все, что вы говорите о потерях,  нивелируется,
если к тому же не увеличивает прибыльную часть. Это нужно считать, но  я
и без расчетов понимаю, что это так. Видите?
   Светлана Петровна наклонилась к папке и посмотрела на те цифры, в ко-
торые тыкал Кольский.
   - Это полгода назад. А это теперь.
   - Похоже, вы правы.
   - Готовьте приказ.
   - Хорошо, Евгений Дмитриевич.
   - Что-нибудь еще?
   В этот момент зажглась кнопка селектора.
   - Да, Вера.
   - Пришел Самоцветов.
   - Когда Светлана Петровна выйдет, пригласи его, - он уже хотел отклю-
читься, но вспомнил, - алло, алло, Верочка, и приготовь нам с Самоцвето-
вым кофе.
   - Поняла.
   Заместитель, молча ожидавшая окончания разговора, сказала:
   - Евгений Дмитриевич, у меня к вам личный вопрос.
   - Слушаю. - Кольский не любил личных  вопросов.  Они  заставляли  его
отвлекаться от дел и мыслей, которые он считал поважнее множества  чужих
проблем. К тому же, личный вопрос - это всегда деньги,  его  деньги  или
его фирмы... да - какая разница, в конце концов!
   - У моей дочери родилась двойня: мальчик и девочка, - начала Светлана
Петровна.
   - Вот как? - прервал ее Евгений Дмитриевич, изобразив радость, -  так
вы у нас дважды бабушка теперь!
   - Да, - слабо улыбнулась та в ответ.
   - Это надо отметить. - Кольский уже понимал, к чему идет разговор,  и
уже принял решение.
   - Мы обязательно это сделаем не позже завтрашнего дня, но у меня воз-
никла жилищная проблема.
   - Ах, конечно. Как я сразу не догадался?
   - Врать нехорошо! - снова раздался безапелляционный мужской голос.
   "Не лезь не в свое дело!", - отмахнулся от него Кольский.
   - Здесь все дела мои! - прозвучал ответ, и Евгений Дмитриевич не стал
спорить.
   "Не совсем же я идиот, спорить сам с собой! Что люди-то подумают?".
   И, несмотря на то, что голос опять встрял с комментарием: "Субъект не
может спорить сам с собой. Он может спорить с  другим  субъектом  внутри
объекта, что делает его объектом", - Евгений Дмитриевич вернулся к свое-
му заместителю.
   - Светлана Петровна, я очень рад за вас, но пока не могу вам  помочь.
Вы же сами видите: обороты упали. Наберем прежний объем, вернемся к это-
му разговору. Хорошо?
   - Интересно, какого ответа ты ждешь? - не унимался голос.
   - Конечно, Евгений Дмитриевич. Я понимаю. Извините, - стушевалась за-
меститель, в глубине души надеявшаяся, что на этот раз шеф изменит своим
принципам.
   - Это вы меня извините.
   "Ах, какие мы вежливые", - раздалось саркастическое замечание, добив-
шись того, что хозяин кабинета вынужден был молча закрыть  глаза  и  бо-
роться с возникшим раздражением даже тогда, когда посетитель в  кабинете
сменился.
   Услышав легкое покашливание, он открыл глаза,  смущенно  улыбнулся  и
вышел из-за стола навстречу Самоцветову.
   - Здравствуйте, Анатолий Петрович!
   - Добрый день, Евгений Дмитриевич!
   - Много о вас наслышан, - сказал  Кольский,  прислушиваясь  к  чужому
тембру и понимая, что это именно тот голос, который  его  терроризировал
еще две минуты назад. Однако вернувшееся  по  этому  поводу  раздражение
нужно было скрывать.
   - Немного людей может похвалиться осведомленностью в  отношении  пол-
ковника СБ, - со скрытым за комплиментом сарказмом ответил Самоцветов.
   - Что ж, у меня такая работа. Вы, кстати, знаете, чем я занимаюсь?  -
поинтересовался Евгений Дмитриевич.
   - Немного.
   - Я отвечаю в России за донорскую кровь, - тихо, но очень внушительно
заявил Кольский.
   - Ого! - отреагировал Анатолий Петрович, - но я в этом ничего не  по-
нимаю.
   - В этом мало кто понимает, - успокоил его Евгений Дмитриевич,  приг-
лашая жестом за журнальный столик, где Верочка расставляла приборы.
   Когда секретарь вышла, Кольский не спеша прикурил, предложив сигарету
посетителю, но тот отказался.
   - Видите ли, Анатолий Петрович, - заговорил он, - наши интересы  нео-
жиданно пересеклись, и я бы хотел, чтобы вы помогли  мне  разобраться  в
одном деле.
   - Я вас внимательно слушаю, - отреагировал Самоцветов.
   - Да, так вот. Вам фамилия  "Кудрин"  что-нибудь  говорит?  -  быстро
спросил он и проницательно уставился в зрачки собеседника. Но того  было
трудно прошибить.
   - А почему вас это интересует?
   Кольский терпеть не мог раскрываться первым, это  лишало  возможности
маневра, но ведь и встречу организовал он, и потому - хочешь не хочешь -
изволь объясниться.
   - Мне известно, - начал он, - что этого Кудрина вы доставили вчера  к
Николаю Ивановичу Евдокимову. После этого Евдокимов погиб, что вам, оче-
видно, также известно. - Он подождал реакции Самоцветова,  но  тот  и  в
этот раз не выдал никакой, даже мимической информации. Пришлось  продол-
жать: - Анатолий Петрович, мне нужен Кудрин, чтобы задать ему  несколько
вопросов.
   Полковник рассматривал салфетку под своей чашкой  и,  видимо,  думал,
что же ему сказать. По этому взгляду Кольский понял, что  Самоцветов  не
может скрыть всех эмоций в связи с произошедшим в доме  Евдокимова.  Это
подогрело его интерес еще больше, однако он был разочарован.
   - Видите ли, Евгений Дмитриевич, - заговорил гость, и голос  его  был
холоден, - я не могу разглашать на эту тему никакой информации,  но  две
вещи я вам скажу. Первая, я не знаю, где находится сейчас Кудрин,  и  не
хочу этого знать. И еще: я не советую вам с  ним  связываться.  Оставьте
его в покое, и, даст Бог, все обойдется.
   Самоцветов взял чашку, и Кольский заметил, как дрогнула его рука.
   - Он настолько страшен?
   - Вы видели труп начальника службы безопасности Евдокимова?
   - Он такой же, как труп Евдокимова, - кивнул Евгений Дмитриевич.
   - Вот вам и ответ.
   - Что же, вы мне больше ничего не расскажете? Я знаю ваш тариф. Полу-
чите в три раза больше за любую информацию.
   Самоцветов поставил чашку, промокнул салфеткой  губы  и  поднялся  со
словами:
   - Поверьте, я рад вам помочь, но не могу.
   - Но ведь Евдокимов - ваш заказчик - мертв. Почему вы не хотите пора-
ботать на меня?
   - Я вообще хотел бы побыстрее забыть обо всей этой истории,  -  веско
сказал гость, и Кольский понял, что больше он ничего не добьется.
   Попрощавшись, Самоцветов ушел, а Кольский остался ни с чем.

   5.
   Лежу в бреду. Температура периодически зашкаливает за сорок, и в  та-
кие моменты я проваливаюсь в другой мир.
   Передо мной огромный зал, потолка которого я не вижу. В нем  один  за
другим стоят четыре человека. Между каждым из них не меньше десяти  мет-
ров. Последняя в этом ряду знакомых мне лиц - Полная Луна, за спиной ко-
торой огромная дверь. На полу начерчены круги, рисунки и буквы,  некото-
рые из которых выведены на сензаре, и я их понимаю. Это имена.
   С улыбкой, как к старому, доброму знакомому, я  направляюсь  к  Ветру
Небес - он ближе всех ко мне, но внезапно невидимая стена заставляет ме-
ня остановиться.
   Молодой Император смотрит на меня тяжелым, испытующим взглядом,  и  я
понимаю, что мне предстоит пройти какую-то проверку. Еще бы знать, в чем
она заключается. Я озираюсь вокруг, но не вижу ничего, что могло бы слу-
жить подсказкой, ничего, кроме пустых стен, потолка и разрисованного по-
ла. Вопросительно смотрю на Ветра, но он молчит, будто бы меня уже и нет
рядом.
   - Добрый день, Ветер Небес, - произношу я, но слова падают в пустоту.
Человек - не человек, а вроде и не манекен, глаза-то живые.
   Я пытаюсь что-то придумать, но что?
   Сажусь на пол и еще раз внимательно оглядываю всех, кого  вижу.  Меня
удивляет, что старик, как самый мудрый, стоит не впереди и не  сзади.  Я
сдвигаюсь вправо на метр, чтобы бывший художник не закрывал мне обзор, и
узнаю того, кого поначалу даже  не  стал  разглядывать  -  знакомый  мне
мальчик. Сейчас его лицо удивительно одухотворено. Он не стоит на месте,
как остальные, а задумчиво перемещается на известном только ему  ограни-
ченном пространстве, покусывая  иногда  согнутую  фалангу  указательного
пальца, и о чем-то напряженно размышляет.
   Вспомнив кровавую сцену на кухне, я улыбаюсь и качаю головой - вот же
маленький ублюдок, так надо мной посмеяться. В ответ на мою мысль он по-
казывает мне язык, но так быстро, что через секунду я уже не знаю - про-
изошло ли это на самом деле.
   Женщина в этом построении, очевидно, занимает последнее место по  ка-
кой-то особой причине. Но причины этой я не знаю. Попахивает метафизикой
и прочей дребеденью.
   Способность восприятия затуманивается, из чего  я  делаю  вывод,  что
температура тела растет, и в какой-то миг меня ослепляет темнота, а  по-
том я снова оказываюсь на прежнем месте около Ветра  Небес,  но  уже  не
чувствую своего земного тела. Теперь я весь здесь, в этом зале.
   Фигура Ветра оживает, он говорит:
   - Приступим! - и манит за собой.
   Меня охватывает невообразимая легкость, возникает  ощущение  всемогу-
щества, и я сознаю, что могу летать. Мы вырываемся из-под купола зала  и
устремляемся в небо.
   Внезапно Ветер замедляет полет и говорит:
   - Не спеши! Ты можешь забыть о себе, это  может  убить  твою  целост-
ность.
   Я приостанавливаюсь и удивленно смотрю на него.
   - Какую целостность?
   - Как ты думаешь, из чего ты состоишь? - отвечает он вопросом на воп-
рос.
   - Из тела, мозга, нервов, - перечисляю я, но понимаю, что несу  штам-
пы, известные даже ребенку. Ветер не раздражается, а говорит,  напротив,
очень терпеливо.
   - А жизнь?
   Спрашивает он это, столь пронзительно глядя мне в глаза, что я  сооб-
ражаю - жизнь в его понимании что-то гораздо более существенное, чем все
мои представления об этом. Молодой Император видит  мое  замешательство,
но его-то он и добивался:
   - Думай! Все, что ты перечислил, подвержено распаду, как всякая мате-
рия, лишенная жизненного принципа.
   Летать почему-то уже не так хочется. Мысли тяготят. С ужасом я  заме-
чаю, что не вижу ни своих рук, ни ног - у меня нет тела. Что же я такое?
Как я существую? Мы снова возвращаемся в зал.
   - Откуда ты знаешь, что существуешь?
   Этот вопрос меня смешит, я теряюсь от  его  нелепости  и  поэтому  не
знаю, как ответить.
   - Я же есть.
   - Докажи!
   Мое сознание мечется в поисках ответа...
   Надо мной склоняется Полная Луна.
   - Леша, как ты себя чувствуешь? - Ее голос заботливый и...  нет,  это
не ее голос, это Василиса.
   Я вымученно улыбаюсь.
   - Ничего. Пойдет.
   - Хочешь чего-нибудь?
   - Угу, не болеть.
   Я вижу, что она в смятении, и спрашиваю:
   - Что-нибудь случилось?
   - Странно, был врач,  посмотрел  тебя.  Даже  возили  на  "скорой"  в
больницу, но совершенно ничего не нашли, даже гриппа. Утверждают, что ты
совершенно здоров.
   - А температура?
   Она смотрит на меня задумчиво и говорит:
   - А у тебя и не было температуры.
   - Как не было? - пытаюсь я оживиться, что фактически не удается  сде-
лать.
   - Не было, не было, - бормочет она, как заклинание.  -  Ты,  наверно,
просто переутомился со всей этой историей. Вот нервы-то и шалят.
   - А обмороки?
   - Обмороки? - она удивлена. - Нет никаких обмороков, ты просто  спишь
вот уже сутки и разговариваешь во сне. Правда, еще потеешь все время.
   Я и вправду чувствую испарину на лбу. Да, что-то не так с головой.
   - Похоже на то, что ты бредишь, - заканчивает она диагностику, -  вот
я и позвала врача. Съешь чего-нибудь?
   Это последнее, что я слышу перед провалом  в  то,  что  она  называет
сном...
   - Я воспринимаю информацию и перерабатываю ее, - отчитываюсь я  перед
Ветром Небес.
   - Это хорошо! - кивает он. - Летим!
   Мы опять поднимаемся в небо, и он показывает мне мир, которого я сов-
сем не знаю. Точнее, у меня такое ощущение, что я  его  уже  видел  ког-
да-то, но забыл. Я вижу странные города, где дома больше  привычных  мне
во много раз, я вижу...
   Падение начинается столь стремительно, что я даже не отмечаю его  на-
чала. Но падаю я не на Землю, и не в зал, и не в свою кровать, а куда-то
внутрь себя. Мимо проносятся цветные звезды, а потом, как в  калейдоско-
пе, один за другим сменяются земные миры. И я снова просыпаюсь.
   - Дай чего-нибудь съесть, - прошу я мою прекрасную сиделку.
   Она подает бульон и кусок хлеба. Я проглатываю все это и  откидываюсь
на подушку, сознавая, что все во мне переменилось. Я помню себя от Адама
до Алексея Кудрина, но не могу об этом думать, нельзя. Объем  полученной
информации столь велик, что, пожелай я ее проанализировать, или даже по-
говорить об этом, моя голова взорвется. Я уйду туда, в  прошлое,  и  уже
никогда не смогу вернуться. Это можно только принять как данность, кото-
рая есть опыт моего "я".
   Просто я стал больше, что ли, там, внутри, больше.  Многое  понял,  о
чем прежде и не думал.
   В комнате раздался смешок:
   - Боится!
   - Конечно, боится, - подтвердил кто-то.
   Маша и Пернатый Змей снова здесь.
   - А чего боится?
   - Ясно чего: самого себя!
   - Хи-хи-хи! Вот страх-то Господень! Что ж он о смерти-то  собственной
подумает?
   Дети исчезают, а я думаю о смерти. Ведь я умирал много раз.
   Увиденные мною жизни не умещаются в голове. Там не хватает места  для
противоречивой информации о том, что я был и минералом, и Богом одновре-
менно. Первое сознание абсолютно тупо, второе сознание просто абсолютно.
И как?
   Как это все запихнуть в себя? Я захныкал как ребенок, что вылилось  в
легкий стон.
   Василиса положила руку мне на лоб, и я с наслаждением  сосредоточился
на ее прохладе и мягкости.
   Но порадоваться жизни мне не дали. В комнату вползала огромная  змея.
Я не видел ничего внушительнее и одновременно красивее этого земноводно-
го. Она не спешила, нет. Медленно, с сознанием собственной значимости  в
этом мире, она втягивала бесконечное тело в маленькое пространство "хру-
щевки". Ее голова приблизилась к моему лицу, а на полу по всему перимет-
ру стен, сворачивались все новые и новые ее кольца. Кончилось  это  тем,
что мы с Василисой оказались погребенными под всей ее  массой.  Я  хотел
встать, но не мог, не было сил. Тогда вздумал кричать,  но  мощное  тело
змеи тут же закрыло мне рот, а два огромных  зуба  приблизились  к  моим
глазам. Стало нечем дышать. Я понимал, что ничего не могу сделать....
   - Как ты думаешь, человек всесилен?  -  Серебряный  Медведь  спокойно
смотрит на меня, его змея не беспокоит.
   - Нет!
   - Тогда, чего же ты переживаешь?
   - Я хочу жить!
   - Но ведь змея сильнее тебя! Ты не можешь с ней справиться!
   - Что же, просто умереть, без борьбы?
   Старик изумлен или делает вид, что изумлен, поскольку его глаза  воз-
бужденно блестят:
   - А ты можешь бороться? Тогда борись!
   Я в недоумении. Что же не так? Старик прав в обоих случаях. Если я не
могу бороться - значит, должен умереть, но умирать я тоже не хочу. Но  и
сил, чтобы выжить, у меня нет. Значит - смерть, несмотря на жалкое  соп-
ротивление и вопящее желание жить! Это несправедливо!
   - Хо-хо! Несправедливо? - старик чему-то рад. Я бы тоже не  отказался
порадоваться вместе с ним, но нечему. Меня утешает только то, что где-то
там, на Земле, все замерло как фотокадр. Никто не шевелится: ни змея, ни
Василиса, ни я. А может, это здесь для меня мгновения растянулись в  ве-
ка, а там все продолжается?
   В века? Меня удивляет эта мысль, а старик начинает хохотать громче  и
исчезает.
   Точнее, это я оказываюсь... змеей. Да, теперь я сама змея, а мое род-
ное тело лежит там, свернувшись в комок страха. Я уползаю, успокаиваясь,
и принимаю себя самого таким, каким я когда-то был...
   Рука Василисы поглаживает мой лоб, а меня колотит озноб.
   - Успокойся, Лешенька. Не надо так кричать. Ну?!
   - Я кричал? - спрашиваю я, а зубы выстукивают джигу.
   - Ох, наконец! - вздыхает она с облегчением. -  Я  уже  снова  хотела
звонить в "скорую".
   Я вижу, что под глазами у нее опять появились синяки, как тогда, пос-
ле бессонной ночи. Еле двигаю рукой, чтобы погладить ее ладонь. Слабость
чудовищная.
   - Не надо "скорую", радость моя, - говорю я, - это пройдет.
   - Пройдет, - вторит она и снова вздыхает, - когда?
   - Ты бы поспала.
   - Поспала? Ты бы видел себя и слышал. Безумие какое-то! - На ее  гла-
зах появляются слезы. Я пытаюсь ее успокоить, но вижу, что  в  этом  нет
необходимости.
   Василиса смотрит на меня глазами безбрежного океана, и я тону в нем.
   - Как ты думаешь, любовь может быть вечной?
   - У любви много лиц, - автоматически откликаюсь я.
   В синеве появляются облака, гладь океана покрывается рябью:
   - Значит, невечна!
   - Ну, я не знаю, - говорю я, понимая, что сказал не то, что она хочет
слышать. - Это сложно: испытывать вечно одно и то же  чувство.  Мы  ведь
живем в мире перемен.
   - Но мы живем?
   Я гляжу на нее, и до меня доходит, что это не Василиса.
   - Мы?
   В этом биноме Ньютона, составленном из слов, таится огромный смысл. Я
сам с трудом понимаю его, хотя и разразился мудрым местоимением.
   На меня обрушивается абсурдность всяких слов и  мыслей,  всякого  су-
ществования и чувств.
   Мы? Кто - мы? Полная Луна и я?
   Разве ж мы живем? Кого-то из нас нет, и физически не может  быть  ря-
дом, нас разделяют тысячи лет. Но ведь это не так: мы говорим, мы  видим
друг друга, наконец, мы знаем друг о друге.
   Я чувствую, что окончательно тупею. Мир перемен... Перемен в чем?
   - Может быть, ты права, и вечная любовь существует.
   Внезапно я оказываюсь перед дверью, она распахивается, на меня  обру-
шивается невероятный свет, я слышу голоса, необычную  музыку,  вижу  ка-
кие-то фигуры, и... прихожу в себя.
   Василиса спит рядом, широко раскинувшись под одеялом. На улице темно.
Несколько минут я пытаюсь сообразить, что из того, что я видел и слышал,
правда. Так ничего и не решив, встаю и выхожу в другую комнату.  Включаю
телевизор и нажимаю кнопку телетекста.
   Факт, меня не было двое суток.
   В спальне раздается шуршание, по коридору шлепают шаги, и входит  моя
любовь. Оценив мое состояние долгим взглядом, она произносит с улыбкой:
   - Так ты говоришь, вечная любовь все-таки существует?


   6.
   Игорь Юрьевич Лаврентьев проснулся в десять часов утра в своем  заго-
родном доме и поглядел на часы, но не смог рассмотреть  ничего  путного.
Взгляд застилала полная и абсолютная пелена  толщиной  в  полсантиметра.
Слабой своей рукой он протер глаза, но цифры на электронном табло  отча-
янно двоились. "Семь не семь, - вяло поразмыслил он, - наверное, все-та-
ки семь. А пусть будет семь!", - принял  он  государственное  решение  и
снова уснул.
   Проспав еще два часа, он, наконец, сумел разглядеть показания  часов,
отчего сильно возмутился.
   "Мать вашу итить! У меня ж сегодня валютчики и Самоцветов!".
   - Соловьев! - заорал он, но голос хрипел, сипел и дальше спальни вряд
ли просочился. Прокашлявшись, он повторил процедуру крика, и на этот раз
его многодецибелловый вопль должен был быть услышан даже на улице. Впро-
чем, дожидаться Соловьева он не стал, а вскочил с кровати и, выбежав  за
дверь в одних трусах, уже вполне грозно завопил в третий раз:
   - Соловьев, мать твою итить!
   Тишина, послужившая Вице-премьеру  правительства  ответом,  заставила
задуматься.
   "Может, сегодня воскресенье? Так вчера... Да нет,  кой  черт  воскре-
сенье? Вчера же пили с французами! Значит, четверг... Вчера  четверг,  а
сегодня пятница, значит!"
   - Соловьев! - Игорь Юрьевич, топая босыми ногами, грузно спустился со
второго этажа, заглянул в огромную, но совершенно пустую кухню, ругнулся
и вышел на порог дома.
   Окружающий лес встретил его больную с похмелья голову весенним звоном
и запахом цветов, что вызвало в Лаврентьеве чувство отвращения к  самому
себе - пропитому и с отвратительным запахом во рту. Он дыхнул  на  весну
перегаром и еще раз оглядел небольшой парк, разбитый вокруг дома.  Кроме
разрывающегося на части соловья, заменяющего присутствие  провалившегося
в преисподнюю Соловьева, никакой живности он не заметил.
   Снова ругнувшись, он вернулся в дом и схватил телефон, начав  лих