похож  на
юродивого, который слюнявым ртом тянется к яду, а лекарь  не
в  силах объяснить глупцу, почему этого не стоит делать.  Ты
похож на младенца, которому вздумалось поиграть с коброй,  а
мать опять же бессильна воздействовать на него уговорами.  В
такие минуты полезнее действовать, а объяснять потом...  или
вовсе не объяснять.
      -  Не  объясняй,  - кивнул ты. - Не  надо.  Нет  таких
объяснений, после которых я согласился бы стать изменником и
убивать своих.
     Помолчав, ты добавил:
      - Пожалуй, для этого надо родиться царем. Или богом. А
я родился сутиным сыном.
      - Убивать! - Кришна раздраженно воздел руки к небу.  -
Умирать!  Чушь!  Мара! Неизбежно умрет рожденный,  неизбежно
родится умерший; если ж все это неотвратимо, то к чему здесь
твои  сожаления?! Когда гибнут тела, Господь Твой ни в одном
из  них не погибает; это значит - о тварях смертных сожалеть
ты, Карна, не должен!..
      Закат  брызнул  тебе  в глаза. Захлестнул  фейерверком
красок,  буйным  половодьем,  топя  в  себе,  растворяя  без
остатка.  Пение звездных цимбал обожгло слух, стаей кречетов
взлетела  трубная  медь, и крылатые гандхарвы  склонились  к
сладкоголосым    винам,   хором   славя   Неизреченного    и
Несотворенного.  Сонмами  сонмов  воспарили  в  пространстве
святые  царственные мудрецы, блистая кротостью взора, павшие
на    поле    брани   герои,   аскеты,   завоевавшие    небо
подвижничеством, чей пыл духовный пламенел, как солнце, - во
всей  красе, в ярком свечении, каждый в своем небесном доме,
озаренном добродетелью.
     "Сваха! - ликующе вознеслось кругом. - Вашат!"
     - Когда в битву с врагами вступает, исполняется радости
кшатрий,  словно  дверь приоткрытую рая  пред  собою  увидел
внезапно! Уравняв с пораженьем победу, с болью - радость,  с
потерей  - добычу, начинай, Карна, свою битву!.. И  тогда  к
тебе грех не пристанет...
      Семь  пылающих солнц зажглись над тобой семь пламенных
печатей.  Все - дерево и трава, сухое и влажное - обратилось
в  пепел,  и следом на мир обрушилось пламя. Разоряя  землю,
достигая  пределов  геенны, оно ширилось,  скалясь  огненной
пастью, но и это еще был не конец. Тучи, прорезаемые пучками
молний,  сгустились  вокруг; мрачные, с  ужасающим  грохотом
заволокли  они свод небес - и грозная лавина вод рухнула  на
Вселенную, гася пожар. Волна вставала за волной, им не  было
числа, и Прародина воцарилась кругом, в мире без тверди, без
небес,  где лишь ты, чудом уцелевший, мятежной душой носился
над водами.
     "Ом мани! - смеялась кипящая пустота. - Дхэйлилайя!"
      -  Я не всякому глазу доступен, Я сокрыт пеленой своей
майи;  мир  Меня, ослепленный, не знает, и подвластные  майе
невежды  презирают  Меня в смертном  теле  -  их  надежды  и
действия тщетны, тщетно знание разумом бедных...
      Ты  странствовал по мрачным хлябям Предвечных вод,  не
зная  сна,  не  находя  приюта. И на исходе  вечности  взору
открылся огромный мощный баньян. Древо - исполин. На широких
ветвях  его раскинулось ложе, устланное дивными покрывалами,
и  в  нем  покоилось  дитя с ликом, словно  полная  луна,  и
прекрасными,  как лепестки лотоса, глазами. Ты изумлен:  как
уцелело  это  юное  существо в час гибели Мироздания?  Ты...
ты... ты...
     Ледяные ладони властно ударили по ушам. И ты, последний
человек  мира старого, отряхнувший с ног его постылый  прах,
ты,  первый  человек  мира нового,  в  котором  нищие  духом
гурьбой   войдут  в  Обитель  Тридцати  Трех,  а   блаженные
унаследуют райские чертоги, - ты перестал быть. Совсем.

                             ***

      Комар с противным писком опустился тебе на щеку, и  ты
машинально прихлопнул кровопийцу.
     Зря ты, пожалуй, приехал сюда.
     Зря.
      Черный Баламут достал из рукава флейту, повертел ее  в
пальцах и с плохо скрываемым сожалением сунул обратно.
       Посмотрел  на  замшелый  бок  камня,  служившего  ему
сиденьем.
       Ты   удивился:   в  продолговатых  глазах   Баламута,
подведенных  по  краям  сурьмой,  далеко,  на   самом   дне,
плескался суеверный ужас.
      А  на  боку камня отвратительной пятипалой язвой  зиял
отпечаток  ладони.  Выжженный отпечаток.  И  россыпь  мелких
камешков,  похожих  на дождевые капли,  рассеялась  рядом  в
траве:  словно  каменное тело сплавилось от страшного  огня,
брызнув во все стороны лужей, в которую швырнули гальку.
     Зачем-то ты посмотрел на собственную ладонь.
     Ничего особенного.
     Линии жизни, судьбы, заслуг и прегрешений... ладонь как
ладонь.
      - Ты не понимаешь, - сказал Кришна, и тебе показалось,
что эти слова уже произносились раньше или будут произнесены
/.'&%; слова выходили шершавыми, и в горле от них, от  чужих
слов,  стоял ком свалявшейся шерсти. - Ты похож  на  слепого
щенка,  который  ползет к краю пропасти, а лай  матери  лишь
подталкивает   его   вперед.   В   такие   минуты   полезнее
действовать, а объяснять потом... или вовсе не объяснять.
      -  Не  объясняй,  - кивнул ты. - Не  надо.  Нет  таких
объяснений, после которых я согласился бы стать изменником и
убивать своих.
     Помолчав, ты добавил:
      - Пожалуй, для этого надо родиться царем. Или богом. А
я родился сутиным сыном.
      -  Глупец! Ты родился и тем и другим! Думаешь,  я  зря
спрашивал  тебя о твоем отце - еще тогда, при  первой  нашей
встрече,  когда  ты  чуть не сжег дерево  подо  мной?!  Твоя
настоящая  мать  - не та безродная женщина, чей  прах  мирно
спит  на  кладбище!  Тебя  родила  царица  Кунти,  неразумно
опробовав дарованную ей мантру! А твой подлинный отец сейчас
садится  за  горизонт!  Ты  - дитя  Лучистого  Сурьи,  ты  -
полубог, сын Локапалы Юго-Востока; ты - старший из братьев -
Пандавов!
      -  Да?  -  безучастно спросил ты, прикусывая сорванную
травинку.
     - Да! Ты мой двоюродный брат по матери! Ты равен мне по
праву рождения! Идем со мной - и все цари, собравшиеся  ради
дела  Пандавов,  станут целовать прах от твоих  стоп!  Пусть
Юдхиштхира, сын Петлерукого Ямы, будет наследником престола,
царствующим  под  твоим  скипетром!  Пусть  он  восходит  на
колесницу  следом  за тобой, неся белое опахало!  Пусть  сын
Ветра,  могучий Бхима, подымет над тобой зонт; пусть  гордый
Арджуна,  сын  Громовержца, возьмет  в  руки  поводья  твоей
упряжки;  пусть  близнецы хором поют тебе  хвалу!  Пусть  их
общая  жена  придет  к тебе на шестой день!  Пусть  радуются
друзья   и   трепещут  враги!  Царствуй,  сын  Солнца,   сын
животворного Вивасвята!..
     И Черный Баламут осекся.
      Хохот был ответом его пламенной речи. Ты шлепнулся  на
спину,  сотрясаемый  пароксизмами смеха,  ты  хрюкал  и  бил
руками по мокрой траве, ты задирал ноги к фиолетовому  небу,
словно  стремясь  пнуть первые звезды  и  зеленоватый  медяк
ущербной луны; оглушительные раскаты рвались из твоей  груди
- и вдалеке испуганно откликнулись шакалы.
      Так  смеются  на площадях, когда балаганный  вибхишака
пнет   в  зад  тупого  мытаря;  так  смеются  над  гордецом,
плюхнувшимся в лужу, полную слоновьего навоза; так  хохочут,
не думая о завтрашнем дне.
      -  Я... я... - Голос отказывался повиноваться тебе,  и
его   приходилось   смирять,  будто  жеребца-двухлетку,   не
знавшего  удил.  -  Ох,  Кришна! Нет,  я  понимаю  -  лучшие
побуждения и все такое... Я даже могу поверить,  что  ты  не
врешь!  Но  какое  -  вдумайся, скинь  с  себя  божественную
мудрость!  -  какое может иметь значение, кем и  от  кого  я
рожден на самом деле?!
      -  Для  кого  я стараюсь? - спросил Черный  Баламут  у
лунного медяка.
      -  Нет,  для  кого я стараюсь, из кожи  вон  лезу?!  -
спросил он у реки и леса на том берегу.
     - И что в награду?
      Молчали  река и лес, молчала луна, молчала ночь,  тихо
подкравшаяся к вам; и тишина скорбно кивала головой.
      -  Я  рожден сутиным сыном, - ответил ты Кришне, луне,
лесу,  реке и тишине. - А ты, Кришна, рожден барышником.  Из
меня  плохой царь, а из тебя, наверное, плохой бог. Впрочем,
неважно.  Ты  что, всерьез полагаешь, будто  Ушастика  можно
купить за такую малую плату, как трон и небесное родство? Ты
мелок  в сравнении с Бойцом - тот отдавал мне царство ангов,
ничего  не  требуя взамен, кроме дружбы...  А  ты  требуешь,
чтобы  я  лишил свою мать жертвенной лепешки!  Ты  требуешь,
чтобы  я  повернулся  спиной к старику,  который  учил  меня
держать поводья в руках! Ты требуешь от меня предать друзей,
покрыть свое имя позором, переступить через самого себя -  и
все это лишь за чин владыки - полубога?!
     - Послушайся ты меня, - устало сказал Черный Баламут, -
войны  не  было бы вообще. Боец не станет драться  с  тобой,
особенно если твои права на хастинапурский трон подтвердятся
должным   образом.  И  Царь  Справедливости   откажется   от
притязаний на власть, узнав о твоем старшинстве. Война и мир
в твоих руках, глупый Карна! Ты встал.
     - Я ухожу, Кришна. Считай, что этого разговора не было.
Я  много хотел сказать тебе и о многом спросить... теперь не
хочу. До встречи.
      Невидимые когти вцепились в мочки твоих ушей. Багрянец
окутал  голову, сквозь него лицо Кришны выглядело  пепельно-
бледным,  мертвым,  вытесанным из  чунарского  песчаника,  и
слова  сами  легли  на язык, правильные слова,  единственные
слова,  от  которых не несло падалью и не  забивалось  горло
шерстяным комом.
     - Ты лжешь, Кришна. Не в моих руках судьбы войны и мира
-  вернее,  не  только в моих. О Баламут,  при  том  великом
жертвоприношении  оружию  ты будешь верховным  надзирателем;
обязанности жреца-исполнителя также будут принадлежать тебе!
Если мы выйдем из этой гибельной битвы живыми и невредимыми,
то,  быть  может, увидимся с тобою снова! Или же, о  Кришна,
нам  предстоит, несомненно, встреча на небесах! Сдается мне,
что  так  или  иначе мы обязательно встретимся  с  тобой,  о
безупречный...
     "Встретимся?" - подмигнула луна.
      "Встретимся?"  - замерцали звезды, и тишина  отпрянула
прочь.
      "Встретимся ли?" - переглянулись лес с рекой и  правый
берег с левым.
     Ты пошел вверх по склону не оглядываясь.
      -  Погоди!  -  догнал тебя у самой  колесницы  громкий
окрик. - Постой, Карна... обожди...
      За  тобой  бежал Черный Баламут, скользя по  косогору,
спотыкаясь, падая - и все-таки спеша.
     За тобой.
     Желтые одежды Кришны были в грязи.

                              2

                           АВАТАРА

      -  Мы  похожи с тобой, Карна: рожденные для  неба,  мы
родились в дерьме.
     Но речь сейчас не о тебе.
     Обо мне.
      С  младых  ногтей я чувствовал в себе силы  повелевать
Мирозданием,   я,   новорожденный   молокосос,   Господь   с
пролежнями на заднице, и еще я понимал, что живу под Опекой.
Ты никогда не знал, что это такое - быть перчаткой для чужой
руки,  дверью для почетного гостя, который волен  входить  и
выходить, когда ему вздумается; и пусть чернь молится  потом
на опустевшую перчатку или покрывает лаком дверные створки!
     Я царь, я раб, я червь, я бог!
     Два разума смешивались в Кришне, как смешиваются вода и
вино:  острый рассудок небожителя выводил письмена на чистом
листе   детского  сознания,  и  когда  Опекуну   требовалось
удалиться  по  своим  делам,  я  сходил  с  ума   от   этого
раздвоения, от самого себя и следов Его, плохо понимая,  где
я, где не-я!..
      Я  убивал демонов и пачкал пеленки, я творил чудеса  и
воровал масло из чужих горшков, я бросал под облака груженые
повозки и плакал, привязанный за ногу к кровати... И однажды
я  понял:  прожив жизнь богом, я умру. Сдохну, как последний
псоядец,  и  что  с того, если у меня будут царские  -  нет,
божественные!  -  похороны?  Рука  покинет  перчатку,  гость
забудет  о  парадном входе, дверь заколотят  досками  крест-
накрест,  я  стану ненужен... о, возможно, я даже  попаду  в
рай! Я наверняка попаду в рай, я войду в Вайкунтху, озираясь
по  сторонам...  Не хозяином, каким привык себя  чувствовать
согласно   чужому  и  чуждому  замыслу,  не   господином   -
приживалой,  нахлебником,  холопом,  одаренным   за   верную
службу! Рай с барского плеча?!
      В  этот  день  я покончил с детством, в  этот  день  я
возненавидел Опекуна Мира за его щедроты, в этот день  малыш
Кришна стал Кришной Джанарданой, Черным Баламутом.
      ...Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для свободы, мы
родились в оковах.
     Но речь сейчас не о тебе.
     Обо мне.
       Мой   надсмотрщик  был  не  снаружи  -  внутри  меня.
Спрятаться?  убежать? обмануть?! - пустые надежды.  В  любую
секунду  мое  тело  могло  перестать  быть  моим,  а   мысли
выворачивались  наизнанку,  становясь  достоянием   хозяина.
Смешно!  -  именно в такие минуты досмотра  и  захвата  я  с
особенной  остротой ощущал себя божеством... Кнут и  пряник,
удар  и  ласка - все это был я сам и в то же время  -  не-я.
Любовь  человеков слеталась ко мне, трепеща крылышками,  как
пчелы   слетаются  к  расцветшей  лилии...  это  он,  Вишну-
Даритель,   был   лилией.  Гимны  воспевали  меня,   клубясь
дождевыми  облаками...  это  он, повелитель  Вайкунтхи,  был
дождем, и облаками, и заправилой вселенского хора.
     Он дал мне все, не оставив ничего, даже свободы воли!
      И  тогда  я взял в руки флейту. Я вложил в ее  дыхание
всего  себя,  о каком мечтал, себя-воздух, себя-воду,  себя-
порыв... Тебе доводилось слыхать поговорку: "Без Кришны  нет
песни"?!  Это правда. Потому что я плясал под дудку Опекуна,
а вы все плясали под мою дудку! Вишну радовался, не замечая:
пока  мои  пальцы  бегают по ладам, а  звуки  вольно  рвутся
наружу,  ему нет дороги в мое сознание. В эти минуты  я  был
свободен,  в  эти минуты я сам был Опекуном, а Он  был  лишь
сторонним  зрителем! Кукловод отпускал ниточки  и  радовался
прихотливым затеям куклы... Ах, как я ненавидел его!
     И как я ненавидел себя за то, что не могу играть вечно!
      ...Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для власти,  мы
родились слугами.
     Но речь сейчас не о тебе.
     Обо мне.
      Я научился угождать всем. Людям, которые хотели видеть
во  мне  земное  воплощение Опекуна -  и  в  конечном  итоге
полюбили  меня больше, чем небесный оригинал. Опекуну  Мира,
который  жаждал земной империи и радовался моему  усердию  -
вплоть  до разжигания войны, где должны погибнуть мятежники-
Пандавы,  последний оплот сопротивления. Пандавам я нравился
тоже,  равно  как и Кауравам, - мои советы отвечали  чаяниям
всех, следуя им, вы получали то, чего хотели! Ведь даже  ты,
желающий  этой  войны,  как пьяница  вожделеет  к  заветному
кувшину,  был  доволен мной, когда понял, что  наши  желания
сходятся...
     Не ври, я знаю: и ты был доволен.
       Ни   разу   я  не  противоречил  смертным  и   богам.
Приближается  день, когда Великая Бхарата  вцепится  сама  в
себя,  когтя собственное тело. Мой день. Потому  что  я  еще
заранее решил: победа или поражение, но никогда больше Вишну-
Опекун не будет властен над Черным Баламутом. Угождая, я сам
выверну   его  замысел  наизнанку:  гость  станет  хозяином,
перчатка - рукой, а небожитель вкупе с ему подобными -  лишь
отражениями  маленького Кришны! Как я добьюсь  этого?  каким
путем?  каким способом? - нет, Карна, я отвечу тебе  лишь  в
одном случае.
     Если ты отринешь ложные стремления и пойдешь со мной.
     Чтобы самому стать богом.
      Ты, Васушена, чье боевое прозвище имеет второе, тайное
значение:  Рожденный-с-Драгоценностями.  Я  не  знаю,  зачем
твоему  небесному отцу вздумалось одарить  тебя  панцирем  и
серьгами,  добытыми  на заре времен при  пахтанье  океана...
Возможно, Лучистый Сурья просто хотел пошутить. Возможно, он
предвидел  что-то свое, неясное мне. Возможно. Все возможно,
Ушастик.   Но   эти  серьги,  которые  служат  тебе   пустым
украшением,  - для меня это единственная вещь  в  Трехмирье,
чья сила вожделенна и недоступна. Будь серьги моими, Вишну -
Дарителю  был  бы  навсегда  заказан  ход  в  душу   Черного
Баламута! Ты же видишь, я откровенен с тобой, даже не  играя
на  флейте, потому что божественный надсмотрщик и  так  глух
сейчас  к  нашей  беседе! Глух и слеп, ибо я  стою  рядом  с
тобой, рядом с серьгами-мечтой... этого достаточно. О, я  не
/`.hc тебя отрезать уши на мою потребу, я не столь наивен! -
я  просто молю тебя всегда быть рядом со мной, и мы рука  об
руку  войдем  в  райские сферы! Войдем, чтобы  их  обитатели
склонились перед нами, пали ниц и хором возгласили: "Вашат!"
     ...Мы похожи с тобой, Карна: рожденных летать заставили
ползать.
     Но речь сейчас не о тебе.
     И не обо мне.
     Речь о нас.
     Ну хочешь, я встану перед тобой на колени?..

                             ***

      Светляки  звезд  щедро  усыпали  фиолетовое  покрывало
небес,  ночная  бабочка искала пристанище, шевеля  мохнатыми
усиками,   и  река  плескалась  в  темнице  берегов,   давно
привыкнув к свободе в пределах русла.
     Разве что весной, во время половодья... но до весны еще
надо было дожить.
     На дворе стоял первый день зимнего месяца Магха.
     Последнего месяца зимы.
      -  Поздно, Кришна, - сказал ты. - Поздно. Если  бы  ты
попросил  меня  об  этом во время нашей первой  встречи  или
потом,   у   панчалов...  А  сейчас  поздно.  Я  немолод   и
недоверчив.  Не  лги  самому себе: ты боишься  не  смерти  и
райской милостыни, ты боишься жизни. Жизни не-богом. И  ради
этого готов вытереть ноги миллионами других жизней не-богов,
после чего возьмешь подстилкой небо. Уезжай, Баламут. Уезжай
скорее. Иначе сутиному сыну будет очень трудно сдержаться...
Убирайся прочь!
      Эхо твоего крика еще долго неслось по пятам жемчуга  в
ночи.
     Белая колесница с черным ездоком удалялась на юг.
     В сторону света, подвластную Адскому Князю.

                              3

                            ОТЕЦ

     ...Предутренняя мгла пеленала тебя в сырой сумрак, а ты
сидел,  сгорбившись, на берегу реки - и ждал. Ждал рассвета,
сам  себе  представляясь  скорченным  каменным  идолом,   на
котором равнодушно оседают капельки росы.
     Яд Кришны все-таки проник в твои вены, стрела на излете
достигла цели.
      Ты  хотел  еще  раз  взглянуть Ему  в  лицо;  нет,  не
Баламуту, а тому, на чей лик ты всегда взирал спокойно,  без
рези  в  глазах - и не понимал, как может быть иначе?  Тому,
кто всегда одаривал тебя теплом и покоем в тяжелые минуты.
     Ты хотел взглянуть в лицо своему небесному отцу.
     Сурье-Вивасвяту.
      Ты  бросил  меня, отец. Наверное, боги всегда  бросают
своих смертных детей. Ни к чему далеко ходить за примерами -
вся  пятерка братьев-Пандавов, обезьяний царь Валин-Волосач,
Cангея  Грозный... Так было, есть и будет. Наверное,  так  и
должно  быть.  Смертным  не  место  в  Первом  мире,   уделе
небожителей, а сурам не место здесь, на земле.  Пожалуй,  ты
оказался  еще  не худшим из отцов - ты хотя бы  оставил  мне
дар:  чудесный доспех-татуировку и серьги, которые так нужны
Черному Баламуту. Другим не досталось и этого. Но... извини,
у  меня  уже  есть  отец.  Первый Колесничий  из  маленького
городка   Чампы,  потомственный  сута,  человек  простой   и
безыскусный, плоть от плоти этой грешной земли. Я вырос  его
сыном, а не твоим, солнцеликий бог!
       Туманная   мгла  рванулась  посередине,   расползлась
клочьями,  спеша укрыться в темных оврагах, и над горизонтом
показался краешек встающего светила.
     Ну, вот и ты. Ты слышал меня?
      "Я  слышал тебя. Ты во всем прав, сынок. Я не в  силах
подолгу оставаться на земле, и я не мог взять тебя на  небо.
Ты  во  всем прав. Я думал, это шутка, любовное приключение,
но шутка вышла не смешной. Прости, если сможешь".
      Ты не знал, что звучит сейчас в твоем мозгу: отголоски
собственных мыслей или Сурья действительно ответил  на  зов?
Впрочем, какая разница?
       Какая  разница,  Лучистый?  Наверное,  я  должен   бы
радоваться,  что  я