онурой  девчонке  всю  глупость  и
никчемность ее поступков, директриса опять-таки ощущала теплые волны внутри,
на этот раз - терпения и даже некоторой жертвенности. Она гордилась собой  -
другая бы выставила  негодницу  из  училища,  но  по-настоящему  благородный
человек должен попытаться помочь глупой сироте встать на  путь  исправления.
Директриса верила, что, в сотый раз обзывая Анжелу дурой,  она  помогает  ей
выбрать в жизни правильный путь.
   Тем временем Гарольд сидел, и свиданий с ним  Анжеле  не  позволяли;  она
рыдала у дверей тюрьмы, и прохожие косились на нее с сочувствием. У Гарольда
оказалась очень богатая и красивая мать - являясь в следственную канцелярию,
она переступала через Анжелу, как через половичок, даже и не думая отвечать,
на ее робкие вопросы. Из чужих подслушанных разговоров  Анжеле  стало  ясно,
что Гарольд болен, что его перевели из камеры в больницу;
   Анжела умоляла пустить  ее  к  жениху  (при  этих  словах  красивая  мать
Гарольда поднимала брови), уверяла, что при одном виде  ее  больному  станет
легче; над ней смеялись, как над блаженной.
   Чего не сделали Анжелины  слезы,  добились  наконец  материнские  деньги:
тяжело больному Гарольду изменили меру пресечения  и  выпустили  под  залог.
Анжела буквально кинулась под машину "Скорой помощи", увозившую Гарольда  из
тюремной больницы в обыкновенную,  и,  пока  мамаша  ругалась  с  водителем,
успела вскочить в фургон, перепугать врачей и дотянуться  до  холодной  руки
лежащего на носилках парня.
   - Гарольд!
   Он пошевелился и закричал от радости. Потом - много дней  спустя  -  этот
крик долго звучал у нее в ушах, она Просыпалась от этого крика...
   В больницу Анжелу пустили. Умный Гарольд,  хоть  и  чувствовал  себя  уже
нормально - симулировал от души; в ею планы не входили ни суд, ни тюрьма. Он
собирался сбежать из  города,  найти  убежище  и  залечь  "под  корягу".  И,
разумеется, Анжела не могла не сопровождать его.
   Они удрали на мотоцикле, среди ночи, в  дождь;  они  гнали  по  скользкой
трассе, сшибая собой капли, мокрые, как утопленники-щенки,  и  орали  песни,
перекрикивая шум мотора. Они были совершенно  счастливы.  Перед  ними  лежал
весь мир.
   Незадолго до рассвета они нашли у дороги остановку рейсового  автобуса  -
павильончик с тремя стенами и скамейкой - и развели под крышей костер.  Было
очень холодно и очень весело; они протягивали руки к огню, грели друг  друга
губами, дыханием, и разомлевшая от счастья Анжела рассказала  Гарольду,  кто
она такая и каким свойством обладает. И объяснила, смеясь,  что  за  болезнь
настигла его ни с того ни с сего в следственном  изоляторе;  и  похвалилась,
что, если бы не она - Гарольда ни за что бы не выпустили под залог...
   Он все еще улыбался и целовал ее. Кажется, он не поверил.

***

   - Так и не поверил? - спросил Влад, когда молчание слишком уж затянулось.
   - Поверил, - медленно сказала Анжела.  -  Убедился...  На  практике,  так
сказать.
   И снова стало тихо. За окном,  выходившим  на  восток,  было  уже  совсем
светло; прошло минут пять - и первый солнечный луч, протянувшийся над землей
почти горизонтально, уперся в стену напротив, высветил старые обои,  и  Влад
впервые за годы в этом доме разглядел их рисунок - мелкие белые соцветия  на
зеленовато-сером фоне.
   - Только полная, законченная, стопроцентная идиотка могла рассказать  ему
то, что рассказала я, - траурным голосом сообщила Анжела. -  Потому-то  я  и
говорю, что любила его, как в книгах. Где любовь, там и дурь.
   - Что же было дальше? - спросил Влад после новой паузы.
   - Дальше, - Анжела поморщилась, - дальше... все было очень плохо. Гарольд
убедился, что я не вру. И возненавидел. Это были кошмарные дни - для меня...
но и для него. Он бы убил меня, если бы я ему не сказала,  что  тогда  и  он
сдохнет тоже. А потом и страх смерти перестал его удерживать. Он рассказывал
мне сто раз, как посадит меня на мотоцикл, сам сядет за руль - и  на  полной
скорости врежется в стену. Он рассказывал  в  подробностях,  ему  доставляло
удовольствие видеть эту картину... И всякий раз,  когда  мы  куда-то  ехали,
когда он разгонялся, как ненормальный, - я ждала, что вот сейчас он исполнит
что обещал.
   Анжела перевела дыхание.  Солнечный  квадрат  лежал  на  пыльном  паркете
посреди комнаты.
   -  Мой  страх  ему  нравился.  Он  выбирал  самые  загруженные  трассы...
Наверное, из-за него были аварии. Раза два точно были. Страдали  все,  кроме
нас на нашем мотоцикле. Три раза за нами гналась полиция... Я подумала: если
его поймают, то уже точно не выпустят. Я хотела, чтобы  нас  поймали.  Чтобы
этот кошмар наконец закончился... Но  он  все  длился  и  длился.  От  тоски
Гарольд стал пить, напивался и бил меня, я  поняла,  что  либо  сбегу,  либо
околею. Однажды он выпил больше обычного... я огрела его по  голове  палкой.
Вытащила все деньги из его брюк - немного, остатки... и  удрала.  Шарахалась
от каждого куста... потом я узнала, что на  другой  же  день,  как  я  ушла,
Гарольда взяли наконец, и что он умер в тюремной больнице, и  что  его  мать
добилась суда над врачом - за неверный якобы диагноз... Послушай, ведь я его
убила, как ни крути. Но я не хотела. И ведь потом... разве  такие,  как  он,
должны жить?!
   - А такие, как мы? - спросил Влад.

***

   Они выехали за продуктами - вместе. В пятнадцати минутах езды был большой
продуктовый магазин, но  Влад  двинулся  дальше,  к  исполинскому  торговому
центру, возвышавшемуся на окраине города, как туша каменного динозавра.
   - Ты замечала когда-нибудь, что общение с человеком в  большом  помещении
снижает риск привязывания? А тесное  помещение,  лифт,  например,  наоборот,
этот риск увеличивает?
   Они вошли под своды торгового зала.  Вдоль  полок  и  стеллажей  свободно
можно было гонять на мотоцикле.
   - А ты замечала, что, если в помещении много людей - общение с  любым  из
них безопаснее, чем если бы оно происходило один на один?
   Анжела хмыкнула. Это мог быть знак недоверия, это могло быть и восхищение
глубокими познаниями Влада. Они нагрузили две тележки запасом продовольствия
на две недели вперед.
   - ...Вот потому-то я езжу сюда.  Здесь  самообслуживание,  плюс  двадцать
касс, девушки за которыми постоянно, меняются, и...
   Проходя мимо юноши-охранника, Анжела  выпустила  из  рук  пачку  печенья.
Охранник нагнулся и поднял похрустывающий круглый пакет; Анжела  рассыпалась
в благодарностях. Влад видел, как  она,  подойдя  к  юноше  вплотную,  нежно
пожимает ему запястье - как будто он не печенье поднял, а  по  меньшей  мере
избавил ее от террориста. Юноша слегка удивился, но порыв красивой дамы  был
скорее приятен ему, чем наоборот; он бы и тележку ее покатил, если  бы  дело
происходило на улице, если бы служба не предписывала  ему  стоять  именно  в
этой, и никакой другой,  точке  зала,  следить  за  порядком  и  отлавливать
воров...
   - Зачем? - только и смог спросить  Влад,  когда  они  грузили  припасы  в
машину.
   - Потому что имею право, - резко сказала Анжела. - Меня бесит твоя заячья
манера - не высовываться, не касаться, не встречаться, чтобы, не дай бог, не
привязать... Ты всем своим видом извиняешься за то, что  появился  на  свет.
Мне противно. Я не собираюсь играть в эти игры, так И  знай,  и  продукты  я
буду покупать рядом с домом - мне так удобнее. К тому же  я  люблю,  знаешь,
когда мне радуются, а не просто благодарят за покупку с видом свежемороженой
рыбы...
   Влад ничего не ответил.

Глава 11
ВАЛЬС

   С этого дня она перестала проводить дни взаперти. Позавтракав - а  иногда
и до завтрака - Анжела отправлялась на автостанцию пешком (свою машину  Влад
ей не давал) и возвращалась на такси поздно ночью, а то и под утро. В  ответ
на попытку Влада выяснить, где она бывает,  Анжела  подняла  брови  с  видом
человека, которому дошкольник читает лекции о морали:
   - С чего ты взял, что имеешь право знать обо мне, что пожелаешь?  Ты  мне
никто. Сиди и молчи.
   И Влад молчал, пока однажды Анжела не вернулась домой уже не на такси,  а
на маленькой спортивной машине, за рулем которой  обнаружился  широкоплечий,
коротко стриженный мужчина в черном пальто до земли. Анжелин спутник высадил
ее из авто по всем правилам джентльменства; Анжела прекрасно знала, что Влад
наблюдает за ней из окна кухни,  а  потому  (или  была  и  другая  причина?)
приподнялась на носки и поцеловала мужчину в слегка небритую серую щеку.
   Кавалер сел в машину и укатил; Анжела вошла  в  дом  с  видом  рассеянной
королевы.
   - Кто это был? - спросил Влад, едва сдерживая ярость.
   - Не стоит ревновать, - ответила Анжела. - Ты сам  по  себе,  я  сама  по
себе. А я уже взрослая девочка и могу делать что хочу.
   - Ты соображаешь, что будет, если ты привяжешь его?!
   Анжела обернулась в дверях своей комнаты:
   - Он уже. Он совсем ручной. И он очень богатый... разве это плохо?
   И она захлопнула за собой дверь, а Влад пошел на кухню, отрезал  огромный
кусок ржаного хлеба и сунул в рот. И жевал, жевал, не запивая  водой,  сгрыз
второй кусок, а потом третий и  ощутил  наконец  тяжесть  в  животе,  однако
душевной легкости, разумеется, не добился.
   Наверное, он был слишком мягок с ней. Она почуяла в  нем  слабину  -  уже
тогда, когда он вернулся, чтобы подобрать ее, умирающую, в сугробе у  своего
порога. Вот если бы он позволил ей умереть - она приняла бы его  всерьез,  о
да, это правда...
   Влад криво усмехнулся. Вспомнилась  сказка  про  волшебного  петуха  (или
гуся? или индюка?), к которому приклеивались люди. Старшая сестра ухватилась
за крыло, средняя - за старшую, младшая - за  среднюю,  и  эта  цепочка  все
росла за счет ничего не подозревающих прохожих, и  каждый  был  прилеплен  к
двум другим, а через них - к гусю (или  все-таки  петуху?).  Забавно  будет,
если за Анжелой потянется целая  гроздь  "приклеенных"  поклонников,  и  что
тогда будет делать он, Влад, и куда он спрячется, и как он будет жить?..
   Он вспомнил широкоплечего. Да, тот  под  стать  Анжеле;  Владу  сделалось
стыдно и горько при мысли об их с Анжелой единственной ночи. И  еще  хуже  -
при мысли о женщинах, которых он любил, чтобы наутро расстаться.  Он  сел  и
попытался вспомнить их имена, хоть что-нибудь, что сохранилось от них в  его
жизни. Регина была невысока ростом, очень серьезна, в постели молчалива, как
камень. Римма рассорилась со своим парнем, а  Влад  был  для  нее  средством
мести, и потому любила она  громко,  темпераментно  и  напоказ  -  наверняка
воображая себе, что ее проштрафившийся ухажер кусает локти под  кроватью.  А
эта девушка... нет, ее звали по-другому. Как ее звали? Никак, она не назвала
своего имени, в этом не было надобности.
   Он честно старался  вспомнить  всех,  но  на  память  приходил  почему-то
красный резиновый мячик, скатывающийся с кирпичной парковой дорожки в кусты.
Что было связано с этим мячиком? Кто был на другом  конце  его  замысловатой
траектории? Кому потом пришлось вынимать его из кустов?
   Он попытался представить Анну и вспомнил ее  -  целующуюся  со  Славиком.
Нет, к этому действу не подходило  слово  "целующийся";  за  розовым  словом
стояли вековые напластования пошлости, в то время как  эти  влюбленные  были
естественны, будто крик боли...
   Он отправился в кабинет и сел за компьютер.

***

   " - Мы входим в комнату, - говорил Философ, -  и.  начинаем  чувствовать,
понимать, постигать. И через некоторое время  замечаем,  что  в  углу  нашей
комнаты сидит Она. Мы пугаемся, но скоро забываем об этом и  садимся  к  ней
спиной. И продолжаем понимать, узнавать, чувствовать. Мы  заняты  делом,  мы
увлечены собой и только изредка, вспомнив о Ней, оглядываемся на  нее  через
плечо. Она по-прежнему сидит в углу комнаты и, кажется, не обращает  на  нас
внимания. Только иногда - когда ей надо взять книгу с полки  или  поворошить
угли в камине - Она поднимается, проходит мимо нас и делает свое дело. Тогда
мы на  какое-то  время  замираем,  будто  только  сейчас  заметили  Ее.  Она
возвращается в свой угол, и мы снова сидим к
   Ней спиной.
   Некоторые смельчаки находят в себе силы развернуть свое кресло и усесться
к Ней лицом. Сомнительное удовольствие; правда, кое-кто  находит  и  в  этом
свою прелесть... Некоторые, наоборот, уподобляются детям,  упрямо  отводящим
взгляд от когда-то напугавшей их картинки и книге, и никогда не оглядываются
на Нее даже через  плечо.  Но  мы-то  с  вами,  хозяева  прекрасной  светлой
комнаты, в  углу  которой  сидит  Она,  -  мы-то  понимаем,  что  только  Ее
молчаливое присутствие придает смысл каждому нашему вздоху..."

***

   Влад сидел, глядя в темное окно, но не видел ни леса, ни дороги, а только
собственное отражение, будто в метро. Как ему бороться с этой женщиной? Надо
ли с ней бороться? Задушить? Если бы он был склонен к суициду...  Ему  очень
хочется закончить Гран-Грэма. Дождаться переводов.  Дождаться  фильма.  Черт
побери, ему есть ради чего жить, почему какая-то женщина должна  менять  его
планы? Разумеется, проще всего уехать... исчезнуть. Умирая, она, может быть,
вспомнит этого Гарольда... Всех, кого она привязала - и бросила... Хотя нет,
никого она не  вспомнит.  До  самой  последней  секунды,  до  окончательного
освобождения от уз она будет заниматься собой, только собой. Поэтому никакой
"показательной разлуки" не будет - унизительно, бесполезно, так малыш  лезет
на люстру, вооруженный намыленной веревкой, потому что ему,  видите  ли,  не
дают до полуночи играть на компьютере...
   Значит, он будет терпеть ее рядом с собой. Всю жизнь  -  долгую,  как  он
надеется.
   Изменить Анжелу?
   Проще утопить рыбу.

***

   Утром он застал ее, пробирающуюся  из  спальни  в  ванную.  Очень  удачно
застал - сонную, непричесанную, беззащитную. Влад  встал  на  ее  пути;  она
плотнее запахнула халат, посмотрела раздраженно и мутно:
   - С добрым утречком... Не мог бы ты убраться с дороги?
   - Такси будет через полчаса, - сказал он  мягко.  -  Давай-ка  быстренько
мойся, собирайся, и я тебя провожу.
   - То есть? - спросила Анжела после паузы.
   - Я не хочу, чтобы ты жила у меня в доме, - объяснил Влад.  -  Я  сам  по
себе, ты сама по себе, ты уже взрослая девочка... и так далее.
   - Что, показательные выступления? - тихо спросила Анжела. -  Демонстрация
решимости? Ты сам прекрасно понимаешь, что выглядишь смешно. Хочешь напугать
меня? Дешево. Я не ведусь на понты.
   Ты не поняла, - сказал Влад. - Никто не  помешает  тебе  навестить  меня,
когда ты почувствуешь себя плохо. Пожалуйста, приходи, я, наверное, буду рад
тебя видеть. Но жить в моем доме ты больше не будешь.  До  приезда  такси  и
осталось двадцать пять минут, и я не хотел бы отбирать  у  тебя  драгоценное
время.
   Анжела смотрела на него исподлобья. Кажется, она все еще не верила.
   Такси пришло минута в минуту; Влад вышел к водителю, извинился и попросил
обождать четверть часа. Потом поднялся к Анжеле; она сидела посреди  комнаты
для гостей, разбросав по плечам влажные волосы, вызывающе домашняя,  теплая,
расхристанная.
   - Четверть часа, - сказал Влад. - Помочь тебе собраться?
   - Я не хочу никуда уезжать, - сказала Анжела почти весело.
   - Это мой дом. - Влад раскрыл  шкаф,  вытащил  с  нижней  полки  Анжелину
сумку. - Я пригласил тебя в гости, а  теперь  я  прошу  тебя  оставить  меня
одного. Давай-ка скорее,  иначе  таксисту  придется  доплачивать  из  твоего
кармана.
   - Это похоже на сцену ревности, - сказала Анжела. - Из-за этого...  из-за
Никиты? Я пошутила.
   - Собирайся, - повторил Влад.
   - Я никуда не поеду.
   - Ты поедешь. И всякий раз, когда узы придавят тебя, ты  будешь  являться
сюда на поклон. Ты будешь ползать по крыльцу, как уже  ползала  когда-то.  Я
буду жалеть тебя и впускать в прихожую - на пять минут. И ты будешь  уходить
- до следующего раза... Вот как это будет.
   Анжела оскалилась:
   - Ты забыл сказать, что, пока  я  буду  ползать  по  крыльцу,  ты  будешь
ползать по полу - с другой стороны двери. Ты не пробовал заколачивать гвозди
затылком? Ощущение примерно такое же...
   Снаружи просигналила машина.
   - Еще минута - и я выкину тебя за порог  вместе  с  пустым  чемоданом,  -
сказал Влад. И, встретившись  с  ним  глазами,  Анжела  вдруг  быстро-быстро
начала собираться.
   Закинула на плечо сумку. Остановилась в дверях, глядя Владу в глаза:
   - Ты меня еще попросишь, чтобы я вернулась! И зашагала к машине.

***

   Влад сел за работу и не вылезал  из-за  компьютера  два  дня  подряд.  На
третий  день  ему  стало  холодно  посреди  жарко  натопленной  комнаты;  он
проглотил заранее заготовленную таблетку,  выпил  чая  с  лимоном  и  лег  в
постель.
   Должны  были  существовать  какие-то  механизмы  противодействия  узам  -
какие-то уловки, позволяющие смягчить приступ.  Влад  пил  разогретое  вино,
глотал сердечные и сосудорасширяющие, потом принял снотворное -  но  сна  не
было, был полусон-полубред, ему виделась Анна, идущая  поутру  в  ванную,  в
коротеньком халатике, с голыми ногами. Влад догонял ее, Анна оборачивалась -
и оказывалась Анжелой, и Влад хватал ее, желая мять, как пластилин.  Теперь,
когда он полностью осознал свою незримую зависимость от Анжелы,  причиняемые
узами страдания перестали быть безличными. У  его  боли  было  лицо  Анжелы,
грудь Анжелы, ноги Анжелы; ощущение было такое, будто он людоед и  хочет  ее
съесть. Потом, вынырнув из короткого забытья, он оказался уже сатиром -  ему
хотелось Анжелиного тела, хотелось насиловать еще и  еще,  раздавить  собой,
разъять... Потом Анжела привиделась ему в виде бесконечного ряда  стеклянных
статуй. Он шел вдоль этого ряда и  бил  стекло  железной  палкой,  очередная
статуя рассыпалась осколками, но Анжелы  не  становилось  от  этого  меньше.
Следующая статуя бесстыдно улыбалась, Влад шел к ней  и  бил  своей  палкой,
рука немела от напряжения, а за разрушенной статуей  вставала  еще  одна,  и
еще... Вдребезги...
   Влад разлепил глаза и понял, что дребезжит дверной звонок.  Посмотрел  на
часы; было полчетвертого, но за окнами стояла темень, значит,  полчетвертого
ночи...
   Он понял, что надо встать. Что надо выглядеть как можно более здоровым  и
небрежным; от того, каким он откроет дверь, зависит очень  многое.  Зависит,
может быть, их будущее.
   Каждый звонок был как хлыст. Под этим хлыстом хотелось кинуться к  двери,
поскорее распахнуть ее, сейчас этот кошмар закончится, сейчас...
   Влад вошел в ванную. Не глядя на себя в зеркало,  умылся  ледяной  водой;
руки дрожали. Влад растер лицо полотенцем;  на  краю  ванны  лежала  забытая
Анжелой мыльница. Картинка перед глазами  странно  подергивалась,  и  потому
казалось, что мыльница ползет, перебирая короткими красными лапами.
   Он подошел к двери. Звонок теперь не прекращался ни на секунду  -  выл  и
выл.
   Влад задержал дыхание и отпер дверь.
   Мокрый трясущийся комок упал к нему в руки; ночь сделалась  светлой,  как
день, с головы до ног пробежала полна  абсолютного  счастья,  младенческого,
животного, физиологического.  Где-то  звенели  колокольчики...  где-то  пели
птицы.  Солнечный  луч  касался  щеки.  Тепло,  легко,  секунда  длится   до
бесконечности, дождевая пыль под оранжевым фонарем застыла,  как  брызги  на
стекле, время не течет...
   Двинулось. Снова затикали секунды; дождевые капли  ринулись  вниз.  Ночь,
мелкий дождик,  ранняя  весна.  Женщина  в  мокрой  шубе,  вызволяющаяся  из
Владовых объятий.
   Она сразу же отвернулась и зашагала к воротам.  В  воротах  остановилась,
глянула на стоящего в дверном проеме мужчину:
   - В следующий раз ко мне приедешь ты. Гостиница "Турист", номер пятьдесят
два, - и зашагала пешком к автостанции. Пешком,  на  высоченных  каблучищах,
под дождем.

***

   Живя рядом, они осознавали свою зависимость друг от друга, осознавали, но
не чувствовали. Теперь каждый день  превратился  в  новый  раунд  молчаливой
сх