перерезать  друг
другу глотку, воткнуть нож в спину ближнему и через его труп лезть дальше  к
тому,  что  у  вас  зовется  успехом.  И  вдруг  -  полный  поворот,  и   вы
переполняетесь таким благородством и состраданием, что просто тошнит...
   - Но если все-таки начать сначала:  почему,  если  вы  предполагали  меня
использовать - во что я, признаться, не верю,  -  почему  вы  пытались  меня
убить? Почему бы, коль на то пошло, попросту не протянуть лапу и не  забрать
меня, как я есть?
   Моя наивность вызвала у него тяжкий вздох.
   - Попытка убийства была обязательна. Это тоже  правило,  давнее  правило.
Однако не было никакой нужды так усердствовать. Никакой нужды хватать  через
край. Исполнители сидят себе часами и измышляют фантастические схемы - и  на
здоровье, если им нравится подобное времяпрепровождение, - но они хмелеют от
собственной изобретательности до того, что норовят испытать  свои  схемы  на
практике. Хлопоты, на какие они идут ради  элементарного  убийства,  превыше
всякого разумения. И  опять-таки  это  ваша  человеческая  вина.  Вы,  люди,
делаете в точности то же самое. Ваши писатели, художники,  сценаристы,  -  в
общем, те, кого вы именуете творческими людьми, - высиживают, высасывают  из
пальца своих чокнутых персонажей, эти немыслимые интриги, а мы  повязаны  их
бреднями, нам и отдуваться. И такое положение вещей возвращает нашу беседу к
предложению, которое я и собирался с вами обсудить.
   - Ну так не тяните, - сказал я. - У меня  был  трудный  день,  и  мне  не
повредило бы соснуть часиков двадцать. В том случае, конечно, если  найдется
место, где приклонить голову.
   - Найдется, - заверил он. - Вон меж тех  двух  валунов  есть  постель  из
листьев. Их намело туда  минувшей  осенью.  Очень  удобное  ложе  для  столь
необходимого вам отдыха.
   - В компании гремучих змей?
   - За кого вы меня принимаете? - возмутился дьявол. -  Или  вы  полагаете,
что у меня нет чести и я подстрою вам  ловушку?  Даю  слово,  что  никто  не
посмеет причинить вам вреда до той поры, пока вы не очнетесь от сна.
   - А потом? - осведомился я.
   -  А  потом  предстоит  еще  одна  угроза,  последняя   опасность,   чтоб
исполнилось правило трех. Отдыхайте спокойно и примите мои лучшие  пожелания
в этом новом испытании, каково б оно ни оказалось.
   - Ладно, - сказал я, - раз уж не судьба выкрутиться иначе. Но, может,  вы
хоть замолвите за меня словечко? А то  я,  признаться,  начал  уставать.  Не
думаю, что мне хотелось бы  сейчас  свидеться  еще  с  каким-нибудь  морским
змеем.
   - Могу торжественно обещать, - ответил дьявол, - что это будет не змей. А
теперь перейдем к делу.
   - Ну хорошо, - вяло согласился я. - О чем пойдет речь?
   Дьявол заговорил, все более раздражаясь:
   - О чем, как не о вздорных фантазиях, которые вы нам  скармливаете!  Как,
по-вашему, можно создать сколько-нибудь устроенную жизнь на базе эдакой мути
и пены? Белогрудые птички расселись на ветке и свиристят: "Казесся, мы видим
коску - коску, коску, коску..." А глупый мультипликационный кот сидит  внизу
под деревом и пялится на них с видом беспомощным, почти виноватым.  Ну  как,
спрашиваю я со всей прямотой, рассчитывать на  достойное  поведение  других,
если мы обречены на подобные ситуации? Некогда вы дали нам солидную, прочную
базу, основанную на твердых убеждениях  и  непритворной  вере.  А  нынче  вы
развлекаетесь и  поставляете  нам  типажи  совершенно  не  правдоподобные  и
слабовольные, и новички не только не добавляют нам сил, но подтачивают  все,
что было накоплено в прошлом.
   -  Вы  намекаете,  что  ситуация  складывалась   бы   для   вас   гораздо
благоприятнее, если бы мы по-прежнему верили в чертей, призраков, гоблинов и
тому подобное?
   - Да, гораздо благоприятнее, - подтвердил дьявол, - по крайней мере, если
бы вера была хоть отчасти искренней. А вы нынче взяли моду выставлять нас на
смех...
   - Мода тут не при чем, - возразил  я.  -  Не  забывайте:  человечество  в
большинстве своем понятия не имеет, что вы существуете на самом деле. И  как
может быть иначе, если вы намерены и впредь убивать всякого, кто заподозрит,
что ваш мир - реальность?
   - А все эта канитель, - заявил дьявол с горечью, -  которую  вы  именуете
прогрессом. Вы сегодня можете иметь почти все, что хотите, но вы хотите  все
больше и  больше.  Заполняете  свои  умы  вожделениями,  не  оставляя  места
самоанализу и не задумываясь о своих недостатках. В вас нет  ни  страха,  ни
мрачных предчувствий...
   - Страх есть, - сказал я, - и мрачных предчувствий сколько угодно. Вопрос
только в том, что мы предчувствуем и чего боимся.
   -  Точно,  -  согласился  дьявол.  -  Вы  боитесь  водородной   бомбы   и
неопознанных летающих объектов. Надо же выдумать такую чепуху, как  летающие
тарелки!
   - Ну, пожалуй, тарелки все же получше дьявола. С ними есть хоть  какая-то
надежда совладать, а с дьяволом - никогда. Ваша порода славится коварством.
   - Знак времени, - посетовал он.  -  Механика  вместо  метафизики.  Вы  не
поверите, но несчастные наши  владения  нынче  забиты  полчищами  НЛО  самой
отвратительной конструкции, где обитают совершенно мерзостные  инопланетяне.
Они вселяют ужас, только он даже не сродни тому добросовестному ужасу, какой
я олицетворяю собой. Они бредовые существа, не  имеющие  под  собой  никакой
почвы.
   - Понятно, что вам это не по нутру.  Во  всяком  случае,  я  уловил,  что
именно вас беспокоит. Однако не представляю  себе,  чем  тут  можно  помочь.
Людей, продолжающих верить в вас хоть немного искренне, сегодня можно  найти
разве что в самых культурно отсталых районах. О да,  конечно,  вас  поминают
время от времени. Ссылаются, когда что-то не ладится, на происки дьявола или
восклицают: "Ну и дьявол с ним!" - но ведь на самом-то деле о вас  при  этом
вовсе не думают. Вы превратились просто-напросто в бранное слово, к тому  же
слабенькое. В вас не верят. Та вера, что была, приказала долго  жить.  И  не
думаю,  что  эту  тенденцию  можно  изменить.   Прогресс   человечества   не
остановишь. Придется вам набраться терпения  и  ждать  дальнейшего  развития
событий. А вдруг какое-нибудь из них ненароком обернется вам на пользу?
   - А я полагаю, что кое-что можно предпринять уже сейчас, - заявил дьявол,
- и хватит ждать. Мы и так ждали слишком долго.
   - Совершенно не представляю себе, что вы можете  сделать.  Не  можете  же
вы...
   - Я не намерен раскрывать вам свои планы, - перебил  он.  -  Вы  показали
себя   чересчур   находчивым   умником,   обладателем   того    бесчестного,
изворотливого и безжалостного ума, какой отличает  отдельных  представителей
человечества.  И  если  я  поделился  с  вами  немногими  соображениями,  то
исключительно потому, что когда-либо в будущем вы оцените  их  и,  возможно,
будете расположены согласиться на роль нашего агента...
   И с этими словами  он  исчез  в  клубах  серного  дыма,  оставив  меня  в
одиночестве. Налетевший ветер отнес дымок к  западу,  и  я  вздрогнул,  хотя
ветер вовсе не был холодным. Скорее уж холод шел изнутри,  как  своеобразная
память о недавнем моем собеседнике.
   Местность была безлюдной, с неба светила бледная  луна,  подчеркивая  это
запустение и беззвучное ожидание - чего? Опять чего-то дурного?
   Он сказал, что меж двух валунов меня ждет ложе из листьев, и я нашел  его
без большого труда. Покопался в листве, но гремучих змей не  обнаружил.  Да,
пожалуй, и не  предполагал  обнаружить:  дьявол  не  производил  впечатления
субъекта, прибегающего к откровенной лжи. Я  забрался  меж  камней  и  взбил
листья, устраиваясь поудобнее.
   Во тьме надо мной постанывал ветер, и я благодарно  подумал  о  том,  что
Кэти сейчас в безопасности, у себя дома. Я заверял  ее,  что  мы  как-нибудь
выберемся отсюда, выберемся вдвоем, но и  мечтать  не  мог  тогда,  что  она
окажется дома уже через час-другой. Моей заслуги, разумеется, в том не  было
никакой, но по существу это не играло роли. Так устроил дьявол, и  хоть  его
решение было продиктовано чем угодно, только не состраданием, я поймал  себя
на том, что думаю о нем с теплым чувством.
   Я вспомнил Кэти, вспомнил ее лицо, обращенное ко мне в отблесках  пламени
у ведьмина очага, и попытался восстановить в  памяти  ее  счастливый  тон  и
выражение глаз. Что-то ускользало, какой-то оттенок никак не вспоминался,  и
я все старался воссоздать его в точности, пока не заснул.
   Чтобы проснуться в день битвы при Геттисберге.

Глава 14

   Проснулся  я  от  толчка,  проснулся  очень  резко,  стремительно  сел  и
трахнулся затылком о валун. Из глаз посыпались искры, но и сквозь  фейерверк
я  различил  человека,  который  склонился  надо  мной  и  пристально   меня
рассматривал. В руках он держал ружье, и дуло было направлено в мою сторону.
Не то чтобы он в меня целился всерьез - скорее  он  только  что  использовал
ружье, чтобы растолкать меня.
   На нем было кепи с большим козырьком, сидевшее на макушке, потому как  он
давненько не стригся. А еще на  нем  был  линялый  синий  мундир  с  медными
пуговицами.
   - Ума не приложу, - сказал он, впрочем,  вполне  дружелюбно,  -  как  это
некоторые ухитряются дрыхнуть где и когда попало.
   Он чуть повел головой, и поверхность валуна  украсилась  метким  табачным
плевком.
   - Случилось что-нибудь? - спросил я.
   -  Мятежники  подтягивают  пушки.  С  самого  рассвета  только   этим   и
занимаются. Там уж, поди, тысяча пушек, вон на взгорке напротив.  Развернуты
в ряд, колесо к колесу.
   - Да нет, какая там  тысяча,  -  откликнулся  я.  -  Цифра  двести  будет
поточнее.
   - Может, ты и прав, - согласился он. - Может, у них, у мятежников, тысячи
пушек вообще нет, - Значит, это Геттисберг?
   - Конечно, Геттисберг, - ответил он недовольно. - И не уверяй  меня,  что
не знаешь. Не мог ты стоять на позиции несколько дней и  не  иметь  понятия,
где стоишь. Тут было горячо как в аду, и чтоб  мне  провалиться,  нам  скоро
опять попробуют задать жару...
   Битва при Геттисберге. Ничего другого и ждать не  приходилось.  Неспроста
рощица на склоне показалась мне вечером смутно знакомой. Но  какой  это  был
вечер? - задумался я. - Вчерашний вечер или тот, что  отгорел  здесь  сто  с
лишним лет назад? Или в этом мире точное время имеет не больше  смысла,  чем
все остальное?..
   Скорчившись на ложе из листьев, я старался как-нибудь взять себя в  руки.
Вечером тут была просто рощица и груда  камней  -  а  утром  оказалось  поле
битвы!
   Я пригнул голову, выкарабкался из щели меж камнями и,  сев  на  корточки,
оказался лицом к лицу с тем, кто меня разбудил. Он перекатил жвачку  во  рту
от одной щеки к другой, присмотрелся ко мне и спросил подозрительно:
   - Ты из какого отряда? Что-то не  припомню,  чтоб  мне  встречался  здесь
кто-нибудь, разряженный, как ты...
   Если бы мозги  ворочались  попроворнее,  я,  может,  и  нашелся  бы,  что
ответить, но рассудок был еще  помутнен  со  сна,  и  затылок  трещал  после
близкого знакомства с валуном. Да и то, что я  очнулся  на  поле  битвы  при
Геттисберге, ясности мыслям тоже не добавляло. Я понимал,  что  надо  что-то
сказать, но никакого членораздельного ответа не придумал  и  только  покачал
головой.
   На склоне надо мной, на самой  его  вершине,  выстроился  строй  пушек  с
канонирами, замершими близ  них  неподвижно,  как  на  параде,  и  неотрывно
глазеющими по-над низиной на взгорок напротив. Был виден офицер на лошади  -
она нервно пританцовывала, он выпрямился в седле. А чуть ниже пушек  длинной
ломаной линией расположилась пехота - кто  за  наспех  сделанными  укрытиями
всевозможного вида, кто плашмя на земле, а кто сидел, словно бы отдыхая,  но
все без исключения таращились в одном направлении.
   - Не по душе мне это, - произнес обнаруживший меня солдат. - Не нравится,
как все это выглядит и как пахнет. Если ты  из  города,  сматывайся  отсюда,
пока не поздно.
   Издали донесся сильный удар,  звучный,  хоть  и  не  слишком  громкий.  Я
вскочил  на  ноги  и  заметил  за   низиной,   над   деревьями,   венчающими
противоположный склон, тающее облачко дыма.  Немного  ниже  среди  древесных
стволов вдруг сверкнула вспышка, будто кто-то открыл на миг дверцу пылающего
очага и тут же ее захлопнул.
   - Ложись! - заорал солдат. - Ложись, дуралей безмозглый!..
   Он добавил еще что-то, но слова  потонули  в  звенящем  грохоте,  который
раздался совсем близко у меня за спиной.
   Сам  солдат  уже  бросился  наземь,  как  и  все  остальные.   Я   тяжело
распластался рядом. Такой же грохот раздался где-то слева, и тут  я  увидел,
как десятки печных дверец открылись разом по всему противоположному  склону.
Над низиной и прямо над головой  воздух  со  свистом  вспороли  стремительно
летящие ядра, а затем вершину позади меня и весь мир разнесло на куски.
   И снова, и снова, и снова.
   Казалось, сама почва подо мной прогибается от канонады. Воздух наполнился
оглушительным, непереносимым громом  -  непереносимым  и  нескончаемым.  Над
склоном волнами плыл дым,  к  грохоту  выстрелов  и  разрывов  примешивались
жужжание и свист. Ум обострился, как бывает нередко  в  минуты  смертельного
страха, и я без подсказки сообразил, что это свистят осколки,  разлетающиеся
веером с гребня позади меня и осыпающие склон впереди.
   Я прижимался лицом к земле и все  же  чуть-чуть  вывернул  голову,  чтобы
вновь окинуть взглядом пушки на гребне. К моему удивлению, я мало что увидел
- и уж, конечно, никак не то, чего ждал. Гребень был словно  окутан  тяжелым
туманом, дымное покрывало висело не выше трех футов  над  почвой.  Мне  были
видны лишь ноги отчаянных артиллеристов, суетящихся у своих батарей,  -  как
будто половинки людей стреляли из половинок орудий:  ведь  из-под  покрывала
выглядывали только лафеты, и то не целиком, а  остальное  тонуло  в  плотном
дыму.
   Сквозь мутную пелену то и  дело  прорывались  вспышки  пламени  -  пушки,
скрытые в дыму, вели ответный огонь по неприятелю по ту сторону низины.  При
каждой вспышке на меня сверху налетала  волна  жара,  но  сверхъестественным
образом гром орудий, что палили прямо над  моей  головой,  тонул  в  грохоте
обстрела с противоположной стороны,  и  казалось,  что  все  пушки  стреляют
где-то поодаль.
   Облака дыма не могли скрыть  разрывов  неприятельских  ядер,  однако  эти
разрывы скрадывались пеленой и не полыхали быстрыми острыми  вспышками,  как
можно было бы ожидать, а мерцали красно-оранжевыми язычками,  прыгающими  по
гребню, как неоновая реклама. Исключением стал один мощный  взрыв,  когда  в
дыму извергнулся ослепительный багровый вулкан и  серое  покрывало  прорезал
гигантский столб черного дыма. Какое-то ядро угодило в зарядный ящик.
   Я прижался к земле еще плотнее, изо всех сил  стараясь  зарыться  в  нее,
раскататься по ней листом и в то же время стать тяжелым-тяжелым, чтобы почва
подалась под моим весом, укрыла и защитила меня. И в  этот  самый  миг  меня
осенило, что я нахожусь, пожалуй, в одной из самых безопасных точек на  всем
Кладбищенском  гребне:  известно,  что  в  тот  день  более  ста  лет  назад
канониры-конфедераты брали слишком высокий прицел и чаще всего ядра  рвались
не на гребне, а по ту его сторону.
   Вывернув голову в другом направлении, я  бросил  взгляд  над  низиной  на
противоположный. Семинарский гребень. Там над деревьями клубилось  такое  же
облако  дыма,  а  по  низу  облака  перебегали  искорки,  отмечающие   жерла
конфедератеких пушек. Солдату, что заговорил со  мной,  я  сказал  -  двести
пушек, а теперь  мне  припомнилось,  что  их  было  сто  восемьдесят  против
восьмидесяти на гребне за моей спиной. Нет, против  восьмидесяти  с  чем-то,
если верить книгам. И время сейчас, по-видимому, шло к половине второго, так
как канонада началась сразу после часу дня и длилась около  двух  часов  без
перерыва.
   Где-то там, на том гребне, генерал Ли наблюдал за сражением,  не  покидая
седла своего верного  Странника.  Где-то  там  другой  генерал,  Лонг-стрит,
присел на подвернувшуюся железную ограду в  мрачном  убеждении,  что  атака,
приказ о которой он должен отдать, не принесет успеха. Потому  что,  по  его
мнению,  атаки  такого  сорта  следовало  оставить  северянам,  а  для  южан
наилучшей тактикой всегда была оборонительная - вынудить северян к  атаке  и
стойко защищаться, выматывая противника.
   Но, поправил я себя, ход моих мыслей неточен. Нет  там,  на  том  гребне,
никакого генерала Ли, нет и Лонг-стрита. Сражение, что было здесь, отгремело
более века назад  и  не  повторится.  А  эта  шутейная  битва,  поставленная
сегодня,  -  отнюдь  не  воссоздание  того  сражения,  каким  оно   было   в
действительности, а пьеса на базе устоявшейся традиции: все происходит  так,
как отложилось в воображении позднейших поколений.
   И тут перед самым моим носом  в  землю,  раздирая  дерн,  впился  осколок
железа. Я несмело протянул руку, решив проверить,  каков  он  на  ощупь,  но
отдернул  прежде,  чем  дотронулся  до  него,  -  осколок  пылал  жаром.  Не
оставалось сомнений: если бы он попал  в  меня,  смерть  была  бы  не  менее
достоверной и непоправимой, чем в настоящей битве.
   Справа от меня находилась рощица, где некогда атака конфедератов достигла
наивысшей силы и захлебнулась, откатившись вниз по склону. Также справа,  но
у меня за спиной, должны были выситься  кладбищенские  ворота,  массивные  и
безобразные, - впрочем, их было не различить за дымом. Несомненно, все здесь
выглядело точно так,  как  в  тот  день  сто  с  лишним  лет  назад,  и  все
передвижения  полков  и  более  мелких  отрядов  соответствовали   реальному
расписанию, насколько оно было известно.  Но,  разумеется,  многое  так  или
иначе утратилось - разные мелкие подробности, о которых сыновья и  внуки  не
знали или предпочли не знать, отлакировав их в памяти. Все, что  сохранилось
в достоверных свидетельствах о гражданской войне или  традиционно  считалось
достоверным, например, "круглые столы", когда противники якобы раз  в  месяц
встречались за ужином и спорили до хрипоты,  безусловно  воспроизводилось  и
здесь, но в этой пьесе не найдется места событиям,  о  которых  было  некому
рассказать, потому что никто из участников не пережил их.
   Кромешный ад на поле битвы не прекращался и не слабел -  лязг,  грохот  и
звон, пыль, дымный туман и пламя. Я цеплялся за  почву,  которая,  казалось,
продолжает прогибаться подо мной.  Я  утратил  способность  слышать,  и  мне
представилось даже, что такой способности у меня никогда не было и не будет,
что ее вообще нет в природе и она мне попросту примерещилась.
   По обе стороны от меня и передо мной тела,  одетые  в  синее,  стискивали
землю в объятиях, прятались за валунами, жались к кучам  кое-как  наваленных
железных прутьев, корчились в мелких, наспех выкопанных ямах, укрывались  за
каменными кладбищенскими оградами, опуская головы как можно ниже, но  крепко
сжимая  ружья,  торчащие  дулами  вверх  и  в  направлении,  откуда   палили
неприятельские пушки. Люди ждали того часа,  когда  канонада  прекратится  и
длинные цепи южан, марширующих как  на  параде,  начнут  перебираться  через
низину и подниматься по склону.
   Как давно началось это представление и сколько продолжалось?  Я  покрутил
рукой, пододвигая запястье к глазам, - часы показывали одиннадцать тридцать.
Что, конечно, было неверно, потому что канонада должна была начаться  в  час
дня, а может, и на несколько минут позже. И ведь я ни  разу  не  догадывался
взглянуть на часы с тех самых пор,  как  меня  зашвырнули  на  это  дурацкое
взгорье, и не в моих силах было судить  о  том,  как  течет  здесь  время  в
сравнении с нормальным земным и есть ли  здесь  вообще  такое  явление,  как
время.
   В конце концов я решил, что с начала канонады прошло всего  пятнадцать  -
двадцать минут, хотя, естественно,  казалось,  что  много  больше.  В  любом
случае я был уверен, что, прежде чем пушки смолкнут, пройд