камариса.
   - Ты всегда  умел  уговаривать,  Изгримнур.  -  Улыбка  исчезла,  оставив
страшную безнадежную пустоту. - Хорошо. Пошлите за священником.
   Камарис и Стренгъярд ушли далеко вниз по  холму.  Тиамак  стоял  у  шатра
Джошуа и глядел им вслед. Несмотря на всеобщие похвалы его мудрости,  он  не
знал, правильно ли поступил.  Может  быть,  Мириамель  была  права:  они  не
принесли  Камарису  добра,  вернув  ему  память,  и  заставлять  его  заново
переживать болезненные воспоминания было жестоко.
   Высокий рыцарь и священник долго стояли на ветреном склоне  холма  -  так
долго, что бесконечная вереница облаков наконец  прошла,  освободив  бледное
полуденное солнце. Потом Стренгъярд  повернулся  и  пошел  вверх  по  холму;
Камарис остался стоять, глядя на серые  воды  озера  Клоду.  Рыцарь  казался
высеченным из камня, величественной глыбой,  которая  может  превратиться  в
груду облаков, но все равно останется на том же месте еще целый век.
   Тиамак заглянул в шатер.
   - Отец Стренгъярд идет.
   Священник с трудом карабкался на холм, сгорбившись то ли от холода, то ли
от тяжести страшной тайны Камариса. Однако одного взгляда, брошенного на его
лицо, после того как он преодолел последние  шаги,  было  достаточно,  чтобы
понять, что священник услышал такие вещи, которых предпочел бы не знать.
   - Мы все ждем вас, отец Стренгъярд, - сказал Тиамак.
   Архивариус отрешенно кивнул. Глаза его были опущены, как будто он  должен
был внимательно смотреть под ноги, чтобы не  упасть.  Тиамак  пропустил  его
вперед и зашел сам в относительно теплый шатер.
   - Мы рады твоему возвращению, отец Стренгъярд, - сказал Джошуа. -  Прежде
чем  ты  начнешь,  скажи  мне:  как  Камарис?  Может  быть,  стоит   послать
кого-нибудь за ним?
   Священник выглядел изумленным, как будто не ожидал услышать  человеческий
голос. В его глазах был ужас.
   - Не... не знаю, принц Джошуа. Я не знаю больше... ничего.
   - Пойду взгляну на него, - проворчал Изгримнур, поднимаясь со скамьи.
   Отец Стренгъярд предостерегающе поднял руку.
   - Я думаю, он... хочет побыть один. - Священник нервно  поправил  повязку
на глазу, потом запустил пальцы в поредевшую шевелюру. - О  всемилостивейший
Узирис! Бедняги!
   - Бедняги? - спросил Джошуа. - Что ты  говоришь,  Стренгъярд?  Ты  можешь
объяснить что-нибудь?
   Архивариус сжал руки.
   - Камарис был в Джао э-Тинукай. Это все... о  Боже!..  это  все,  что  он
сказал мне, прежде чем попросил хранить тайну исповеди. Но то, как  он  туда
попал и что там произошло, скрыто за Дверью Искупителя. - Его взгляд блуждал
по комнате, как будто ему было больно  подолгу  задерживать  его  на  чем-то
одном. - Но это все, что я могу сказать. Я думаю, что эти воспоминания ничем
не помогут нам в нашем положении, и в них нет ничего о Короле  Бурь,  или  о
Трех Великих Мечах, или о чем бы то ни было, что важно для нас в этой войне.
О всеблагой Узирис! О Боже! - Он снова  взъерошил  редкие  рыжие  волосы.  -
Простите меня. Иногда трудно помнить, что я  лишь  ключник,  страж  у  Двери
Искупителя, и это бремя носить не мне, а Господу.  Сейчас  это  кажется  мне
непосильной ношей.
   Тиамак испуганно смотрел на него. Его  друг,  носитель  свитка,  выглядел
так, как будто его посетили  грозные  мстительные  духи.  Вранн  придвинулся
поближе к Стренгъярду.
   - Это все? - Джошуа казался разочарованным. - Ты уверен, что  его  знания
ничем не могут помочь нам?
   - Я не уверен ни в чем, кроме боли, принц  Джошуа,  -  сказал  архивариус
тихо, но с неожиданной твердостью.  -  Но  я  действительно  думаю,  что  мы
поступили плохо и что расспрашивать этого человека  еще  о  чем-то  было  бы
неоправданной жестокостью, и не только по отношению к нему.
   - Как это не только по отношению к нему? - спросил Изгримнур. - А к  кому
еще?
   - Довольно, прошу вас. - В  голосе  Стренгъярда  была  злость.  Тиамак  и
вообразить не мог, что такое возможно. - Я сказал вам  все,  что  вы  хотели
знать. А теперь позвольте мне уйти.
   Джошуа явно был сбит с толку.
   - Конечно, отец Стренгъярд.
   Священник кивнул:
   - Бог да хранит всех вас.
   Тиамак пропустил Стренгъярда к выходу из шатра.
   - Могу я что-нибудь сделать для вас? - спросил он. - Может быть, погулять
с вами?
   Священник поколебался, потом кивнул:
   - Это было бы хорошо.
   Камарис ушел с того места, где стоял. Тиамак поискал его взглядом, но  не
нашел.
   Когда они прошли вниз по холму, Стренгъярд задумчиво проговорил:
   - Теперь я понимаю... как человек может хотеть напиться до бесчувствия. Я
и сам почти хотел бы этого. - Тиамак поднял брови, но ничего  не  сказал.  -
Может быть, только пьянство и сон помогают нам забыть что-то, данное  Богом,
- продолжал священник. - А иногда забвение - единственное средство облегчить
боль.
   Вранн подумал.
   - Однажды Камарис заснул на четыре десятка лет.
   - А мы разбудили его, - грустно улыбнулся Стренгъярд, -  или,  как  я  бы
сказал, Господь позволил нам разбудить его. Может быть, это было необходимо.
Может быть, в  конце  концов  это  принесет  что-нибудь,  кроме  неизмеримой
скорби.
   Не похоже, чтобы он в это верил, подумал вранн.

***

   Гутвульф  остановился,  по  еле  заметному   движению   воздуха   пытаясь
определить, который из двух туннелей ведет наверх -  туда,  куда  звала  его
песня  меча.  Его  ноздри  раздувались,  вдыхая  сырой  воздух,  в   надежде
обнаружить хоть малейший знак, куда ему теперь надо  двигаться.  Его  пальцы
ощупывали каменные стены по обе стороны от него,  беспорядочно,  как  слепые
крабы.
   Чужая бестелесная речь снова звучала вокруг  -  незнакомые  слова  он  не
слышал, а скорее ощущал. Он мотнул головой, пытаясь заглушить их.  Он  знал,
что в туннелях есть привидения, . но верил, что они не могут  ни  навредить,
ни коснуться его. Болтливые голоса только переплетались со  звуком,  который
он действительно хотел услышать. Они не были реальными. Реальным был меч,  и
теперь он звал.
   Впервые он почувствовал его возвращение за несколько дней до этого.
   Он проснулся в безумии слепого одиночества, и нить призывной, подчиняющей
себе мелодии  протянулась  через  его  темное  бодрствование.  Это  не  было
очередным жалким сном: могучее властное чувство, такое жуткое, такое приятно
знакомое; песня без слов, звеневшая в голове и окутывавшая паутиной  грез  и
желаний. Она тащила его за собой с такой силой, что он бежал, неуклюже падая
на колени, словно молодой пастушок на зов своей возлюбленной. Меч! Он  снова
здесь, он рядом!
   Только когда  последние  цепкие  щупальцы  сновидений  оставили  его,  он
вспомнил, что меч был не один.
   Он никогда не был один.  Он  принадлежал  Элиасу,  когда-то  бывшему  ему
другом, а теперь - злейшему врагу. Хотя Гутвульф страстно желал быть рядом с
мечом и греться его песней, как  теплом  от  костра,  он  знал,  что  должен
приближаться очень, очень осторожно.  Какой  бы  безрадостной  ни  была  его
жизнь, он предпочитал ее тому, что сделал бы с ним Элиас или -  еще  хуже  -
что он позволил бы сделать с ним этой змее Прейратсу, если бы схватил.
   Ему не приходило в голову, что лучше всего было бы просто оставить меч  в
покое. Его песня была для Гутвульфа словно плеск  ручья  для  умирающего  от
жажды путника. Она звала, и ему ничего не оставалось, кроме как  подчиниться
зову.
   До сих пор он еще не утратил некой звериной хитрости. Нащупывая дорогу по
хорошо знакомым проходам, он понимал каким-то  образом,  что  ему  нужно  не
только найти Элиаса и меч, но и приблизиться к ним осторожно, чтобы  его  не
схватили, - как ему это уже удалось однажды, когда он приблизился к королю в
туннеле над литейной. До того он покорно следовал повелительному зову  меча,
но остановился так далеко, как это было возможно, точно ястреб,  на  длинной
веревке кружащий вокруг хозяина. Но теперь пытаться противостоять этому зову
было безумием. В первый день следования  зову  меча  Гутвульф  совсем  забыл
подойти к тому  месту,  где  женщина  каждый  день  оставляла  ему  еду.  На
следующий день, приход которого для слепого Гутвульфа означал  просто  конец
очередного периода сна, зов меча, стучащий  в  нем,  словно  второе  сердце,
почти совсем стер из его памяти, где это место, собственно,  находилось.  Он
ел ползучих тварей, которых нащупывали его ищущие пальцы, и  пил  из  редких
струек текущей воды. Он помнил свои первые недели в  подземных  коридорах  и
то, что случилось с ним, когда он пил стоячую воду.
   Теперь, после того как в третий раз его сны были  полны  зовом  меча,  он
зашел гораздо  дальше  всех  известных  ему  коридоров.  Камни,  которые  он
ощупывал, никогда не попадались ему раньше; в самих туннелях не было  ничего
знакомого, кроме призрачных голосов и песни Великого Меча.
   Он плохо понимал, сколько времени уже ушло на поиски меча в этот раз, и в
один из редких моментов просветления с удивлением спросил себя,  что  король
делает так долго в тайных подземельях замка.
   Мгновением позже дикая, победная мысль блеснула в его воспаленном мозгу.
   Он потерял меч. Он потерял его где-то здесь. Меч лежит и ждет, кто найдет
его. Ждет меня! Меня!
   Мысль о том, что меч может полностью принадлежать ему,  что  можно  будет
трогать его, слушать, любить и поклоняться, была так ошеломляюще  прекрасна,
что он сделал несколько шагов и упал на  пол,  где  лежал,  дрожа,  пока  не
притупилась острота его смятения.

***

   После того как сознание вернулось к нему, Гутвульф встал и побрел дальше,
потом  снова  заснул.  Теперь  он  проснулся  и  стоял  перед  разветвлением
туннелей, пытаясь решить, какой из двух скорее может вывести его наверх.  Он
точно знал, что меч находится над ним,  подобно  кроту,  который  роет  свои
ходы,  прекрасно  представляя,  где  поверхность  земли.  В  другие  моменты
прояснения он боялся, что стал так восприимчив  к  песне  меча,  что  выйдет
вслед за ней даже в Тронный зал, где и  будет  схвачен,  как  тот  же  крот,
прокопавший проход прямо в лисью нору.
   Но даже если он  движется  прямо  наверх,  его  движение  началось  очень
глубоко. Подъем никогда не был таким крутым, чтобы этого следовало  бояться;
кроме того, Гутвульф знал, что всегда двигался наружу, от сердца замка. Нет,
то прекрасное и пугающее, что звало его за собой, должно быть где-то  здесь,
под землей, погребено в каменной могиле, как и он сам. Он найдет  это  и  не
будет больше так одинок. Нужно только решить, по которому из  двух  туннелей
идти...
   Гутвульф поднял руку и машинально протер слепые глаза. Он очень  ослабел.
Когда он ел в последний раз? Что будет, если женщина махнула на него рукой и
перестала класть еду? Было чудесно съесть хоть немного настоящей пищи...
   Но если я найду меч, если я один буду владеть им, ликовал он,  ни  о  чем
таком не надо будет больше беспокоиться.
   Он поднял голову. Что-то царапалось прямо над ним, как будто замурованное
в камне. Он слышал это и раньше - в последнее время все чаще и  чаще,  -  но
ничего не мог с этим поделать.
   Царапанье прекратилось, а он по-прежнему  в  болезненной  нерешительности
стоял перед развилкой.  Он  уже  положил  у  края  камень:  было  так  легко
заблудиться, но один из этих туннелей  наверняка  ведет  вверх  к  источнику
песни - монотонной, сосущей, тянущей душу мелодии Великого Меча. Он не хотел
выбрать не правильный путь и потратить  бесконечное  количество  времени  на
поиски обратного пути. Он чувствовал себя  совсем  ослабевшим  от  голода  и
онемевшим от усталости.
   Он мог бы стоять так и час, и день. Наконец, начинаясь мягко, как  нежное
прикосновение, из правого туннеля пришло легкое дуновение ветра. Чуть  позже
теплая волна проплыла мимо него - это  были  духи,  которые  жили  в  темных
нижних подземельях. Их неясные, безнадежные голоса  эхом  отдавались  в  его
голове.
   ...Бассейн. Мы должны искать его в Бассейне. Он будет знать, что  делать.
Скорбь. Они навлекли последнюю скорбь.
   Как только щебечущие призраки улетели  назад,  слепой  Гутвульф  медленно
улыбнулся. Кто бы они ни были - духи мертвых или  уродливые  порождения  его
собственного больного воображения,  -  они  всегда  являлись  ему  из  самых
глубоких, самых старых частей лабиринта. Они приходили снизу... а он  пойдет
наверх.
   Он повернулся и двинулся в левый туннель.

***

   Остатки массивных ворот Наглимунда были завалены булыжником;  но  все  же
они были заметно ниже неповрежденных  стен,  а  неровности  камня  создавали
хорошую опору для ног. Графу Над Муллаха это казалось достаточным основанием
для того, чтобы начать приступ именно здесь, так что он был  удивлен,  когда
увидел, что ситхи собираются у стены.
   Он оставил Мегвин и эрнистирийских солдат на попечение Изорна и  пробежал
по заснеженному склону к полуразрушенному срубу в нескольких сотнях футов от
стен Наглимунда, где находились Джирики и  его  мать.  Ликимейя  лишь  бегло
взглянула на него, а Джирики кивнул.
   - Время  почти  подошло,  -  сказал  ситхи.  -  Мы  позвали  мион-раши  -
разрушителей.
   Эолер посмотрел на стоявших перед стеной ситхи. Они перестали петь, но не
двигались с места. Граф не понимал, зачем они рискуют  жизнью  под  стрелами
норнов, если их жуткое пение, кажется, закончилось.
   - Разрушителей? Ты имеешь в виду таран?
   Джирики покачал головой, едва улыбнувшись.
   - У нас нет опыта в таких вещах, граф Эолер. Я думаю, мы могли бы сделать
такую машину, но было решено штурмовать при помощи тех средств, которыми  мы
уже обладаем. - Его взгляд потемнел. - Или, вернее, способом, который узнали
от тинукедайя. - Он протянул руку. - Мион-раши идут.
   Четверка ситхи подходила к стене. Эолер не знал их, но подумал,  что  они
ничем  не  отличаются  от  сотен  других  мирных,  расположившихся  в   тени
Наглимунда. Все четверо были стройными и золотокожими. Одежда  и  струящиеся
из-под шлемов волосы были разных, не гармонирующих друг с  другом  оттенков;
мион-раши  сверкали  на  снегу,  как  неуместные  здесь  тропические  птицы.
Единственным различием между ними и прочими представителями народа  Джирики,
которое сумел заметить Эолер, были темные жезлы длиной с  дорожный  посох  в
руках у всех четверых. Они были сделаны из того  же  странного  серо-черного
материала, что и меч Джирики, концы  их  венчали  шарообразные  навершия  из
синего граненого камня.
   Джирики отвернулся от эрнистирийца и дал команду. Его  мать  поднялась  и
добавила несколько слов от  себя.  Стрелки  ситхи  вышли  вперед  и  плотным
кольцом окружили странную группу  под  стеной.  Лучники  натянули  тетивы  и
вложили стрелы, после чего замерли, напряженно вглядываясь в пустые стены.
   Предводительница мион-раши, женщина с волосами цвета травы, в чуть  более
темной одежде, подняла посох и медленно  развернула  его  к  стене,  как  бы
сопротивляясь течению реки. Когда синий камень с треском ударился  о  стену,
все мион-раши издали громкий звук. Эолер почувствовал, как  содрогаются  его
кости, как будто что-то невероятно тяжелое ударилось о  землю  в  нескольких
шагах от него. На мгновение ему показалось, что земля  зашевелилась  у  него
под ногами.
   - Что? - Он задыхался, пытаясь удержать равновесие.
   Джирики поднял руку, призывая к молчанию.
   Трое остальных разрушителей шагнули вперед и присоединились к  женщине  в
зеленом. Продолжая петь, они по  очереди  наносили  удары  своими  посохами,
сложив неровный треугольник вокруг первого; каждый удар, волной прокатившись
по земле, отзывался в ногах Эолера и других наблюдателей.
   Граф Над Муллаха смотрел во все глаза. На дюжину эллей вверх  и  вниз  по
стене от того места, где стояли разрушители, с камней  слетал  снег.  Вокруг
украшенных синими камнями наконечников  четырех  посохов  камень  подернулся
серыми тенями, словно менял свой цвет под воздействием  неизвестной  болезни
или опутанный тонкой паутиной трещин.
   Теперь ситхи снова отвели свои жезлы от стены.  Их  пение  стало  громче.
Предводительница ударила еще раз, уже сильнее. Неслышный  для  человеческого
уха гром разнесся по мерзлой земле. Трое остальных последовали  ее  примеру;
каждый удар сопровождался громко пропетым странным словом.  После  того  как
они ударили в третий раз,  обломки  камней  посыпались  со  стены,  падая  и
исчезая в глубоком снегу.
   Эолер не мог сдержать изумления:
   - Никогда не слышал ни о чем подобном!
   Джирики п