не головой, а задницей, вообще не мужики,  -
изрек Торнберг. - От них обязательно жди какой-нибудь беды.
   - Сэр, мы оба теперь могли бы как-то помочь Джею, - вставил Хэм.
   Проигнорировав  замечание  сына,  Торнберг  развернулся  в  кресле  и
уставился на Тиффани, которая, приняв сидячее положение, покрывала  свое
обнаженное тело очередным слоем лосьона.
   -  Ага,  видишь!  Бог  меня  все  еще  не  забывает,  -   обрадованно
провозгласил он, потирая свой худощавый подбородок. - У меня  между  ног
встает от одного  только  вида  того,  как  она  массирует  себе  груди.
Глянь-ка на эти соски. Великолепные...  Да,  крепкое  тело.  Чего  бы  я
только не отдал за то, чтобы быть таким же юным!
   - На что ты жалуешься? - спросил сын. - Ты смотришься так молодо, что
по внешности даже в отцы ей не годишься.
   Торнберг повернулся к нему.
   - Тебе еще надо очень многое понять в жизни, сынок, - сказал он. -  Я
знаю людей из всех слоев общества - от высших  до  низших.  Прибегать  к
этому преимуществу в спорах с  тобой  было  бы  с  моей  стороны  просто
нечестно.
   Хэм тут же переключил на отца все свое внимание.  Образ  великолепных
грудей Тиффани-телки в момент испарился из его сознания, как  туман  под
лучами солнца.
   Торнберг сплел пальцы вместе, довольный,  что  ему  не  потребовалось
специально просить сына повнимательнее выслушать его.
   -  Убийство  Моравиа  убеждает  меня,  что  общество  Черного  клинка
завершило все свои приготовления. А это значит, что мы тоже должны  быть
наготове, - сказал он, выставив  вверх  на  удивление  прямой  палец.  -
Точный расчет времени, сынок, часто оказывается решающим фактором. Самый
что ни на есть  детально  разработанный  план  может  провалиться  из-за
несвоевременного ввода его в действие. От того, когда именно ты  пойдешь
вброд через речку, может зависеть, замочишь ли ты только ноги или будешь
шляться с мокрыми яйцами.
   Торнберг Конрад III посмотрел на залив, на солнечные блики на волнах,
на одинокий парусник, резво бегущий по воде наперегонки  с  недолетающим
до них ветром...
   - Как бы я ни восхищался теми, кто ходит под парусом, по мне  гораздо
лучше судно с мотором. На нем плывешь, куда захочешь и  когда  захочешь.
Как и в жизни, - заметил он, поскольку  питал  пристрастие  к  подобного
рода обобщениям и ни одного из своих сыновей не  считал  слишком  старым
для того, чтобы лишить себя удовольствия сказать что-либо  поучительное.
- Эх, какой-то неодушевленный предмет, вещь,  которой  можно  управлять,
поворачивать ее куда только захочешь, а неплохо отвлекает  от  мыслей  о
прожитых годах. Ведь возраст тоже в конце концов подводит  тебя  так  же
подло, как бабы и ребятишки.
   Он уставился на яства, стоящие на столе, с таким видом, будто уже  не
вполне понимал их предназначение.
   - Когда стареешь, то открываешь новые возможности для людей типа моей
молодой  супруги,  -  произнес  он,  скорчив  гримасу.  -  Тут  какой-то
парадокс. Чем ты старее, тем  тебе  большего  хочется.  А  мои  нынешние
желания, сынок, превосходят, черт побери, мои возможности.
   В этот момент часы у него на руке пискнули.
   - Черт! - ругнулся он и  поднялся.  -  Пора  принимать  лекарство.  Я
сейчас вернусь.
   Хэм наблюдал, как отец скрылся в своей каюте в средней  части  шхуны.
Легкий бриз потрепал ему волосы и стих. Оставшись на палубе  один,  если
не считать общества великолепной Тиффани-телки, он глубоко погрузился  в
свои раздумья. Ему вспомнился день, когда ему исполнилось  тринадцать  и
отец, неожиданно заявившись в приготовительную школу,  выступил  в  роли
доброго волшебника - увез Хэма  на  недельное  сафари  в  Африку.  В  те
времена  участвовать  в  сафари  значило  охотиться  на  зверей,  а   не
фотографировать их, и Хэм навсегда запомнил  красочное  зрелище:  лев  с
гривой, широкой, как щит воина племени масаи, выпрыгивающий из окутанных
вечерними сумерками кустов прямо перед отцом.
   И Хэм, и носильщики из местных жителей замерли в тот момент на  месте
как парализованные. Все произошло так  быстро,  что  даже  проводник  не
успел ничего предпринять. А Торнберг, не сходя с места, от бедра  сделал
один за другим шесть быстрых выстрелов. Уже первые два  точно  попали  в
цель, однако льва  не  остановили,  и  Торнберг  с  хладнокровным  видом
продолжал стрелять.
   Наконец  последняя  пуля  из  отцовской   самозаряжающейся   винтовки
"Маузер" добила зверя, отбросив его в сторону, к кустам. Хэм до сих  пор
отчетливо  помнит  звук,  с  которым  шлепнулся  лев.  От  туши  исходил
неприятный запах  -  сильный,  резкий,  острый,  забивающий  все  прочие
запахи, - и мальчик видел, как  отец,  раздувая  ноздри,  полной  грудью
вдыхает этот вонючий воздух. А потом, стоя над убитым львом,  он  сказал
сыну: "Ужасно жаль. Этот зверь заслуживает моего  уважения  больше,  чем
твоя мать".

***

   Расставшись с Хэмом, Торнберг спустился в свою личную каюту.  Заперев
за собой дверь, он долго стоял, прислонившись к ней с закрытыми глазами,
прислушиваясь к неровному и болезненному биению сердца.
   Собравшись с силами, он прошел к задней переборке, обшитой  тиком,  и
нажал  потайную  кнопку.  Две  доски  раздвинулись,  за  ними   оказался
автономный пульт связи, изолированный  от  основного,  расположенного  в
капитанской каюте. Под ним виднелась передняя тиковая панель  выдвижного
ящика, снабженного стальным замком с цифровой комбинацией.
   Торнберг открыл ящик  и  извлек  одноразовый  шприц.  Набрав  в  него
бесцветной жидкости из пузырька,  он  перевернул  шприц  иглой  вверх  и
выдавал несколько капель,  чтобы  исключить  попадание  воздуха.  Затем,
закатав штанину, нашел на ноге вену и вогнал в нее иглу.
   Дотащившись до постели, Торнберг сел,  ритмично  покачиваясь  в  такт
замедляющемуся пульсу. Долгое время он  вообще  ничего  не  думал  и  не
ощущал. Но затем мысли и чувства постепенно вернулись,  и  он  пришел  в
себя.
   Прежде всего он подумал  о  Мэтисоне  и  переданной  им  через  Шипли
потрясающей информации. С Моравиа что-то  произошло.  Процесс  старения,
оказалось, можно повернуть вспять!
   Как жаль, что Моравиа убили именно  в  такой  момент!  Судьба  ужасно
несправедлива. Торнберг, конечно,  и  сам  собирался  ликвидировать  его
сразу же после планировавшейся встречи с ним. Иначе как еще мог  бы  он,
не засвечиваясь, подключить к этому делу Мэтисона? Но противник каким-то
образом вычислил Моравиа и вывел его из игры раньше чем  нужно.  Удалось
ли им выведать у него что-нибудь? Торнберг  отверг  эту  мысль:  никаких
признаков пыток на теле Моравиа не обнаружено.
   Вместо этого его подменили. И Торнберг не сомневался, что это  работа
Оракула. Ситуация, однако, сложилась из ряда  вон  выходящая:  будто  ты
добрался до некоего явления, свойственного иной цивилизации, и никак  не
можешь понять его. Нет, нужно узнать побольше! Нишицу и общество Черного
клинка идут  на  все,  чтобы  наложить  лапу  на  Оракул.  Почему?  Тоже
неизвестно. Но Торнберг не сомневался, что Оракул - последнее,  чего  им
не хватает для достижения своей цели. Это очевидно так же, как и то, что
он сам должен заполучить  его,  прежде  чем  им  завладеет  "Тошин  Куро
Косай". Вот почему Мэтисону надо  дать  максимальную  свободу  действий.
Если кто и может получить доступ к Оракулу, так это только он!
   Торнберг повернулся к маленькому сейфу и открыл  его.  Внутри  лежали
бумаги. Поискав, он вынул из пачки любительский фотоснимок и сличил  его
с фотографией японки, причисляющей себя к миру искусства, которую  тайно
снял агент Бризарда. Конечно, женщина на  любительском  снимке  выглядит
моложе, почти как девочка, но несомненно, что на обоих фото одно и то же
лицо. Торнберг почувствовал, как забилось его сердце: Мэтисон  напал  на
след! Но тут настроение у неге вновь испортилось.
   "Все шло так хорошо, - подумал он, - без сучка без задоринки. И вдруг
Моравиа убрали". Лоуренс Моравиа участвовал в  плане,  разработанном  им
вместе с Хэмом, докладывал ему обстановку лично, без посредников.
   Теперь у Торнберга сомнений не оставалось: Моравиа заплатил жизнью за
то, что раздобыл про последнем посещении храма  Запретных  грез.  А  это
ведь не только данные о размещении кадров в "Тошин  Куро  Косай",  но  и
откровения об Оракуле. Прежде  чем  они  до  него  добрались,  он  успел
послать Торнбергу по частному факсу шифрограмму: "Вышел на Оракул.  Надо
обсудить лично". Информация оказалась  настолько  важной,  что  Моравиа,
вопреки всем правилам, установленным Конрадом-старшим,  запросил  личной
встречи с ним с глазу на глаз.
   Торнберг понимал, что в первую очередь следует выяснить, что затевает
Юджи Шиян, поскольку именно он спроектировал и создал Оракул. Шиян -  не
только глава ведущего многоотраслевого конгломерата Японии, но  и  нечто
гораздо  большее:  он  блестящий  ученый,  первоклассный  технократ.   У
Торнберга  помимо  старых  связей,  налаженных  в  Вашингтоне,   имелись
контакты в Японии, в министерстве  внешней  торговли  и  промышленности.
Этих японцев он знал хорошо, сотрудничал с ними уже не одно десятилетие,
еще со времен американской оккупации Японии. Он помогал  им,  спасал  от
военного трибунала.  Они  перед  ним  в  долгу.  И  согласно  сведениям,
полученным от них, Юджи Шиян занимался проектом,  который  в  буквальном
смысле слова может гарантировать Японии господство в мире, где экономика
диктует все. Мысль о том, что Моравиа действительно вышел на Оракул,  не
давала. Торнбергу  покоя.  До  сих  пор  он  полагал,  что  у  Шияна  на
реализацию проекта уйдут годы. А  тут:  ВЫШЕЛ  НА  ОРАКУЛ.  Перед  самой
смертью Моравиа известил его о двух важнейших фактах. Во-первых,  как  и
намекали Торнбергу его доверенные лица,  Оракул  -  это  какая-то  новая
форма искусственного интеллекта. Во-вторых, он живет и действует. Теперь
Торнберг познакомился с одной из сторон его  могущества  -  способностью
возвращать старикам молодость.

***

   Вечер незаметно переходил в ночь. Горели лампы.  Керосиновая  печь  в
подвале гудела, как какое-то гигантское живое существо. Вулф только  что
принял душ. Стиви зашла проведать его как раз в тот  момент,  когда  он,
голый по пояс, насухо вытирал полотенцем голову. После  ужина  она  вела
себя тихо, и они почти не  общались.  Вулф,  вновь  мысленно  оказавшись
где-то  между  воспоминаниями  об  Элк-Бейсине  и  о  квартире  Чики  на
Восточной Шестой улице, ощущал себя как бы выключенным из времени,  или,
как выразился бы его дед, парящим в полете.
   Стиви встала в дверях. Свет от ламп,  падающий  сзади,  из  гостиной,
придавал  ей  сходство  с  бронзовой  статуей.  Этот  же  свет   освещал
размещенные небольшими группами фетиши -  цветные  сгустки  первозданной
яркости и силы, заполнившие всю комнату. Джинсы на Стиви были те же, что
и во время ужина, но  она  успела  переодеться  в  джемпер  с  короткими
рукавами и глубоким вырезом спереди.
   - Что касается Аманды... - начала она.
   Он отшвырнул полотенце.
   - Стиви, я не исповедник. Тебе не нужно этого  делать.  Она  тряхнула
головой и  часто-часто  заморгала,  стараясь,  как  он  понял,  удержать
навертывающиеся слезы.
   - Очень тяжело, - произнесла она с  трудом,  но  от  волнения  у  нее
перехватило горло и ей пришлось начать сначала. - Эмоциональная нагрузка
давила на меня... Я служила как бы буфером между Мортоном и Амандой. Они
презирали друг друга. Подготовка к каждой встрече была  кошмаром,  а  уж
когда нам приходилось собираться вместе... Они превратили  мою  жизнь  в
сущий ад. Все время цапались между собой и ябедничали мне друг на друга.
Что я могла поделать? У меня все силы уходили на то, чтобы вообще все не
рухнуло.  Наверное,  в  такие  моменты  я  часто  вела  себя  с  Амандой
несдержанно...
   Вдруг Стиви обхватила руками живот.
   - Мне плохо, - прошептала она.
   Ее лицо  стало  белым.  Вулф  усадил  женщину  на  кровать,  заставив
согнуться так, чтобы голова оказалась между ног.
   - Дыши медленно и глубоко, - приказал он. - Вот так. Правильно.
   Постепенно к ней вернулся естественный цвет. Разглядывая темные глаза
Стиви, ее чувственный рот, Вулф вспомнил маленький грушевый сад  за  его
домом в Элк-Бейсине, за которым он ухаживал еще мальчишкой.
   Она улыбнулась и приложила ладонь к его щеке.
   - Боже мой, ты выглядишь так молодо, - нарушила  она  тишину.  -  Как
прославленный футболист или олимпийский чемпион... Как человек,  который
вдруг оказался неподвластен времени.
   - Мне и Аманда говорила, что я не старею.
   - Аманда все время думала о возрасте, постоянно, - заметила Стиви. Ее
глаза блестели в полумраке, а  заплетенная  по-французски  коса  красиво
лежала на плече. - Твое присутствие только усугубляло это.  Она  уверяла
меня, что ты совсем не меняешься.
   Он тихо рассмеялся, но тут же умолк, так как она  взяла  его  руку  и
положила себе на грудь.
   - У меня так сильно бьется сердце. - Ее полные губы как бы приглашали
к поцелую. - Знаешь, меня  учили,  что  мужчинам  нельзя  доверяться,  -
произнесла она, склонив слегка голову, - что  мужчин  интересует  только
одно. Ну а что, если женщину интересует то же самое?
   Она не шевелилась, а он не убирал руку с ее груди.
   - Спокойной ночи, Вулф, -  прошептала  Стиви,  но  ее  губы  остались
приоткрытыми.
   Он притянул ее  к  себе,  целуя  и  чувствуя,  как  ее  горячий  язык
проникает в его рот и, будоража кровь, щекочет там. Тяжелые груди  Стиви
прижались к нему. Она застонала. Вулф снял с  нее  джемпер,  обнажив  ее
тело до пояса.
   Сердце  забилось  мощными  толчками,  и  ничего  уже  на   свете   не
существовало, кроме  вздымающейся  волны  неодолимого  желания,  которое
росло в них с самого момента приезда сюда.
   Вулф расстегнул ее джинсы, сдернул одежду с себя. Стиви непроизвольно
охнула, когда он прижал ее к деревянной стене спальни, закинув  ей  руки
вверх,  целуя  ее  губы,  щеки,  глаза,  уши,  шею.  Ее  бедра  ритмично
задвигались, слегка ударяясь о его тело. Вулф вошел в нее, и  тогда  она
охнула снова, на этот раз сильнее, издав под конец восторженный стон.
   Он вошел в нее резко вверх. Ее босые ступни уже не касались пола. Она
обвила ногами его бедра и с плотно закрытыми глазами откликалась на  его
ритмичное шумное дыхание.
   Стиви ощутила пробегающую по ее  телу  волну  восторга.  Она  глубоко
вдыхала  запах  душистого  мыла,  которое  сама  положила  в  ванной,  и
щекочущего  ноздри  талька.  Но  сквозь  эти   запахи   пробивался   его
собственный  аромат  -  сильный,  густой,  эротичный,  -   который   все
усиливался и, казалось, обволакивал ее.
   От этого чувство наслаждения еще больше возросло, и она задрожала. Ее
бедра непроизвольно напряглись, прижимаясь к нему. Она метнулась лицом к
его плечу и машинально впилась зубами в толщу его мышц. Это десятикратно
усилило удовольствие.
   Однако наслаждение каким-то чудом продолжало нарастать. Через секунду
она смутно осознала, что все только что испытанное ею было лишь основой,
подножием той горы, на которую еще предстояло подняться. И казалось, что
этому восхождению не будет конца.
   Вулф вдруг по-бычьи нагнул голову в  ухватил  ртом  сначала  один  ее
сосок, затем другой. От этого все тело Стиви  молнией  пронзила  горячая
волна экстаза, и она вновь испытала оргазм. Не помня себя, она прижалась
к нему с нежностью, страстью и восхищением, и ее  опущенные  веки  мелко
дрожали при этом, будто во сие.
   У Стиви перехватило дыхание. Близость с Вулфом  затмила  все  вокруг.
Она ощущала лишь его крепкую плоть внутри себя, его сильные теплые руки,
твердые губы, беспрестанно ласкающие ее.
   "Даже если это все, - пронеслось у нее в голове, - я в  любом  случае
никогда не испытывала ничего подобного". Но она чувствовала, что главное
еще предстоит. И тут же ощутила, как из самых глубин его существа в  нее
вошло, пульсируя, нечто темное и таинственное, нечто  живое  и  могучее,
что пронзило ее разум и душу так, как пронзил ее тело его орган, вызывая
не выразимое словами удовольствие. Она всем телом вытянулась вдоль него,
тесно к нему прижалась и начала  ритмично  раскачиваться  из  стороны  в
сторону, пока он не изогнулся еще раз, упоительно увлекая ее за собой, и
не  застонал  так,  как  она  никогда  не  слышала  раньше.   И   тогда,
непроизвольно содрогнувшись, она испытала оргазм в третий раз, чувствуя,
как ее охватывает неведомый дотоле восторг.

***

   "ШИЯН  КОГАКУ  всегда  с  вами",  -  напечатал  Дэвид  Боун.  На  его
женоподобном лице отчетливо был виден грим.
   Передвижной видеоэкран размером тринадцать на десять  футов  медленно
катился по запруженным транспортом улицам Шинджюку,  одного  из  районов
Токио, снова  и  снова  бесконечно  повторяя  шестиминутный  музыкальный
видеоклип  с  рекламой  всевозможных  товаров,  производимых  различными
фирмами "Шиян когаку".
   Юджи Шиян и Хирото, муж его сестры Казуки, встретились по  дороге  на
работу. Хирото представлял собой в общем-то  ничем  не  примечательного,
сутулого мужчину среднего возраста, не красавца и не урода. На  нем  был
тот же самый дешевый мятый костюм, что  и  три  дня  назад.  Он  являлся
вице-президентом фирмы "Шиян когаку" и вдобавок к этому  имел  репутацию
блестящего ученого-компьютерщика.
   - Как  там  моя  сестра?  -  осведомился  Юджи,  когда  они  вошли  в
сорокаэтажное белое здание из  мрамора  и  стали,  принадлежавшее  "Шиян
когаку".
   - Казуки не изменилась. Все  время  сердится,  -  печально  отозвался
Хирото. - Это болезнь, которая подтачивает ее изнутри. Она уже совсем не
та девушка, на которой я женился пятнадцать лет назад.
   В этот  момент  перед  глазами  Юджи  заплясали  неестественно  яркие
разноцветные огни, и тут же произошел быстрый  сдвиг  в  перспективе.  С
поразительной четкостью  он  увидел  контуры  выполняемого  им  проекта,
порядок его реализации от начала до конца. Вся схема развернулась  перед
ним, словно наблюдаемая с большой высоты местность.
   Затем  видение  исчезло,  а  цвета  окружающих  предметов  постепенно
восстановились до нормальной яркости. Юджи оперся рукой  о  полированную
дверь кабины лифта. С самого начала он не был рад этому  дару  -  видеть
то, что не видят  другие  люди.  После  первого  такого  случая,  еще  в
подростковом возрасте, он чувствовал себя  очень  плохо  и  до  сих  пор
страшился сопутствующей этому явлению потери ориентации.
   - Юджи-сан, что с вами?
   - Все в порядке, - отозвался он и, поморгав, увидел, что Хирото стоит
уже в кабине лифта лицом к нему и смотрит удивленно и внимательно.
   На негнущихся ногах Юджи вошел в лифт.  Украшенные  чеканной  бронзой
двери закрылись, и они остались одни в устремившейся вверх кабине.
   - Мне надо поговорить с тобой  насчет  Оракула,  -  начал  Хирото.  -
Точнее, о твоей идее дать Хане допуск к нему.
   - Моей сводной сестре трудно отказать.
   - Это ты мне говоришь? Да у меня вся группа свихнулась от ее вопросов
о том, что у этой штуки внутри. Ходит слушок,  что  ты  подключил  ее  к
проекту, чтобы внести в него кое-какие изменения.
   Уже не в первый раз Юджи ловил  себя  на  мысли  о  том,  что  Хирото
недолюбливает Хану. То ли от того, что она женщина, то  ли  потому,  что
она не высокообразованный специалист с  множеством  ученых  степеней  из
Токийского университета. Как и большинство его коллег, Хирото  был  сноб
до  предела.  Когда   вставал   вопрос   о   приеме   человека   в   его
исследовательскую группу, основным критерием для него, как правило, было
не то, как у  кандидата  в  исследователи  работают  мозги,  а  что  тот
окончил.
   - Ерунда все это, - соврал  Юджи.  -  Собственно,  ты  беспокоился  и
тогда, когда моя мать выдвигала свои предложения.
   - Да, именно так.  И  мне  по-прежнему  не  нравится  ее  предложение
относительно того, чтобы мы использовали в Оракуле человеческие  гены  и
хромосомы... Кто знает, какие будут последствия. Изменения