лядывался в  лица  людей,  глаза  его
вдруг загорались каким-то потусторонним приятием того, что здесь, и даже
ненормальной пугающей восторженностью,  словно  он  вдруг  очухивался  и
видел чужой, но живой мир. Поэтому мертвенность нередко с него  сходила,
и тогда обычное изумление переходило  в  крайне-экстремальное.  И  такие
ощущения живого и мертвого монотонно чередовались в нем.
   Наконец Павел просто стал напрямую умолять Никиту описать его эпоху и
то, каким образом он попал в провал и очутился здесь.
   Не сказать, что Никита не понял его, но реакция произошла не  та.  Он
схватился за голову, расширил и без того широкие глаза, помолодел и стал
бормотать, что все, что связано со временем - опасно, но  ничего  нельзя
менять. Это был хоть какой-то, пусть слишком  общий,  но  вразумительный
ответ. Затем пошло обычное, и Павел ничего не понял. И в  глазах  Никиты
он все-таки почувствовал, наряду со знанием, какое-то подлинное безумие,
которое было само по себе и ни от чего не зависело. Но только иногда это
пересекалось со знанием.
   На скамейку рядом с ними бухнулся  алкоголик  и  утвердил,  что  надо
выпить. Но потом заглянул в глаза Никиты и тут же  отбежал  -  в  другую
компанию. На его место села молоденькая девушка  и  тоже  посмотрела  на
Никиту. Но во взгляде ее было такое знание,  что  Павлу  стало  страшно.
Поезд остановился, надо было выходить, и Павел, на минуту  задержавшись,
вдруг спросил ее:
   - Вы узнали, кто он?
   - Почему же нет. Конечно, узнала. Я читаю по глазам все.
   У Павла была мысль остаться,  схватить  старика,  но  по  инерции  он
двинулся за ним, они выскочили... Павел отчаянно глянул в окно.  Девушка
смотрела на них и загадочно улыбалась. Ее губы что-то прошептали.  Павлу
показалось: "Ничего не бойтесь". Он махнул ей рукой, поезд  тронулся,  и
Павел с ужасом осознал, что  больше  никогда  ее  не  увидит.  Она,  его
соотечественница (как это много значит), могла бы легко  рассказать  ему
все. Но она унеслась в пространство, в дремучие бесконечные,  но  родные
леса.
   Поезд стремительно уходил в российскую запредельность.
   Никита стоял на платформе неподвижно,  словно  древняя  мумия.  Павел
неприязненно на него взглянул: та знает, а  этот  -  не  знает,  или  не
хочет, а может, и не в силах говорить. Что делать?
   В ответ Никита добродушно указал рукой на  какой-то  непритязательный
пятиэтажный дом вдали. Павел  подумал,  что,  может  быть,  эта  девушка
просто умеет читать суть и судьбу по глазам (такое известно), и  немного
успокоился. Но  в  душе  было  ощущение,  что  она  "знает"  из  другого
источника гораздо более глобального и невероятного.
   Пошли к пятиэтажке. Никита все время спотыкался, падал, словно шел по
лунной поверхности. Павел с трудом довел его до дома  и,  рассердившись,
отказался идти в  квартиру:  "Нет  времени",  -  усмехнулся  он.  Никита
понимающе осклабился...
   Но всего лишь через несколько  дней  Никита  появился  опять.  И  был
прост. Пришел он прямо к Павлу, домой (ибо Павел, естественно,  дал  ему
адрес), ранним утром.
   У Далинина в этот день ночевал  изрядно  нагрузившийся  Черепов.  Они
почти всю ночь читали, разбирая нюансы прозы  Лотреамона,  в  оригинале,
разумеется. Рядом лежали романы  Густава  Мейринка  в  хорошем  новейшем
переводе... И вдруг резкий звонок.
   Павел  изумился.  Никита  прямо  сиял  и  был   доброжелателен,   как
дед-мороз. Конечно, в той степени, в которой это было для него возможно.
   Втроем забрались на кухню, и Никита, присев, улыбаясь, выпалил, очень
ясно, причем, как и положено людям XX или XXI века следующее:
   - Меня стукнуть хотят... Наверное, по голове. Я так думаю, впрочем.
   Павлуша чуть-чуть озлился:
   - Еще яснее, еще яснее, Никита! Напрягись! Кто хочет стукнуть, чем  и
почему, что произошло?
   В конце концов из  всех  расспросов  и  ответов  выяснилось,  что  за
Никитой стали следить. Кто - неизвестно. Но об этом намекал еще  Кирилл,
когда Павел уезжал провожать  Никиту.  Причем  следить  начали  довольно
открыто и агрессивно. В этом смысле и надо было понимать  слова  Никиты,
что его хотят стукнуть по голове.
   Оживившись (и в чем-то даже просветленный), Никита рассказал за  чаем
и квасом одну не очень уж и странную историю. Из его выразительного,  но
спутанного рассказа выстраивалась следующая картина.
   Два года назад, когда Никита еще  жил  на  другой  квартире,  к  нему
приходили. По ночам, гости. Их было двое. Сами отпирали дверь и входили.
Никита просыпался, но особо не двигался. Боялся больше самого себя,  чем
их. Эти двое молча  сидели  в  углу  на  стульях  и  наблюдали  за  ним.
Пристально и почти не отрываясь.  Ничего  иного  не  делали.  Окно  было
большое и даже ночью светлело.  Под  конец  Никита  так  привык  к  этим
угрюмо-молчаливым ночным посещениям, что даже если просыпался, когда они
с шорохом входили, то сразу засыпал, даже похрапывая.
   - Со мной ведь всякие явления происходят, особенно ночью, - оскалясь,
объяснял Никита. - И с головой тоже. Голова у меня сама по себе. Вот они
и наблюдали.
   Сидели и смотрели. Записывали что-то потом.
   - Он совсем четко говорит! - воскликнул  Черепов,  пораженный  больше
ясностью  изложения,   чем   "наблюдением".   "То,   что   наблюдают   -
неудивительно, а то, что он такой сегодня ясный, солнечный,  прямо,  как
древний грек - это невпопад", - подумал Клим.
   Павел был с ним согласен. Но все-таки Никиту  надо  спасать.  Ведь  и
Кирилл подтверждал. Не ровен  час  -  какой-нибудь  маньяк  скажет:  или
объясни,  или  убью.  А  что  Никита  может  объяснить,  он  никогда  не
произносил  больше  двух-трех  коротких  фраз,  ясных  для  современного
человека. Только в ярость войдут и пристукнут сгоряча.
   - Эта опасность вряд ли от государства.  Они  бы  действовали  иначе.
Скорей - маньяки, Никита таких притягивает, - заключил Павел.
   И тут Черепов проявил решительность.
   -  Никиту  -  к  Ульяне!  Дом  огромный,  она  у  меня  сердобольная,
припрячет. Да и нам интерес - эдакий тип при нас.
   - Я согласен быть при нас, -  кивнул  головой  этот  древний  будущий
старичок, называемый Никитой.
   В тот же день Никиту привезли в дом к Ульяне и спрятали.

Глава 29

   Отметить спасение Никиты собирались почти все, знающие  эту  историю.
Решили только  подождать  дня  три.  Пусть  привыкнет.  Никита,  правда,
сначала осерчал: сам перепрятывал себя в огромно-уютном деревянном доме,
где хозяйничала Ульяна Черепова, сестра Клима. Ее  муж  Виктор,  хотя  и
погруженный в свою в работу, одобрил спасение Никиты: он во всем одобрял
жену.   Ульяна,   прежде   чем   пригласить    гостей,    предупреждала:
перепрятывайся.
   "И это понятно, - жаловалась она (пухлая, родная) братцу, отдыхавшему
от вина. - Я Никиту полюбила. Это ж надо,  куда  его  зашвырнуло:  через
тысячелетия - назад к нам. Как такого не полюбить.  Он  у  меня  на  мою
кошку в этом похож: Мурка-то, любит  тоже  перепрятываться.  Знает,  мир
суров. То собака, то гроза, то смерть. Но у  Никиты  сложней.  Я  думаю,
Климушка, он от своих мыслей  перепрятывается.  Они  у  него,  наверное,
жуткие для него самого. Как ты считаешь?"
   Разговор происходил на другой день после приезда Никиты, на терраске,
рядом со вбирающим в себя, зеленеющим, близким, но по-русски хаотическим
садом; где-то вдали тявкала собачка, за  оградой  начинался  бесконечный
березовый, потом сосновый лес. Никита прятался чуть ли не в дупле  (хотя
был накормлен). Там, где-то в глубине, он вспоминал свой отроческий сон,
приснившийся ему в его эпоху, лет через пятнадцать (по-нашему) после его
рождения. В чреве своего сна он видел  огромное  пространство,  покрытое
лесами и полями, какие уже давно не существовали в его время, -  поэтому
такое видение вызвало в нем ужас и восхищение. Больше всего его поразило
то, что в те времена (он так и ощутил во сне -  древняя,  очень  древняя
эпоха) жили люди.
   И эти люди не знали,  например,  что  на  свете  присутствуют  "они",
которые возникли потом. Да, эти древние многое, очень многое не знали. К
счастью. И зачем они так забавно интересовались всякими машинами,  своей
глупой идиотской наукой - все это давно забыто, все эти нелепые ненужные
игрушки, о которых он чуть-чуть слышал в рассказах  о  древней  истории.
Потому что пришли другие знания, основанные на ином, пред  которыми  все
это оказалось пылью.
   Вспоминая свои отроческие сны, сны своего времени,  Никита  здесь,  в
саду, однако, не плакал даже  внутренне,  потому  что  после  отрочества
наступило такое - он и не хотел вспоминать об этом. Не  плакал  он  и  о
том, что попал в эту эпоху, которую так явственно увидел во сне, в своем
нежном сознании,  и  в  сновидении  являлись  точно  такие  же  странные
деревья, которые перед ним сейчас. Он вообще не умел плакать и не  знал,
что это. Но он, как  и  люди  древности  во  все  времена,  хорошо  знал
страдание. Только реакция у него была другой - гораздо  более  страшной,
чем слезы или бессильные молитвы.
   И Никита был очень благодарен, что его спрятали,  но  не  потому  что
боялся угроз, даже физической смерти и тому подобного, это было ничто  в
сравнении с тем, что случалось в его эпоху,  -  просто  ему  понравилась
сама идея: спрятаться (хотя бы на время).
   Черепов на сей раз плохо слушал сестру и вдруг перебил ее:
   - Я-то, откровенно говоря, переживаю за Павла. Плохо,  когда  человек
все понимает и все равно идет, пусть хоть трава  не  расти,  пусть  хоть
пропасть впереди.
   Значит, какая-то сила его  ведет,  а  не  он  сам.  Если  уж  идти  в
пропасть, то в величайшую, немыслимую, а не в ту, куда он идет...
   Ульянушка, которая вошла в ситуацию Павла  совсем  недавно,  со  слов
Черепова, только и ответила:
   - Ему за нас надо держаться, за нас всех... Тогда не пропадет.
   Хотя было солнечно, тени в саду было достаточно, и деревья,  травы  и
кусты создавали по-своему какой-то странный, хаотический уют, в  котором
вместе с тем могло возникать самое великое и безумное.
   И наконец она сказала:
   - Не нужно, Клим. Нам всем надо быть здесь. Черепов кивнул головой.
   - Одно не отрицает другое, - и  он  посмотрел  на  это  пространство,
тайное по своей сути, в котором жил. - Да мы все и так живем  где  надо.
Здесь у нас что ни шаг, то  метафизическая  пропасть.  Один  Орлов  чего
стоит. На то она и Россия...
   В это  время  Павел  уже  сошел  с  электрички,  направляясь  к  дому
Череповых. Он решил приехать раньше всех, тем более идея была не  только
в Никите, а просто собраться всем (даже Орлов и Буранов откликнулись)  в
этом уютно-мистическом,  с  занырами,  доме,  в  гнезде,  где  рождались
невиданные метафизические грезы и реалии, в котором  всегда  можно  было
отдохнуть.
   Кроме того, последние дни у него стали сдавать нервы: неожиданно и, в
конце концов, ни с того ни с сего. По утрам, когда  он  просыпался,  ему
стало казаться, что вот и свершилось: стоит ему только выйти  сейчас  из
квартиры, и он  увидит  не  шумную  узнаваемую  улицу,  полную  машин  и
знакомых лиц, а... глухое селение, деревенскую телегу, дома, где  вместо
оконных стекол -  слюда,  и  конника  в  форме  опричника  времен  Ивана
Грозного... И кругом лес... Оглянется, а позади не  его  дом,  а  чья-то
избушка. Что ему тогда делать? За кого его примут?
   За выходца с того света? За  видение,  навеянное  дьяволом?  Кому  он
сможет что-либо объяснить, даже если его язык будет понятен? Никому... в
целом мире... Если только, может быть, где-нибудь в келье,  если  только
его запрячут от греха подальше в  монастырь,  какой-нибудь  прозорливец,
страстотерпец и великий молитвенник за всех по-своему поймет его и будет
хранить его и молиться за спасение его .души. Душа в глубине  своей  все
равно все та же, она вечная, и никакие провалы во  времени  не  касаются
ее... А если попадешь черт знает куда, в такую "эпоху" и в  какую-нибудь
страну, где даже ни одного твоего не то что слова, но и  восклицания  не
поймут?.. Никите-то хорошо, его приняли за слабоумного (пусть благодарит
материалиста-врача), стали обучать грамоте, слесарному делу... Значит, с
самого начала вел себя правильно, сообразил, чем для него все это  может
кончиться. А сколько таких по  всему  миру  погибло  или  заточено  -  в
сумасшедших домах, в камерах спецслужб или секретных институтов?
   (Не один же Никита во всем миру эдакий)...
   Такие грустные думы не переходили, однако ж, в веселую реальность,  и
когда Павлуша срочно выглядывал из окошка - все было  на  месте.  "Нервы
шалят, - укорял он себя. - Но это нормально. У всех бывает.  Раз  шалят,
надо на воздух, на природу". И пока Павел  шел  родными  переулочками  к
дому Улья-нушки, наслаждаясь отключенной  тишиной  и  людьми  в  глубине
тишины, он все-таки решил, что не дай бог попасть  в  узнаваемую  эпоху,
даже самую-самую удаленную, ибо уж  если  рвануть,  то  или  запредельно
далеко назад, в страну чудес и истин, в Гиперборею (или, на худой конец,
в Атлантиду), или уж в будущее, к  Рассвету  и  конечной  Катастрофе,  -
только в таком случае безумием беспредела оправдан риск. Во  всем  нужна
радикальность.
   Наконец, вот и заветное гнездо. И что же Павел увидел, когда вошел  в
сад? Высоко на дереве, у мощной ветки, собственно говоря, на ней,  сидел
Никита и как-то восторженно-собачьи улыбался. (Перепрятки закончились).
   Недалеко от дерева, на лужайке, за круглым  столом  сидели  в  летних
креслах Ульяна, Клим и муж Ульяны - Виктор. Они посматривали на Никиту -
не без этого.
   Павел вошел в самую глубь разговора.
   - Какой он из  будущего?!  -  возмущенно  возражал  Виктор,  указывая
пальцем на Никиту. - Да он просто псих. Мало ли кто что думает.  Я  знал
одного, так тот динозавром себя считал. На  четвереньках  от  таких  дум
ползал. Еле спрятали от психиатров. Пожалели.
   Ульянушка хохотала; Черепов, однако, зевал.
   - В этом доме можно  иметь  хоть  один  процент  здравого  смысла?  -
продолжал Виктор.
   -  Я  человек  работящий,  обыкновенный  ученый,  где   уж   мне   до
метафизики... Но вы все все-таки на него взгляните?
   На ветке Никита действительно кой-кого напоминал, правда, не психа, а
некое доисторическое существо, к тому же веселое.
   Павла встретили с объятьями. Даже Никита хотел спрыгнуть с ветки,  но
потом  раздумал.  Впрочем,  несмотря  на  улыбающийся  рот,  глаза   его
по-прежнему были  навеки  отсутствующие.  Тут  уже  появилась  небольшая
выпивка, и через  полчаса  после  нежных  разговоров  и  водки  у  Павла
полегчало на душе. Никита то подходил к столу, то уходил, иногда вдруг в
водянистых глазах появлялась ласка и он бормотал:
   "Прятаться пойду..." Никто не возражал. "Ничего с него не возьмешь, -
грустно подумал Павел. - Как стена, а что за стеной?.. Да он  и  сам  н"
знает, сам себя потерял, одни следы остались..."
   Когда стемнело (а тьма наступила мистически неожиданно), усталые, все
разбрелись по комнатам. Никиту спрятали в малюсеньком  закутке,  он  сам
туда тянулся: чем меньше, тем лучше", - шепелявил.
   За один день он  пристрастился  к  одной  из  кошек,  Чернушке,  и  к
маленькой собачонке. Захотел спать с ними вместе на матраце  на  полу  и
так и лег почти в обнимку, до сих пор, видимо, почитая  этих  зверей  за
доисторических чудищ. И странно-болезненно улыбался во сне,  прижимая  к
щеке добродушную Чернушку. Павла уложили на слишком  жаркую  постель,  к
тому же одолевали мысли, и он долго не мог заснуть.
   "Если я действительно, несмотря на страх, хочу туда, то Никита отпал,
- ворочаясь, думал Павел. - Он не помощник в этом, не индикатор, от него
нельзя получить знания, как это сделать по своей  воле,  целенаправленно
использовать провал... Что же делать, где искать, к кому идти...  Только
не к Безлунному. Он вызывает отвращение у меня сейчас (даже не страх), а
самое важное: в главном я ему кардинально не доверяю - определить место,
подтолкнуть он всегда, конечно, может, но  не  в  том  направлении,  что
надо, - в самой безнадежной яме и окажешься.
   Что-то в нем есть сладенькое,  хитрое,  лисье,  обманчиво-жуткое,  не
хочу...
   Метафизический упырь... Но если  не  Безлунный,  то  кто  же?..  Надо
искать... Может быть, сынок?.. Я о нем уже изрядно подзабыл... Но почему
он? Что за сумасшедшая идея?!. Сначала где он и кто?.. А потом,  что  он
может знать?.. Если, однако, по антилогике судить, то  тогда...  надежда
есть..."
   И Павел заснул.
   А на следующее утро явилась Таня. Ульянушка обвинила ее, обнимая, что
она последнее время пропала, исчезла с глаз  всех,  но  выяснилось,  что
Таня на недельку уезжала к мужу, к своему Юре, который в одиночестве под
Вологдой заканчивает свою летнюю командировочную работу. Делала она  это
уже не раз, так что вовсе она не "пропала".
   Буквально через полчаса подъехал Егор, так что все были в  сборе,  не
считая Марины. Орлов и Буранов, приглашенные  "просто  так,  отдохнуть",
ожидались днями позже. Они и раньше, бывало,  правда,  в  разное  время,
порознь, наезжали дня на два "отдохнуть в  это  метафизическое  "гнездо"
под родимой Москвой, которая разрослась до размера целой страны.
   Какие-то  родственнички  Ульяны  помогли,  собрали  прямо  с  огорода
урожай, и еще что-то из чулана, и завтрак  намечался  отменный.  Вообще,
отметил Павел, метафизики не так уж плохо живут, несмотря на кризис,  не
богато, но далеко не бедно; как это они умудряются так  жить  при  своей
отключенности - на первый взгляд, трудно объяснить, но  крупно  помогают
господин  случай,  наследство,  обстоятельства,  родственники,   друзья,
связи, интеллектуальная, не обременительная, но все  же  работа  (кто-то
преподавал философию или литературу и т. д.).
   Черепов был как раз единственный, кто наотрез  отказывался  от  самой
минимальной, несложной социальной адаптации. Но зато и у него был  выход
- родная сестра, которая отчаянно помогала ему (помогала  парадоксально,
так как какую-либо существенную  помощь  Черепов  не  принимал).  Орлов,
правда выпадал из этой картины, и никто не знал, на что он живет, но это
было естественно, так как сама Марина с гордостью утверждала, что  Орлов
- вне человека.
   Большой круглый стол был обильно накрыт, окружен легкими  креслами  -
прямо в саду, в блаженной тени родных деревьев, с которыми предки (да  и
сейчас некоторые) разговаривали как с живыми существами.  Самовар,  чай,
квас, водка, наливки, собственное варенье из кладовой, калачи,  пирожки,
пышки - так и приглашали к российскому покою.
   После ночных сновидений самое время  было  расслабиться.  Разумеется,
два кота были рядом, кружились под столом, кошка  Чернушка  и  собачонка
оказались тоже тут как тут. Огромный пес, хранитель сада, был на цепи  и
давно накормлен.
   Никита, тем не менее, спал и сквозь сон настаивал на  этом  -  решили
тогда его не тревожить.
   И  разговор  за  столом  сначала  пошел   легкий,   прямо   утренний,
безоблачный, все шуточки да прибауточки, но в основном о конце света.
   Внезапно из-за деревьев появился  Никита,  весь  угрюмо-растрепанный.
Павел вздрогнул, увидев его, но Никиту  тут  же  попытались  усадить  за
стол. Но он возражал и твердил, что хочет сначала пойти в глубь  сада  -
сплясать среди деревьев. И он пошел туда, все дальше и дальше, но  потом
остановился,  и  было  видно,  как  он,  показавшийся  вдруг   огромным,
размашистым, одиноко плясал в глуши садового леса. И был он сейчас похож
на лешего, только далеко не с нашим разумом, доставшимся ему  из  глубин
будущего.
   Однако эта странная схожесть с лешим навела толстую старушку  Авдотью
Михайловну, родственницу Ульяны, на разговор о них  самих,  о  леших  то
есть.
   - Нынче лешие, - плаксиво пожаловалась Авдотья Михайловна, - немножко
другие стали по сравнению с теми,  о  которых  мне  еще  моя  прабабушка
рассказывала. Те завлекали диким хохотом,  членораздельными  криками,  а
теперешние работают под автомобили.