Проволокли раз, другой, третий... Бульканье.
Подземный тяжелый вздох.
   Как на болоте...
   Бывают ли подземные болота? Дурацкий вопрос.
А пещеры сто на четыреста километров - бывают? Не
отвлекайся...
   Хихиканье - шепотом - под столами. Мелкие
шажки. Мышка пробежала...
   Шорох быстрых крыльев. Вот, перед лицом...
Чему не верить: глазам или ушам?
   Потрескивание снаружи. За прочными
каменными стенами. Кто-то медленно карабкается по
деревянному каркасу. Тяжелый и ловкий. Как
плакач...
   Что делать плакачу на самом дне Кузни?
   А теперь - будто высыпали из мешка ворох
смятых бумажек...
   Алексей посмотрел на потолок. Толстенные
балки, на которые уложены сланцевые плиты.
Неплохо подогнанные. Стыки забиты мхом. Из мха
нитями свисают травинки, длинные и анемичные... и
эти травинки подрагивают. Будто сверху кто-то ходит,
но ходит абсолютно неслышно.
   Так не бывает.
   А вот и настоящие шаги. Снизу, по лестнице...
двадцать ступенек, двадцать пять... двадцать семь.
Скрипнула дверца.
   Не старуха. Кто-то другой.
   Алексей вынул из-за пояса пистолет.
   Шаги человека, привыкшего ходить по камням.
Обувь мягкая, стопа обхватывает камень...
   А вот и старуха. Откуда она взялась? Неужели
сидела так долго и так неслышно? Не может того
быть...
   Однако же - факт налицо.
   Внизу заговорили, и Алексей обомлел. Говорила
старуха и говорил мальчик, у которого ломался голос.
Разговор шел на гарди - древнем языке имперских
магов-огнепоклонников. И если для магов это был
язык молитв и заклинаний, то здесь, похоже,
последовал скучный обмен мелкими раздраженными
ругательствами...
   Судорожно вспоминая все выражения на гарди,
которые он помнил, Алексей пытался уловить, о чем
идет речь. Мальчик, кажется, что-то предлагал
старухе, та отказывалась брезгливо. Похоже, ей
требовалось что-то другое, она несколько раз
повторила: "кром", "кром", "кром"... Кром, попытался
вспомнить Алексей, что-то странно знакомое...
   Нет, не всплывает.
   Мальчик попытался выпросить что-то у старухи,
Алексей уловил и заискивающие нотки, и спрятанную
за ними усталую ненависть. И это "что-то" у старухи
явно было, но получить за него она желала лишь
"кром"...
   Понятно было, что это не первая попытка догово-
риться. И, может, не десятая даже.
   Потом старуха, ворча, поставила что-то на стол,
мальчик быстро сел и начал есть - тоже быстро и
жадно. Алексей почти видел его: сидит, склонившись
над миской, пряча глаза... Так едят воспитанные, но
очень голодные люди: торопясь - и стесняясь своей
торопливости.
   Алексей так внимательно вслушивался в
происходящее внизу, что шум движения позади почти
застал его врасплох. Он повернулся, одновременно
уходя от возможного удара...
   Перед ним стоял Железан.
   Невозможно было проникнуть в эту комнатку!
Два оконца, что бойницы, - и все! Но Железан стоял,
приложив палец к губам, и показывал на дверь.
   Алексей так же тихо, как открывал, прикрыл ее.
   Потом повернулся к молодому славу.
   И только теперь понял, что перед ним стоял не
живой человек. Черный провал окна просвечивал
сквозь его плечо...
   - Железан... - прошептал Алексей. - Ты почему
здесь?
   Не отвечая - призраки молчат - слав развернул
перед ним бумажный лист. Печатными буквами
написано было следующее:
   "Высадка начнется в ближайшие дни. Торопись,
Пактовий. Астерий засылает свои креатуры в Кузню.
Возвращаться обычным путем тебе нельзя. Посылаю
Железана, он знает тайную дорогу".
   Вместо подписи стоял знак: три свившиеся
веревкой змеи. Якун. Якун Виссарион. Это хорошо...
   - Ты знаешь путь? - спросил Алексей. Железан
кивнул.
   - Собираться сейчас?
   Покачал головой, показал на фонарь и за окно:
утром.
   - Мы пойдем к перевалу?
   Кивок, пауза, отрицательное покачивание.
   - В сторону перевала, но к другой цели? Кивок,
кивок.
   - Хорошо, Железан. Ты должен что-то еще
сообщить мне?
   Железан кивнул, вынул еще несколько свернутых
бумаг. Стал разворачивать и держать перед глазами
Алексея, пока тот не прочел все до конца. Аккуратно
свернул и сложил в карман. Во взгляде его Алексею
почудилось сочувствие.
   "Чтоб тебя жалели мертвецы", - вспомнилось
Алексею материнское напутствие, оно же проклятие.
Что ж, мамаша, - вот и начало сбываться... еще не
жалеют, но уже сочувствуют.
   Железан тем временем достал кусочек мела,
подошел к стене и написал: "Отдохни, я посторожу".
Это было заманчивое предложение. Конечно, мертвые
не спят...
   - Что там творится? - Алексей показал вверх и
вниз. Железан махнул рукой: пустяки, мол.
   - Ладно, сейчас... - Алексей содрал через голову
свитер, остался в шерстяной рубашке. Расстегнул
ворот. Взъерошенные волосы пригладил с одной
стороны. Сунул пистолет в карман. Нарочито
громыхая ботинками, вышел на галерею и, натыкаясь
слепо на стены, стал спускаться вниз. Разговор затих в
тот еще момент, когда он открывал дверь.
   Внизу, освещенная неярким светом фонаря,
сидела одна старуха.
   - Не спится, тетушка? - Он подцепил фонарь и
пошел в отхожее место, в чулан под лестницей.
   - Я никогда не сплю, - сказала старуха вслед,
хотя могла бы и промолчать.
   Алексей заперся в чулане и, пока отливал, поднял
фонарь повыше и осмотрелся. Ага, вот - есть. Под
самым потолком. Крупный паук-домовик, тварь
робкая и безобидная, хотя с виду и устрашающая.
Алексей поймал его - не руками, конечно - одним
движением. Выходя, оставил дверь приоткрытой.
   - Отчего же так, тетушка? - продолжая
прерванную приятную беседу, спросил он старуху.
   - Украли мои сны, - ответила она. - Украли,
вражины. Двенадцать лет уж...
   - Двенадцать лет! - изумился Алексей. - Надо
же... Я вот ведь что хочу спросить: подпол у вас - вот.
И отхожее место - вот. Оно как получается: в одну
кучу все?
   Старуха меленько засмеялась.
   - Так ты, солдат, не знаешь, куда пришел, что ли?
Дом этот - навершие подземного мира, так устроен по
велению самих подземных жителей. Мы бросаем им
то, что бросаем, а уж они разделяют золото и тлен...
   - Подземные... жители... - Алексей задумался. -
И что же, они сами выходят оттуда... иногда?
   - Я слышала о таком, но ни разу не видела этого
сама, - сказала старуха. - Их мало кто видел. Разве
что твоя рабыня.
   - Как ты узнала, тетушка?
   - На этих женщинах остается несмываемый след.
Разве ты сам не чувствуешь его?
   - Пожалуй, что и не чувствую...
   - Что же ты чувствуешь тогда...
   Алексей поговорил с нею еще о чем-то
незначащем и поднялся наверх. Паук тем временем
пробежал вдоль стены, перелез через стойку и
скользнул за дверцу. Алексей ощущал в себе его
маленький страх.
   Жалко, не умею по-настоящему смотреть,
подумал он мельком. Не успел научиться...
   Из комнаты Сани доносились какие-то новые
звуки. Алексей отбросил все и распахнул дверь. Но
долей секунды раньше, уже обрывая, но еще не
оборвав нить, соединяющую его с паучком, он уловил
быстрые легкие влажные шаги трех или четырех пар
ног...
   Над кроватью Сани склонились две фигуры. Чуть
тлеющий светильник на столе не позволял
рассмотреть детали, но глаза - огромные, с глубоким
красным отсветом - запечатлелись сразу.
   Потом уже Алексей восстановил по памяти то, что
увидел: одна фигура зажимала Сане рот, а вторая стас-
кивала с нее одеяло... Но в тот момент ему было не до
рассматривания положений тел.
   Он ударил того, кто был ближе к нему, ударил без
подготовки, несильно, зато быстро - так быстро, что
тот просто не успел понять, что с ним случилось. Зато
успел второй - тот, который зажимал рот Сане. Он
взвился вертикально к потолку, ухватился руками
непонятно за что - потолок был почти гладкий, без
видимых выступов, - сложился, качнулся вперед и
бросился в лицо Алексею со скоростью стальной
распрямившейся пружины. Алексей едва успел
повернуться боком и закрыться от удара по глазам.
Противник его чудом извернулся в тесном
пространстве у двери и тут же подпрыгнул, касаясь
руками пола. Был он, наверное, ростом Алексею по
плечо, голый по пояс и в лоснящихся штанах. Он
подпрыгивал ловко и мягко, как обезьяна, готовый в
любой миг броситься и разорвать. Алексей с
притворной неловкостью замахнулся, дождался
прыжка противника и встретил его толчком ладонью в
лоб. Хрустнули позвонки.
   Саня села в кровати, прижав к груди одеяло.
Алексей левой рукой выхватил ее оттуда, правой -
достал пистолет. Он думал, что у них есть еще секунд
пять, но ошибся.
   Дверь вылетела, и два стелющихся над самым
полом существа ринулись на них. "Марголин"
хлопнул дважды. Алексея чем-то полоснули по ноге,
по невезучей левой ноге, он устоял. Сейчас следовало
ожидать, что полезут остальные, он выждал до счета
"двенадцать" - никого не было. Тогда он понял, что
остальных не будет...
   Милена ничком лежала на полу. Кровь не текла.
Алексей перевернул ее-и отпрянул. Лицо женщины
было страшно деформировано, буквально вдавлено
внутрь себя. Из открытого рта выпирал огромный
язык.
   Внизу голосила старуха. Корзин с детьми нигде не
было. И Железан исчез - как будто его и не было. Но
надпись на стене осталась. "Отдохни, я посторожу".
Тонкие буквы, еле угадываются - но складываются в
слова.
   Ох, как отдохнул бы я, воспользуйся
предложением... Неужели ты меня предал, Железан?
И лгал про обходную дорогу? Или... так совпало?
Говорят, бывают еще более дикие совпадения...
   Но если так - то верить мне запискам Якуна или
не верить? Не знаю.
   И не узнаю, покуда не проверю...
   Наверное, подло было уходить, бросая старуху
наедине с трупами четверых подземников, женщины
Милены и с искалеченным мальчиком, - но Алексей
был тверд. Во всяком случае, он надеялся, что
мешочек монет будет нормальной компенсацией за эту
подлость.
   Впрочем, он согласился сделать крюк, заехать в
разрушенный "город" и по плану, начерченному
старухой на плитке сланца, разыскать лекаря.
   Мальчика, который осмеливался лазать по
подземельям, углубляться в подземелья в поисках
какого-то нужного старухе "крома", кастрировали.
Кровь не унималась.
   Полураздавленный паучок еще несколько часов
дергал ногами на лестнице, но Алексей его уже не
слышал.

   Глава тринадцатая

   Когда кончились леса и дорога потянулась по
пологому плоскому склону среди обломков скал и
растущей пучками высокой белой травы, стало
заметно теплее. Ослики брели шагом, их не
подгоняли.
   Вдоль дороги из-под камней торчали колючие
черные узловатые прутья - то ли кустарник, то ли
трава. Ослики на ходу срывали два-три побега и долго
ими хрустели.
   О случившемся пытались не говорить, но
молчание получалось еще более тяжелым. Алексей
испытывал сложное чувство. С одной стороны, дети
были обузой, страшной обузой. Он так и не решил, что
с ними делать и где оставить. Теперь обуза эта была с
него снята. Но таким способом... Такого исполнения
своих желаний он не хотел. Если же это не исполнение
желаний, то значит, что он и Саня послужили
марионетками для неведомых вершителей судеб
людей этого мира, безвольными тружениками рока.
Это неприятно вдвойне... и многое объясняет:
например, странную расслабленность, охватившую его
накануне визита подземников.
   Но эта расслабленность могла быть вызвана и
простой усталостью, возразил он сам себе.
Семижильный, да. Но не тридцати и не сорока...
Отупение, как у бессменных часовых. Ожидание
нападения становится чем-то самодовлеющим, и
собственно нападение воспринимается как нарушение
то ли условий какого-то договора, то ли правил игры...
   Возможно. И все равно в том, что произошло,
содержался какой-то второй смысл. Важный не для
них двоих, а для тех, среди кого лежал их путь. Он
попытался взглянуть на это чужими глазами, но не
сумел.
   И правда, устал. Очень устал.
   Не думать об этом. Когда думаешь об усталости,
то лишь подманиваешь ее. И он стал думать о
холодном северном острове Мариамна, где их,
мальчишек-новиков, обучали приемам отважного
боя...
   Когда шли к Кузне, Апостол и Железан
рассказывали ему о том, как сами проходили службу
на острове Мариамна. Это были смешные истории,
повторявшиеся из года в год.
   Про явление призрака Железана Алексей решил
пока молчать.
   - Мы тут как в лабиринте, - сказала вдруг Саня.
- Только стены не твердые, а вязкие. Или
осыпающиеся, не знаю. Можно свернуть в любом
месте, но далеко не уйдешь...
   - Да, - сказал Алексей. - Жизнь вообще так по-
строена. Не замечала?
   - Замечала... - Это получилось зло. - Еще как за-
мечала. Что ты делаешь?
   - Дудочки.
   - Будем играть и петь?
   - Петь - это отдельно... Хотя мысль неплохая.
Давно мы с тобой не пели.
   - Ни разу, - сказала Саня и тут же усомнилась: -
Или... раньше?
   - Раньше, - сказал Алексей. Не переставая водить
ножом - стружка вилась тонкая и ровная, словно
белый бумажный серпантин, - он негромко завел:
   - Когда на небе полная луна, садится дева Анна у
окна, садится дева Анна и гадает на меня, когда на небе
полная луна.
   Снимает дева Анна крестик свят, пусть ангелы
небесные поспят, пусть ангелы небесные во сне меня
узрят - снимает дева Анна крестик свят.
   В пении этом Сане вдруг послышался звук шагов
проходящего строя, позвон оружия...
   Во блюдечке серебряном вода, она не помутнеет
никогда, она не помутнеет, не покажет на меня - во
блюдечке серебряном вода.
   И свечечки горючий огонек облизывает тихо
фитилек...
   Что-то случилось. Старинная славская песня
будто сорвала пелену с глаз, будто... будто разрешила
ей что-то. Саня набрала полную грудь воздуха,
выдохнула осторожно... и не выдержала.
   Она не знала, о чем плачет. То есть знала,
конечно... но не хотела называть это даже про себя.
Поэтому лучше думать - что ни о чем. Обо всем сразу.
   Потом, когда слезы кончились (она сидела прямо
на дороге, в пыли, уткнувшись Алексею в плечо, он
гладил ее по голове, что-то шептал, успокаивал...) и
можно было посмотреть по сторонам, она так и сделала
- встала, легко опершись на плечо Алексея и тем же
жестом как бы велев ему оставаться на земле, и
посмотрела сначала назад, потом вперед.
   Позади из разных оттенков серого складывался
пейзаж: реки, леса, поля, деревни... Испарения
поднимались к своду, превращались в туман и падали
вниз. Посередине всего возвышалась не такая уж
высокая гора с обширным замком на вершине. Они
уже поднялись выше этого замка, и видны были все
стены его и башни, и заключенные в стенах леса, и
большое черное озеро на вершине, куда и падала
тонким, но непрерывным потоком вода со свода. Этот
мир населяли существа, оставшиеся темной тайной
друг для друга, а потому ставшие друг для друга
заменой настоящей судьбы и настоящего провидения.
Это было по-своему интересно...
   Впереди, там, где сгустившийся под сводом туман
почти касался дороги, светилась голубая полоска. И
при взгляде на эту полоску начинало светиться и чуть
пульсировать золотое пятнышко в глазу...
   И еще пробудила эта песня незнакомое чувство
мрачного торжества. Саня вдруг поняла, что только
что одержала над кем-то важную победу, за которую
заплатила очень дорогой ценой, - хотя что это за
победа и что за цена, она пока не знала и поняла много
позже...
   А я лежу за краешком земли, - вспомнила она не-
допетое, - головушка удалая в пыли.
   И сердце от разлуки уж не стонет, не болит, ведь я
лежу головушкой в пыли...
   - Вот, - подал дудочку Алексей. - Если нужно
будет меня позвать - подуди. Я услышу... везде. Пока
она не высохнет и не покоробится...
   Саня приняла дудочку двумя руками. Посмотрела
на Алексея:
   - У меня когда-то была такая. Я что-то помню... -
и вдруг всхлипнула. - Это что, было обязательно - от-
нимать память? Прятать ее куда-то, запирать? Обяза-
тельно?
   - Обязательно. Иначе ты выделялась бы - как...
как луна. Тебя очень легко было бы найти.
   - Нашли ведь. И ты нашел, и те... другие. Мне так
плохо, Алеша... это мучение: помнить кусками...
   - Прости, - сказал Алексей.
   - Что ты мог сделать?..
   - Ударить напролом. Пробиться. Сразу - из
убежища в мир. Тогда тебе пришлось бы только один
раз ломать память. А теперь - это как с плохо
сложенным переломом. Ломать и сращивать, ломать
и... Ты терпи.
   - Я терплю. Не извиняйся - я все понимаю. На-
пролом было опасно, ты не стал рисковать. Я ведь что:
пожаловалась, и легче. Не обращай внимания...
   До места обитания Мантика оставалось еще
несколько часов пути. Давно погасла голубая полоса
над горами, и лишь взятые с собой вечные фонари (в
них надо было лишь раз в день подливать воду да
изредка добавлять сахар) освещали путь, как
маленькие дружелюбные солнца.
   Может быть, днем Алексей быстрее узнал бы это
место. Сейчас, когда свет не доставал и за тридцать
шагов, сделать это оказалось непросто.
   Тот, из видения, брошенный городок, через
который будто прокатился чугунный шар: вот прямая
глубокая вдавленность, только без воды, по сторонам
дома, растертые в пыль, чуть дальше просто
развалины, а еще дальше должны быть вполне целые
домики, и маленький белоснежный храм, и базарная
площадь с длинными каменными прилавками...
   И задним числом припомнился замок, почти
неотличимый от скал. Но в видении на стенах стояли
стражники в красных плащах и с длинными копьями.
За стенами же тогда копошилось... да, именно это
мерзкое слово: "копошилось" - множество серых от
грязи голых людей, в полой тишине будто бы
разыгрывающих какую-то многодневную злую
мистерию... видеть это нормальному живому человеку
было нельзя...
   Он увидел. И запомнил.
   Но, наверное, не с той силой и страстью, с какой
это требовалось запомнить, - потому что лишь сейчас,
уйдя оттуда, понял, откуда именно ушел.
   Вот, значит, что это за мир...
   Могила несбывшегося Бога.
   Надо убираться отсюда, подумал Алексей едва ли
не панически - как будто бы не тем самым он и был
занят до сих пор...
   Так оно и выглядит повсюду, подумал он, - это
богосквернящее умение, одно из самых черных и
грязных: создание "механического дива"; собираются в
одно место сотни живых людей, над всеми ними
производится особая инвольтация, после чего они
перестают быть людьми, а становятся частями
чрезвычайно мощного чародейского инструмента. Это
необратимо - и для тех, кто инвольтации подвергнут...
и для тех, кто все это затевает и проводит.
   Активное чародейство всегда в первую очередь
воздействует на самого чародея. Поэтому они все
такие... странные.
   Белый храм чуть светился в темноте.
   Потом Алексей увидел Железана. Железан стоял
чуть в стороне, указывая на этот храм. Когда на него
упал свет, призрак беззвучно растаял. Алексею
показалось, что мертвый слав боится его.
   Это было нелепо...
   Почему-то этого Алексей не ожидал: подступы к
храму были буквально завалены костяками и
полурасклеванными трупиками каких-то мелких
зверьков. Ослики упрямились, упирались.
Приходилось буквально тащить их за собой, взяв под
уздцы и задрав им высоко морды. Сане он не разрешил
спускаться на землю. Ему мерещились змеи.
   Потом от храма отделилась бледная искра и
поплыла им навстречу.
   Прямо по земле проведена была грубая
известковая полоса. У полосы этой трупики зверьков
лежали валом, в несколько слоев, будто лезли друг на
дружку и умирали, то ли сраженные каким-то
оружием, то ли умершие, не в силах пересечь
известковую полосу, но и не в силах оторваться от
чего-то, что манило их туда, за черту запрета...
   Алексей перешагнул этот барьер, ничего не
почувствовав. И ослики не заупрямились. Только
Саня легонько охнула и приложила ладонь к глазу.
   - Ослепило? - спросил Алексей.
   - Нет... Ничего, пройдет...
   Она почему-то улыбалась рассеянной улыбкой.
   Бледная искра приблизилась. Она летела на
высоте вытянутой вверх руки. Летела сама, медленным
плавным зигзагом. У нее было маленькое - размером с
орех - светящееся ядро и туманная оболочка вокруг.
Изредка из ядра вылетали ослепительные пылинки,
прорезывали тьму и гасли.
   Это фонарь, подумал Алексей. Где-то же должен
быть и глаз?..
   Г