ветловолосого, со шрамом на щеке - поговаривали, что  он-то  и
есть основной свидетель.
     В зал пустили далеко не всех -  но,  учитывая  важность  дела,  судья
милостиво разрешил горожанам занять и пространство в дверях, и коридор,  и
ступени, так что просторное помещение суда оказалось связанным с  площадью
широкой человеческой лентой; люди передавали услышанное из уст в уста, как
передают по цепочке воду  во  время  пожара,  и  все,  сказанное  в  суде,
становилось через несколько минут достоянием площади.
     Начало слушания все откладывалось и откладывалось;  сидя  на  длинной
скрипучей  скамье,  Эгерт  равнодушно  смотрел,  как  переговариваются  за
спинкой  пустого  судейского  кресла  служители  Лаш,  как   чинит   перья
канцелярист, как  мостятся  на  скамейке  напротив  какие-то  перепуганные
лавочники - тоже свидетели, свидетели Мора... Все должно быть по правилам.
Жаль, что нельзя призвать в суд тех  несчастных,  чьи  тела  покоятся  под
холмом, жаль, что нельзя призвать декана Луаяна... Ему не  встать  из  под
земли - даже на помощь любимой дочери.
     Повернув голову, Эгерт увидел в зале студенческие шапочки с  бахромой
- и сразу же отвел глаза.
     За длинным  столом  возились  два  писца;  Эгерт  услышал,  как  один
негромко спрашивает другого:
     - У тебя нет пилочки для ногтей? Ноготь сломал, тьфу ты...
     Толпа возилась, толкалась, перешептывалась, с одинаковым любопытством
разглядывая мрачное убранство зала, писцов, Эгерта, стражников,  судейское
кресло, игрушечную виселицу  на  столе  -  точную  копию  возвышавшейся  у
входа... Скамья подсудимых была пуста, и только рядом с ней, на  табурете,
примостился невзрачного вида человечек в мешковатом балахоне; на коленях у
него лежал полотняный мешок, и в его очертаниях Эгертовы глаза  без  труда
угадали скрытый внутри предмет.
     То были клещи с длинными ручками.
     Миновало  десять  минут,  потом   еще   десять;   зрители,   наконец,
возбужденно заозирались, и Солль увидел шествующего  к  возвышению  судью.
Его сопровождал человек в  капюшоне  -  Эгерт  знал,  кто  это.  С  трудом
поднимая ноги, судья взобрался  по  обшитым  бархатом  ступеням  и  тяжело
опустился в кресло; Фагирра стал рядом,  не  поднимая  капюшона,  и  Эгерт
почувствовал на себе его внимательный  взгляд.  Судья  прошелестел  что-то
сорванным голосом - канцелярист подхватил его слова, подобно звонкому эху:
     - Введите обвиняемую!
     Эгерт втянул голову в плечи, не отрывая глаз  от  серых  разводов  на
каменном полу. Зал приглушенно зашумел, звякнуло железо - и тогда к  Соллю
вернулась его способность чувствовать чужое страдание.
     Не поднимая головы, он кожей ощутил, как вошла Тория - сплошной комок
боли и отчаяния, стянутый упрямой волей; он почувствовал,  как  первым  же
взглядом, жадным, полным надежды, она ищет в зале его, Эгерта, и как  этот
взгляд теплеет, остановившись на нем. Он понял, что  она  уже  все  знает,
знает об уготованной Эгерту роли - и все равно радуется самой  возможности
его видеть, и все равно  надеется,  искренне,  как  ребенок,  надеется  на
самого дорогого ей человека...
     Тогда он поднял голову.
     Дни допросов не прошли ей даром. Встретившись с Эгертом глазами,  она
попыталась улыбнуться - чуть  виновато,  потому  что  искусанные  губы  не
желали слушаться. Черные волосы были убраны с  необычайной  аккуратностью,
глаже, чем всегда; воспаленные глаза оставались  сухими.  Стражник  усадил
Торию на скамью подсудимых - она гадливо отстранилась от прикосновения его
рук и снова глянула на Эгерта. Тот попытался ответить подобием улыбки,  не
выдержал, отвел глаза - и встретился взглядом с Фагиррой.
     Палач на своем табурете шумно вздохнул, и вздох его пронесся по всему
залу, потому что как раз в  этот  момент  установилась  мертвая  тишина  -
обвинитель поднялся на помост и резким движением отбросил капюшон.
     Эгерт почувствовал ужас Тории - она даже отшатнулась,  когда  Фагирра
глянул на нее. При мысли, что этот человек  собственноручно  пытал  ее,  у
Солля свело челюсти от желания убить - но пришедший на смену страх  вернул
все на свои места.
     Фагирра начал обвинительную речь, и с первых же слов Эгерт понял, что
дело безнадежно, что Тория обречена и пощады не будет.
     Фагирра говорил ровно и просто, люди слушали его, затаив  дыхание,  и
только в задних рядах не умолкал  шепот  -  слова  обвинителя  по  цепочке
передавались на  площадь.  Из  речи  его,  взвешенной  и  выверенной,  как
произведение ювелира, неоспоримо следовало, что декан давно уже  собирался
отравить город и что дочь, конечно  же,  помогала  ему;  Фагирра  упоминал
такие детали и приводил такие доказательства, что у Солля  заныло  сердце:
или в университете долгое время работал шпион ордена Лаш,  или  Тория  под
пытками рассказала о самых личных, самых потаенных деталях из жизни  отца.
Толпа исполнялась негодованием -  Эгерт  чувствовал,  как  праведный  гнев
проникает по цепочке за стены  суда,  как  человеческое  море  на  площади
наливается глухим озлоблением и жаждой расплаты.
     Тория  слушала,  внутренне  сжавшись  -  Эгерт  чувствовал,  как  она
пытается  собрать  воедино  разбегающиеся  мысли,   как   вздрагивает   от
обвинений, как от ударов. Надежда ее, вспыхнувшая  было  при  виде  Солля,
теперь гасла понемногу, как дотлевающий уголек.
     Внимательно взглянув на Эгерта, Фагирра закончил, накинул  капюшон  и
отошел к судейскому креслу; по знаку судьи на помост один за другим  стали
подниматься свидетели.
     Первому, толстому торговцу, было труднее всего  -  он  не  знал,  что
говорить, и только невнятно жаловался; его слушали с  сочувствием,  всякий
человек из толпы мог сказать на его месте те же слова. Все, кто поднимался
на помост вслед за торговцем, так  и  поступали  -  жалобы  повторялись  и
повторялись, женщины плакали, перечисляя свои потери; толпа притихла, впав
в тоску.
     Наконец, список свидетелей Мора иссяк  -  какой-то  парень  из  толпы
рвался  высказаться  по  собственному  почину,  но  его   быстро   убедили
заткнуться; все взгляды, посуровевшие, угрюмые, устремились на  обвиняемую
- Эгерт ощутил удар ненависти, все силой пришедшейся на  Торию.  Беззвучно
застонав, он рванулся к ней, желая прикрыть и защитить - но остался сидеть
на месте, в то время как судья прошелестел, а  канцелярист  повторил,  что
сейчас обвинитель допросит подсудимую.
     Тория встала - одно это движение стоило ей мучительного усилия, Эгерт
чувствовал, как  вздрагивает  каждый  нерв  ее,  каждая  натянутая  мышца.
Поднявшись на помост, она мельком  взглянула  на  Солля  -  Эгерт  подался
вперед, мысленно поддерживая, обнимая, успокаивая. Фагирра встал у помоста
- по телу Тории прошла судорога, будто близкое присутствие плащеносца было
ей невыносимо.
     - Верно ли, что  декан  Луаян  был  вашим  отцом?  -  звучно  спросил
Фагирра.
     Тория - Эгерт знал, какого усилия ей это стоит - повернула  голову  и
глянула ему прямо в лицо:
     - Декан Луаян есть мой отец, - ответила она хрипловато, но  громко  и
твердо. - Он умер - но в памяти тысяч знавших его он есть.
     Зал, притихший было, зашептался.
     Губы Фагирры чуть дрогнули -  Соллю  показалось,  что  он  собирается
улыбнуться:
     - Что ж... Дочерние чувства похвальны, но они не  оправдывают  гибели
сотен людей!
     Эгерт ощутил, как Тория рывком пытается преодолеть свою боль  и  свой
страх:
     - Эти люди погублены вами. Палачи в капюшонах, теперь  вы  рыдаете  о
своих жертвах?! В ту ночь, когда явился Мор, - она обернулась к залу, -  в
ту самую ночь...
     - Не тратьте лишних слов, - резко оборвал ее Фагирра. -  В  ту  самую
ночь вы и ваш отец проводили некие магические действа в  наглухо  закрытом
кабинете... Да или нет?
     Эгерт понял, как ей страшно. Фагирра стоял рядом, вцепившись взглядом
в ее воспаленные глаза; Тория зашаталась под его напором:
     - Да... Однако...
     Широким красноречивым движением Фагирра обернулся к  судье,  затем  к
залу:
     - Всю ночь в кабинете декана горели сотни свечей... Ваши близкие были
еще живы. Наутро завыли собаки по всему городу - а ваши близкие  были  еще
живы, но вот явился вызванный чародеями Мор...
     - Неправда! - хотела крикнуть Тория,  но  голос  ее  сорвался.  Будто
умоляя о помощи, она глянула на Солля  -  и  он  увидел,  как  умирает  ее
надежда.
     - Неправда... - эхом донеслось  из  угла,  где  притаились  студенты;
толпа зарокотала так, что канцеляристу  пришлось  постучать  по  столу,  а
стражникам - вскинуть пики.
     Ободренная неожиданной поддержкой, Тория вновь смогла овладеть собой,
и Эгерт ощутил почти воочию, как сквозь сгущающуюся в ее  сознании  черную
пелену прорывается яростное желание сопротивляться, обвинять:
     - Неправда, что Мор явился  по  воле  моего  отца...  Это  орден  Лаш
призвал к нам смерть. Кто из вас знает, что есть орден Лаш на самом деле?!
Кто из вас знает, что за планы они вынашивают под капюшонами? И кто из вас
не подтвердит, что за  всю  жизнь  мой  отец  никому  не  причинил  зла...
Кто-нибудь, хоть один из вас, припомнит, чтобы он обидел  хоть  собаку?  С
помощью магии или без нее, но он служил  университету  десятки  лет...  Он
творил добро, и это он спас всех вас от Мора, он закрыл нас своим телом...
Он отдал свою жизнь, а теперь...
     Тория покачнулась от внезапно всколыхнувшейся боли -  пытки  оставили
на ее теле множество страшных отметин, Эгерт до крови укусил себя за руку.
Толпа глухо гудела; удивленные люди так и сяк повторяли друг  другу  слова
обвиняемой,  передавая  их  на  площадь,  и  в  чьей-то  душе,   возможно,
зашевелилось посеянное этими словами сомнение. Студенты повернулись друг к
другу спинами, образуя как бы  живую  крепость,  оплот  защитников  Тории;
краем глаза  Солль  заметил  господина  ректора,  держащегося  за  сердце,
протискивающегося к выходу.
     Фагирра, невозмутимый, с чуть  приподнятыми  уголками  бледного  рта,
проронил негромко:
     - Вы усугубляете свою вину, совершая  словесное  преступление  против
Лаш...
     Тории мучительно трудно было заговорить снова:
     - Вы... Не привели ни одного веского доказательства вины моего  отца.
Все, что вы говорили... ничего не... У вас нет... ни доказательств,  ни...
свидетелей.
     Она говорила все тише и  тише.  Пытаясь  разобрать  ее  слова,  толпа
примолкла, и в душном  воздухе  зала  слышны  стали  только  поскрипывание
подошв да сдерживаемое дыхание сотен людей.
     Фагирра улыбнулся-таки:
     - Свидетель есть.
     Тория хотела что-то сказать, она  уже  вскинула  голову,  изливая  на
Фагирру весь свой гнев и  презрение  -  но  осеклась  и  замолчала.  Эгерт
почувствовал, как вся ее сила, вся воля истекают куда-то, уходят, как вода
сквозь разомкнутые пальцы; надежда,  еще  теплившаяся  до  этой  минуты  и
помогавшая бороться, последний раз дрогнула  -  и  умерла.  В  наступившей
тишине Тория повернула голову и встретилась глазами с Эгертом.
     Он сидел один на бесконечно длинной скамье, скорчившийся,  обреченный
на предательство; в глазах Тории стоял тоскливый вопрос, на который  Солль
не мог ответить. Несколько  секунд  они  смотрели  друг  на  друга,  и  он
чувствовал, как борются в ее  душе  жалость,  отчаяние,  презрение  к  его
слабости; потом на смену им пришла смертельная усталость.  Тория  медленно
опустила голову, сгорбилась, и, волоча ноги, без единого  слова  вернулась
на свое место.
     Несколько секунд в зале все еще было тихо,  потом,  быстро  нарастая,
пронесся гул; канцелярист хотел было ударить  по  столу  -  едва  заметным
движением Фагирра остановил его, и  никем  не  сдерживаемый  зал  какое-то
время свободно изъявлял и удивление, и возмущение, и гнев по  отношению  к
колдунье, сдавшейся перед лицом неопровержимых доказательств.
     Наконец,  Фагирра  щелкнул  пальцами,   канцелярист   загрохотал   по
столешнице, а стражники заколотили в пол древками пик. Толпа,  хоть  и  не
сразу, примолкла. Судья что-то сказал,  Солль  не  расслышал;  канцелярист
звонко повторил его фразу, но до Эгерта, пребывавшего в муторном отупении,
эти слова дошли только тогда, когда стоящий за спиной стражник крепко взял
его под локоть и поднял со скамьи.
     Он затравленно огляделся - Фагирра смотрел на него из-под капюшона, и
в глазах его стоял доброжелательный и одновременно властный приказ.
     Эгерт не помнил, как оказался на помосте.
     Там, за стенами, вероятно, вышло солнце, и два луча его упали  в  два
высоких  зарешеченных  окна.  В  своем  углу  оживились  подавленные  было
студенты, Эгерт услышал свое имя, повторяемое по  многу  раз,  повторяемое
возбужденно, тише и громче, повторяемое равнодушно, или с изумлением,  или
с радостью и надеждой. Те, кто много дней делил с Соллем жилье и стол, кто
сидел с ним рядом на лекциях и распивал вино в веселых  кабаках,  те,  кто
знал  о  намечающейся  свадьбе,  вправе  были  ожидать   от   него   слов,
приличествующих честному человеку.
     Палач снова вздохнул, пытаясь  оттереть  от  своего  балахона  темное
пятнышко; клещи в его мешке чуть слышно звякнули, и  Эгерт  ощутил  первый
толчок вечного животного страха.
     Тория  глядела  в  сторону,  по  прежнему  сгорбившаяся,  утомленная,
равнодушная.
     - Вот свидетель обвинения,  -  веско  сказал  Фагирра.  -  Имя  этого
человека - Эгерт Солль, последнее время он был вхож  в  кабинет  декана  и
близок к его дочери... Потому его свидетельство так важно для нас -  в  ту
роковую ночь он присутствовал на отвратительном колдовском  ритуале...  Мы
слушаем вас, Солль.
     Во  всем  мире  стояла  гробовая,  неестественная  тишина.  Два  окна
смотрели на Эгерта, как два  пустых  прозрачных  глаза;  он  молчал,  и  в
столбах света танцевали пылинки, и Тория, замершая на своей скамье,  вдруг
подняла голову.
     Наверное, ей передалась его боль и его тоска - но в эту самую секунду
он вдруг ощутил, как, осознав ужас и отчаяние любимого человека, она  ищет
его взгляда.
     Он молчал, не в силах выдавить ни звука. Фагирра усмехнулся:
     - Хорошо... Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте.  Верно  ли,  что
ваше имя - Эгерт Солль?
     - Да, - механически произнесли его губы. По толпе пронесся вздох.
     - Верно ли, что вы прибыли из города Каваррена около года тому назад?
     Эгерт увидел башни и флюгера,  отразившиеся  в  воде  весенней  Кавы,
вымытую дождем мостовую,  лошадку  под  нарядным  детским  седлом,  звонко
хлопнувший ставень и смеющуюся мать с ладонью у глаз...
     - Да, - ответил он отрешенно.
     - Хорошо... Верно ли, что все это время  вы  жили  при  университете,
тесно общаясь с деканом и его дочерью,  что  она  уже  почти  стала  вашей
женой?
     Он наконец уступил молчаливым просьбам Тории и решился посмотреть  на
нее.
     Она  сидела,  подавшись  вперед  и  не  сводя  с  него  глаз;   Эгерт
почувствовал, как, поймав его взгляд, она чуть расслабляется,  и  лицо  ее
теплеет, и искусанные губы пытаются сложиться в улыбку. Ей радостно видеть
его даже сейчас, на пороге предательства, и  она  спешит  излить  на  него
неистребленную пытками, почти материнскую, исступленную нежность, ведь его
тоже пытают, пытают, может быть, горше и больнее, на глазах всего  города,
на глазах любимой женщины, она понимает, каково ему, что с ним сейчас, что
будет потом, она все понимает...
     Ему легче было бы пережить презрение, нежели сострадание. Он  перевел
на Фагирру замутненные, полные ненависти глаза:
     - Да!
     И в этот  момент  во  взгляде  Тории  что-то  дрогнуло.  Солль  снова
встретился с ней глазами - и волосы зашевелились у него на голове,  потому
что он понял тоже.
     Трясущаяся рука его легла на шрам.  Единственный  день.  Единственный
шанс. Не ошибиться в ответе...
     - Верно ли, что в ночь накануне Мора вы находились в кабинете  декана
и видели все, происходившее там?
     Путь должен быть пройден до конца.
     - Да, - сказал он в четвертый раз.  Палач  почесал  нос  -  ему  было
скучно; Фагирра победоносно улыбнулся:
     - Верно ли, что магические действия декана и  его  дочери  вызвали  в
городе Мор?
     ...Стальное лезвие распороло ему  щеку,  а  заклятье  переломило  его
жизнь. Он был самоуверен в то утро, весна выдалась  холодная  и  затяжная,
капли скатывались по стволам, будто кого-то оплакивая...  Он  не  зажмурил
глаза, когда шпага в руках Скитальца опустилась на его лицо, была боль, но
страха не было даже тогда...
     Он почувствовал, как шрам на  щеке  оживает,  пульсирует,  наливается
огнем; все еще прижимая к нему ладонь,  он  глянул  вниз  -  и  встретился
взглядом с прозрачными глазами без ресниц.
     Скиталец стоял у стены, в толпе - и отдельно от всех. Среди множества
любопытствующих, возбужденных,  хмурых  и  напряженных  лиц  его  длинное,
прорезанное  вертикальными  морщинами  лицо  казалось  бесстрастным,   как
навешенный  на  двери  замок.  "Когда  первое  в  вашей   душе   обернется
последним... Когда на пять вопросов вы ответите "да"...
     Судьба ведет его точно по намеченной ниточке.
     Он вздрогнул, потому что в этот момент Тория тоже  узнала  Скитальца.
Не оборачиваясь, Солль увидел, как распухшие губы ее сначала неуверенно, а
потом все смелее и радостнее складываются в улыбку.
     Улыбаясь, она идет на ужасную смерть. Так вышло, что помилование  для
Солля прозвучит приговором Тории - она знает это и улыбается, потому что в
ее жизни было вечнозеленое дерево над могилой Первого  Прорицателя,  и  те
ночи, проведенные при свете камина, и была его клятва - сбросить шрам ради
нее...
     Первое в душе должно стать последним. Ради нее, ради выполнения своей
же клятвы он отречется и предаст, и подпишет приговор.  Кто  затянул  этот
узел?
     Небо, он слишком долго медлит, уже волнуется зал и хмурится  Фагирра,
а палач - тот поглядывает с интересом, небрежно приспустив на пол мешок  с
клещами...
     Он зажмурился, но воображению было плевать,  открыты  его  глаза  или
нет, воображение услужливо подсунуло ему яркую до мелочей картину:  камера
пыток... В тело впиваются ремни, над  Соллем  деловито  склоняется  палач,
невзрачный, в мешковатом балахоне, и в руках его клещи...  Стиснутые  зубы
Эгерта  разжимают  огромным  ножом,  а  клещи  все  ближе,  железный  клюв
открывается,  будто  предчувствуя  трапезу,   Солль   судорожно   пытается
отвернуть голову, и где-то  в  темноте  спокойный  голос  произносит:  "За
лжесвидетельство",  и  Эгерт  чувствует  холодный  захват  стали  у  корня
языка...
     Человек не может так бояться. Так боятся звери,  попавшие  в  капкан,
так боится скот, гонимый в ворота бойни... Эгерт чудом удержался на ногах.
     Взгляд Фагирры лежал на нем, как  могильный  камень,  взгляд  Фагирры
давил, хозяйничал в его душе, путая мысли. Пятый вопрос задан...
     Он должен ответить сейчас, пока  клещи  еще  в  мешке,  пока  смотрит
Скиталец, знавший все наперед... Он ответит - и страх  перестанет  терзать
его, не зря так болит, так пульсирует, так беспокоится шрам - будто  живое
существо, будто пиявка, много дней  сосавшая  чужую  кровь  и  вот  сейчас
обреченная на погибель...
     - Эгерт, - едва слышно  донеслось  со  скамьи  подсудимых.  Возможно,
Тория не произнесла его имени вслух, но, обернувшись, он  понял,  что  она
благословляет его на пятое "да".
     ...Огонь в камине, темные волосы на  подушке...  детский  страх  -  и
доверие, тоже детское...  Высокое  окно  библиотеки...  Мокрый  голубь  на
дорожке... И солнце, солнце бьет  в  окна...  Корзинка  в  руках,  зеленые
луковые хвосты щекочут руку, и теплая булка из  ее  рук...  Снова  солнце.
Отпечаток каблука в мягкой прогретой земле... Ладони на глазах,  а  солнце
пробивается между пальцами... Пахнет мокрая трава, тает снег в волосах...
     Тория тихонько скрипнула скамьей:
     - Эгерт...
     Как она боится за него. Как она хочет, чтобы поскорее все  ко