итый
Торгрим, за гостеприимство, но я вынужден оставить твой кров!
   - Куда ты? - изумился Лот.
   - Пусть едет, - проговорил Торгрим медленно. - Нет смысла  препятствовать
человеку, принявшему твердое  решение.  Он  должен  сам  убедиться  в  своей
правоте или не правоте.
   Родовитый помолчал и добавил:
   - Да, и спасибо тебе - за исцеление.
   Лот  недоуменно  нахмурился,  не  понимая,  о  чем  идет  речь.   Харальд
поклонился еще раз и пошел к выходу. Меч, висящий на поясе, почему-то мешал.
Такое случилось первый раз в жизни, и, несмотря на  головную  боль,  Харальд
нашел силы удивиться...
 
*** 
 
   На постоялом дворе было чадно. В маленький зал набилось полно  народу,  и
разговоры сливались в единый  гул.  Закрыв  глаза,  можно  представить,  что
сидишь около пчелиного улья. Мешали этому типично человеческие запахи. Пота,
мясной похлебки и многого другого.
   - Ой, почтенный, что ты такое  говоришь?  -  прорезался  в  общем  гомоне
знакомый голос.
   Харальд, сидевший в углу, невольно повернул голову.
   У стойки, на высоком табурете, с деревянной кружкой в  руке  расположился
купец Иерам. За прошедшие годы он заметно потолстел, под одеждой проглядывал
кругленький животик, но суетливости в повадках не убавилось.
   Он опасно жестикулировал, грозя залить пивом  и  себя,  и  собеседника  -
дородного мужчину  в  темном  плаще.  Его  Харальд  видел  со  спины  и  мог
разглядеть только волосы - черные, коротко постриженные.
   - Что видел, то и говорю, - буркнул дородный. - Эта тварь пятерых  воинов
при мне задрала! Одного за другим, точно волк ягнят!  Она  ими  занялась,  и
только поэтому нам удалось проскользнуть! А вид ее  страшен  настолько,  что
лошади шарахаются, да и людям не по себе становится!
   - Ох, как же быть? - запричитал Иерам и для успокоения чувств влил в себя
добрую порцию пива. Рукав его сполз, и на запястье мелькнул знакомый браслет
из серебристого металла.
   Усмехнувшись, Харальд поднялся и неторопливо двинулся к беседующим.
 
*** 
 
   Пиво не принесло успокоения, и когда донышко кружки со стуком  опустилось
на стойку, Иерам пребывал в столь  же  отвратном  настроении,  как  и  пятью
минутами ранее. Сведения о том,  что  на  северовосточной  дороге  появилось
какое-то чудовище, были плохими,  самыми  плохими,  которые  купцу  довелось
слышать за последний год.
   - Прошу прощения, почтенные, что вмешиваюсь в ваш разговор, -  послышался
смутно знакомый голос, и Иерам невольно обернулся.
   Чуть сбоку, с какой-то неестественной улыбкой на губах стоял Харальд.
   Он похудел и осунулся, зеленые глаза  были  мрачны,  а  на  лице  застыло
странное выражение. Купцу на миг почудилось сходство со смертельно  ядовитой
змеей, которая обитает в южных лесах, у самого морского побережья.
   От такого сравнения мороз побежал по коже.
   - О, Харальд, - сказал тем не менее Иерам.  -  Рад  тебя  видеть!  Прошу,
присаживайся!
   Дородный мужчина в плаще - купец из дальнего города Ершалама - поклонился
и отошел, не желая мешать беседе.
   - Как торговля? - поинтересовался  молодой  воин.  Наедине  с  ним  Иерам
почувствовал себя еще более неуютно. Внутренний голос орал что есть  силы  -
беги, беги, опасность!
   - Ничего, - осторожно ответил купец. - Торгуем потихоньку.
   - А почему сам водишь обозы? Ведь мог бы дома сидеть, у теплой печки.
   - Не могу! - Иерам почувствовал, как покидает  его  странное  напряжение.
Словно опасность, до сих пор таившаяся в собеседнике, на  время  спряталась,
убрала острые, как бритва, когти. - Если остаюсь в  Бабиле  -  тоска  берет,
хоть вешайся!
   - Ясно, - без улыбки кивнул Харальд. - А то, что мы тогда  добыли,  никто
не пытался отобрать?
   - Нашлось несколько идиотов, - купец махнул рукой. - Только мне  повезло,
а им - нет.
   - Значит, эта штука работает. - На  лице  Харальда  появилось  задумчивое
выражение. - А сейчас куда направляешься?
   - На северо-восток, - туманно ответил Иерам, все  еще  не  понимая,  куда
клонит собеседник.
   - Я слышал, что там какая-то тварь на дорогах бесчинствует
   - Да, - сказал купец. - Рассказывают,  что  чудище  это  создал  когда-то
Владетель Канут, а после его гибели оно сбежало из-под запоров.  Подросло  и
пристрастилось к человечине.
   При упоминании о маге, зарезанном в собственном замке, по  лицу  Харальда
пробежала гримаса боли. Словно речь шла о чем-то личном и очень неприятном.
   - И как надеешься прорваться мимо монстра?
   - Не знаю. - Иерам скривился. -  Наш  обоз  невелик,  и  воинов  всего  с
десяток, но, может быть, им повезет.
   - Сомневаюсь, - усмехнулся Харальд. - Возьми меня к себе,  и  я  уничтожу
чудовище.
   Купец недоуменно уставился на собеседника, отказываясь верить собственной
удаче. Один из лучших воинов, которых он знал, сам предлагает себя в охрану.
   - Мне не особенно нужны новые охранники, - сказал  Иерам,  по  купеческой
привычке тщательно скрывая заинтересованность. - И сколько ты хочешь денег?
   - Скажи мне, куда ты направляешься, и я назову свою цену.
   Оглянувшись - не подслушивает ли  кто,  купец  наклонился  к  самому  уху
собеседника и прошептал:
   - Мы едем в замок Владетельницы Лии, везем благовония с юга.
   - Я не возьму у тебя ни единого золотого, - ответил Харальд, и глаза  его
при этом блеснули изумрудной зарницей. - Но срок моей службы кончится у стен
замка.
   - Почему?
   - Я надеюсь попасть на службу к Владетельнице.
   - Что же, попробуй. - Иерам даже не пытался скрыть  своего  удивления.  -
Тогда по рукам!
   Холодные сильные пальцы стиснули ладонь купца, и тот невольно вздрогнул.
 
*** 
 
   - Но! Не отставай, родимая! - Крик возчика донесся издали, затем  хлопнул
бич, и вновь повисла тишина, нарушаемая лишь всхрапыванием коней да  скрипом
колес.
   Дорога тянулась необычно пустынная, словно  не  июнь  -  один  из  лучших
месяцев для путешествий - властвовал над северными землями, а ноябрь,  время
холода и дождей, или март, период распутицы.
   Шелестели листвой березовые и осиновые рощи, не таясь, кричали птицы,  но
человеческих голосов, кроме собственных,  они  за  три  дня  путешествия  не
услышали. Иерам ехал впереди обоза, рядом с Харальдом, и с каждым  днем  все
больше мрачнел.
   Неразговорчивы были возчики, хмуры и молчаливы воины. На всех давил страх
встречи с неизвестным чудищем, рассказы о котором слышал каждый, и многие не
один раз.
   Подавленного настроения не могла развеять даже теплая и солнечная погода.
   В это утро, когда самый краешек светила показался над горизонтом, а траву
и  листья  усеивали  блестящие  капли  росы,  купец   проснулся   с   дурным
предчувствием Снилось ему что-то  гнусное  и  давящее,  и  ощущения  от  сна
сохранились до сих пор, когда желтый кругляш солнца навис прямо над головой,
а от утренней сырости не осталось и следа.
   Страх склизким комом ворочался в животе, заставлял внутренности сжиматься
при каждом особенно резком звуке. Иерам клял себя  за  трусость,  но  ничего
поделать не мог. Разум услужливо рисовал одну и ту же  картину  -  из  леса,
ломая деревья, точно тонкие прутики, является громадное  чудище  (купцу  оно
представлялось всегда похожим на выросшую в сотни раз ящерицу), ударами  лап
и хвоста расшвыривает  охрану,  и  челюсти,  размером  с  коромысло  каждая,
тянутся, чтобы перекусить его пополам...
   Иерам судорожно сглотнул и, вернувшись от мыслей к реальности,  не  сразу
понял, что остановил коня.
   На желтой от пыли дороги, шагах в двадцати  впереди,  что-то  сидело  Что
именно, купец не успел осознать. Его отвлек Харальд. Спрыгнув с лошади, он с
шелестом извлек меч из ножен.
   - Ну, я пошел. - Фраза прозвучала  спокойно,  словно  воин  собирался  на
прогулку.
   Когда он сделал первый  шаг,  тварь  на  дороге  поднялась  и  кровожадно
зарычала. От этого звука купец ощутил, как кровь стынет в  жилах.  Конь  под
Иерамом нервно дернулся, а из-за спины донеслись испуганные вскрики.
 
*** 
 
   Тварь оказалась не особенно велика - с крупного волка.
   Но вид ее был необычен.
   Поросшее черной шерстью тело, шесть лап, больше всего похожих на  паучьи.
Огромная пасть, полная острых и блестящих зубов, и длинный скорпионий хвост,
поднятый для удара. Алые глаза пылают, точно уголья.
   Рык прозвучал как вызов на бой.
   Не дойдя  пары  саженей  до  чудного  зверя,  порожденного  заклинаниями,
Харальд остановился. После отъезда из замка  он  постоянно  сдерживал  себя,
словно хозяин злобного пса. Любая мелочь раздражала,  противоречие  выводило
из себя, и большого труда стоило не схватиться за меч, когда мясо,  поданное
на постоялом дворе, оказывалось жестким. Несмотря на жаркую пору, его  мучил
холод. Даже на палящем солнце  порой  пробирал  озноб.  Чудовищный  волдырь,
полный желания убивать, все рос внутри, и все тоньше становились его стенки.
   И вот выпала возможность сбросить напряжение. Такая, при которой люди  не
пострадают. Тело потихоньку теплело, словно наполняясь горячей  водой,  и  в
уголках глаз клубился знакомый багровый туман.
   "К твоему рождению приложил руку маг, к моему - тоже, - подумал  Харальд,
разглядывая противника. - Ты создан, чтобы убивать. Я воспитан для того  же.
И меня, и тебя мучает одна и та же страсть. Посмотрим, кто сегодня  окажется
сильнее."
   Зверь сидел неподвижно, словно вслушиваясь в чужие мысли.
   В этот миг волдырь лопнул. Харальд ощутил, что если он  сейчас,  прямо  в
этот момент не  вонзит  клинок  в  чужую  плоть,  то  его  собственное  тело
распадется на части, разорванное напором изнутри.
   Он бросился в атаку.
   Рычание хлестнуло по ушам, точно хлыст  по  истерзанной  спине,  свистнул
клинок, и пасть щелкнула рядом с шеей Харальда. Он услышал смрадное  дыхание
хищника и едва не прозевал удар хвостом.
   Жало промахнулось всего на пару вершков.
   Харальд не испугался.
   Обжигающий жар тек по мускулам, тело полнила мощь, а длинное лезвие  было
продолжением руки.
   Он атаковал вновь,  и  отсеченная  лапа  чудовища,  скребя  желтую  пыль,
рухнула на землю. Хлынула темная, похожая на земляное  масло,  непередаваемо
вонючая кровь, а в гневном рыке появились нотки боли.
   Харальд отскочил, чтобы отдышаться,  и  это  оказалось  ошибкой.  Раненый
зверь сам атаковал со стремительностью молнии, словно потеря лапы  ничем  не
повредила ему.
   Жало с треском ударилось о меч, потом еще  одна  лапа  срубленной  веткой
покатилась в сторону, но страшные челюсти сомкнулись на голени Харальда.
   Боль оказалась настолько сильной, что не удалось сдержать крик.
   Понимая, что еще мгновение, и он будет не в силах терпеть и станет легкой
добычей чудовища, Харальд перехватил меч лезвием вниз и  резко,  без  замаха
вонзил испачканное черной жидкостью лезвие в лоб чудовищу.
   Хрустнул череп,  точно  ствол  в  бурю,  заметался  выпрямившийся  хвост.
Последнее, что ощутил Харальд, перед тем как упасть, что челюсти, сошедшиеся
на его ноге, слегка разжались.
   А затем накатила ласковая, спасающая от невыносимой боли темнота.
 
*** 
 
   Зверь и человек (человек?) перемещались с такой скоростью,  что  уследить
за движениями удавалось не всегда. Доносился яростный рев чудовища. Время от
времени солнце вспыхивало на клинке.
   А затем все закончилось. Иерам успел  заметить,  что  поединщики  сошлись
очень близко, и вдруг Харальд упал, как-то  странно,  скособочившись.  Купца
окатило ледяной волной страха - что, если зверюга кинется на обоз?  Кто  еще
рискнет вступить с ней в схватку, если она смогла сразить лучшего из лучших?
   Но чудовище не двигалось, распростершись в желтой пыли  уродливым  темным
пятном, и купец быстро пришел в себя.
   - Ты, ты и ты, - ткнул он пальцем в ближайших охранников.  -  Посмотрите,
что с Харальдом!
   Стражники заворчали, на лицах их появилась нерешительность.
   Но  мечи  с  шорохом  покинули  ножны,  и  трое  людей,  чуть  разойдясь,
направились  к  лежащим  на  дороге  телам.  Облачка  пыли  поднимались  под
сапогами, казалось, что раскаленная земля дымится.
   Примерно в сажени от Харальда разведчики остановились, затем  старший  из
них что-то скомандовал. Все трое одновременно шагнули вперед.
   Иерам невольно сглотнул, в горле было сухо, словно на пыльной дороге.
   Донесся крик стражников.
   - Харальд жив! А тварь мертва!
   - Лекаря, быстро! - крикнул Иерам и поспешно толкнул  коня  пятками.  Тот
послушно потрусил по дороге.
   Около  тела  зверя  ощущался   смрад   крупного   хищника,   а   начавшая
сворачиваться кровь  казалась  черной  и  густой,  точно  смола.  Откуда  ни
возьмись появились мухи. С деловитым жужжанием они слетались со всех сторон,
ползали по трупу, копошились в глазницах и ранах.
   Харальд же был плох. Несколько мелких царапин  не  внушали  опасений,  но
правая нога была почти перекушена  ниже  колена.  Мощные  челюсти  разорвали
мышцы и почти перемололи кость, и нога держалась вообще  непонятно  на  чем.
Раненый был без сознания, лицо его время от времени корежило судорогой.
   - Ну что? - спросил Иерам у лекаря,  которого  в  последние  годы  всегда
возил в обозе.
   - Не знаю, - мрачно проговорил тот. - Можно завязать,  лубки  наложить  и
оставить. Есть шанс, что срастется нога, но хромать он все равно будет. Но в
этом случае  может  и  заражение  начаться.  Тогда  он  умрет.  Чтобы  этого
избежать, надо ногу отрезать. Но в этом случае Харальд станет калекой.
   - Да. - Иерам на мгновение замялся, а потом  сказал  совсем  не  то,  что
собирался - Ни в коем случае нельзя резать. Промой рану, вычисти  и  закрой.
Так будет лучше.
   Лекарь с некоторым удивлением взглянул на хозяина, но спорить не стал.
   - Что же, пусть так, - сказал он и полез в сумку  за  фляжкой  с  крепким
самогоном.
   Вскоре жуткая на вид рана скрылась под слоем  чистого  полотна.  Харальда
подняли и положили на одну из телег. В сознание он так и не пришел.
   Когда обоз скрылся за поворотом, дорога осталась лежать под жарким летним
небом пустынная и скучная. Только темные  пятна  напоминали  о  состоявшейся
здесь недавно схватке.
 
*** 
 
   Харальд стоял  в  одиночестве  посреди  огромного  зала.  В  полутьме  по
сторонам и вверху угадывались стены и потолок, но  видно  их  не  было.  Под
ногами был каменный пол с искусно  выложенным  рисунком  -  переплетающимися
линиями черного и зеленого цветов.
   Впереди, шагах в двадцати, в  оранжевом  свете  факелов,  укрепленных  на
стене, было хорошо видно  продолговатое  возвышение  из  ослепительно-белого
камня, украшенное замысловатой резьбой.
   Трещала смола в сгорающих факелах, доносился сразу  со  всех  сторон  гул
множества голосов, тянущих монотонную песню. Харальд попытался вслушаться  в
нее, но, к собственному удивлению, ничего не понял.  Отдельные  слова,  даже
обрывки фраз удавалось ухватывать, но они не проясняли общего смысла.
   Пение вызывало непонятный гнев. Хотелось, чтобы оно  стихло.  Побуждаемый
раздражением, Харальд сделал шаг  вперед,  к  возвышению,  и  тут  же  глаза
поразила ослепительная вспышка.  Казалось,  что  белый  камень  засиял  ярче
солнца...
   Когда Харальд вновь смог видеть, за возвышением стоял смуглый  и  носатый
человек в высоком головном уборе, наряженный в нелепый балахон зелено-черных
цветов. В руке он держал посох, заканчивающийся двумя веточками.  Одна  была
покрыта молодыми листочками, другая же торчала засохшая и мертвая. При  виде
посоха  какое-то  воспоминание  шевельнулось  в  душе  Харальда,  но  ничего
конкретного он вспомнить не смог.
   Человек в балахоне сказал что-то,  глядя  на  Харальда,  но  слова  вновь
прозвучали тарабарщиной. На лице носатого появилась  досада,  он  повернулся
спиной и коснулся посохом стены.
   Поверхность камня заструилась, пошла волнами, точно жидкость, и на ней, к
удивлению  Харальда,  появилась   картинка.   Словно   он   смотрел   сквозь
прорубленное непонятно в чем окошко.
   За окошком большая, но темная и бедно  обставленная  комната.  Паутина  в
углах, покрытая пылью мебель - все признаки  запустения.  В  центре  комнаты
кровать, и под шерстяным одеялом  -  изможденный  человек  с  желтым,  цвета
старого пергамента, лицом.
   В глазах пожилой женщины, сидящей на стуле рядом с кроватью, -  отчаяние.
Дом посетила болезнь. Деньги ушли на лекарей и мелких магов, которые сделать
ничего не смогли. Единственное, что осталось, - ждать смерти.
   Женщина складывает руки у груди и начинает что-то  шептать.  На  лице  ее
возникает выражение отчаянной надежды.  Она  просит  помощи.  Вот  только  у
кого?
   Словно в  ответ  на  ее  просьбу  распахивается  дверь,  входит  мужчина.
Высокий, ему пришлось нагнуться, чтобы не задеть головой притолоку. В  руках
у пришельца посох с двумя веточками.
   Женщина вскакивает со стула, начинает что-то говорить, но высокий мужчина
не слушает. Он подходит к больному и решительным жестом подносит к его груди
посох. Веточки на  конце  посоха  шевелятся,  и  от  них  начинает  исходить
золотистое сияние. Оно словно впитывается в тело  больного.  На  его  впалых
щеках появляется робкий румянец, а  закрытые  доселе  глаза  приоткрываются.
Губы растягиваются в улыбке.
   Картинка пропала мгновенно, словно ее и не было,  и  по  залу  прокатился
мощный и мелодичный звон. Человек в балахоне повернулся  к  Харальду,  вновь
заговорил. Но понятнее его речи не стали.
   На лице носатого отразилось раздражение, он  стукнул  кулаком  по  белому
камню, зал озарила вспышка. Пряди света рванулись во  все  стороны,  на  миг
вырвав из темноты помещение. Оно, как и  ожидалось,  оказалось  огромным,  а
около  стен  теснились  странные  уродливые  статуи.  Харальд  не  успел  их
разглядеть, но и одних очертаний хватило, чтобы по спине пополз холодок...
   Когда помещение  вновь  погрузилось  во  тьму,  человек  в  черно-зеленом
балахоне повернулся к стене и коснулся ее посохом. Камень пошел волнами,  на
серой поверхности появилась новая картинка.
   Человек с раздвоенным посохом бредет по улице. На спине его странническая
котомка, одежда припорошена дорожной пылью. По сторонам от путника городские
дома.  Везде  грязь,  в  сточных  канавах  нечистоты.  Навстречу   страннику
попадаются либо богато одетые люди, чьи лица раздуты  от  важности,  а  тела
жирны, либо нищие, покрытые язвами, паршой и болячками...
   Глазам  странника  открывается  большая  площадь.  В  самой  середине  ее
обширный помост, на котором чернеют кресты виселиц. Тела казненных  свисают,
подобно огромным перезрелым плодам. Исполинскими черными мухами  кружит  над
местом казни воронье...
   Чуть в стороне - большое здание, судя по вывеске богатая таверна.  Путник
с посохом подходит и заглядывает в дверь. Здесь в полном разгаре пир.  Столы
залиты пивом и жиром. Кое-кто валяется на грязном, заплеванном полу, другого
рвет прямо в углу.
   Пышнотелую служанку проворно ухватывают волосатые руки, она оказывается в
объятиях плешивого широкоплечего толстяка. Девушка  пытается  вырваться,  но
тщетно. Плешивец под одобрительные вопли сотрапезников задирает ей юбки.
   Лицо странника буквально перекашивает гримаса отвращения.  Сердито  стуча
посохом и ускоряя шаг, он  отходит  от  таверны  и  идет  мимо  виселицы.  В
полутора десятках саженей открывается колодец.
   Посох опускается, и с мертвого его  навершия  начинает  струиться  серая,
едва  заметная  дымка.  Она  утекает   в   пасть   колодца,   к   маслянисто
поблескивающей воде. Лицо странника при этом искажается мукой, но он терпит,
сжав зубы и прикрыв глаза.
   Дым  прекращает  течь  из  посоха,  человек   открывает   глаза.   Устало
сгорбившись, он уходит, а к колодцу приближается  женщина.  Неспешно  орудуя
воротом, наполняет ведра.
   Вода в них  едва  заметно  дымится  ядовитым  испарением,  точно  болото.
Подбежавшая рыжая собака лакает  из  пролившейся  лужицы.  После  нескольких
глотков она замирает, глаза ее стекленеют. Язык,  покрывшийся  иссиня-бурыми
пятнами, вывалив