от ловкий жид! Сорок лет  пердит в музее, ни
х...я не делает и каждый день жрет куг'очку! И, конечно, косит под русского,
нормальное дело. Рабинович - а заделался Двориным!"


19


     Меж тем  разоблачение  культа  личности  шло в рост.  Рывдина посмертно
реабилитировали. Из  музея  были  убраны  упоминания  о  его  предательстве.
Областная  газета рассказала  о "выдающейся  деятельности товарища Рывдина в
период гражданской  войны". Например, 4 апреля 1918 товарищ Рывдин  и другие
руководители организовали  отпор  белым бандам  и  их  разгром. Оказывается,
белые были остановлены у дома Зарывнова (губисполкома),  не смогли взять дом
Панкратова (ревком) и уже к полудню были выброшены из города.



     Дворин не вышел на работу. В зной и безветрие у него вдруг начался жар.
Воспаление  легких  мучило полмесяца. Он как-то  обломно  состарился. Густые
волосы  почти сплошь поседели, мешки под глазами отвисли, иссеченные мелкими
морщинками.
     Появившись  в  музее,  он  сидит  на  своем стуле  у  стены изнемогший,
немо-безучастный. В пустой зал вошел юноша интеллигентного вида. Приблизился
к картине "Набег белых..."
     Старик на стуле неуловимо изменился.  Какой зоркий, впивающийся взгляд.
Юноша и не заметил, что кто-то встал рядом.
     - Как прут...
     - А? - посетитель повернулся к старику-еврею.
     Посетитель слышит: были  взяты  губисполком, ревком,  взят  весь город,
белые маршировали по нему с песней...
     - Это выдумали в период культа личности! - юноша возмущен.
     Старик смеется мелким, квохтающим, недобрым смехом.
     -  Марш с  песней не  выдумали  в период культа  личности! Я вам больше
скажу...
     День-другой - он подходит еще к одному...  Еще... "Ну, наши им задали!"
-
     "Конечно...  К  ночи  того  же  дня   освободили  эти  здания".  Тихое,
настойчивое:
     "Было в семь раз меньше...", "Не имели артиллерии..."
     Вот  как упорен  старик.  Настоящий  осколок  культа...  И  вдруг людей
осенило: он был провокатором!
     Вспомнилось, как он заговаривал  с  людьми в музее "в то  время...", "в
самое-самое...  когда  по  ночам  черный ворон..." Провоцировал,  вкрадчивый
еврей, гадина: "Я вам  больше скажу..." - а потом  человека ночью... Вот что
он делал все те годы, Иуда! Питался человеческой кровью!
     Два пенсионера (тот и другой побывали директорами  музея в  те времена)
проговорились: до  них доходило, какие двусмысленные разговоры ведет Дворин.
И сомнений не возникло, что  он работает на НКВД. Конечно, не  подали вида -
поостереглись.  А вы  бы  не  поостереглись? В  ту  пору один из  директоров
опасливо  поделился  с завотделом  культуры.  В  облисполкоме  подумали  - и
выделили Дворину отдельную двухкомнатную квартиру.
     Отдельную двухкомнатную - низовому служащему музея!..  Директор  жил  в
коммуналке!


20


     Погубить сотни людей, чтобы  получить квартиру! чтобы, когда все  сидят
на  пайке,  каждый день  "кушать  куг'очку"!  (В  НКВД ему платили подушно!)
Жидюга... Ирод... Искариот... Нет проклятия, какое не пало бы на Дворина.
     На  улице  на  него  показывали  детям:  "Этот  старик  посадил  твоего
дедушку!"  Он посадил пол-Оренбурга, жидовская тварь. Он-он-он!.. Если бы не
побаивались Толю Вывалова, Двориным выбили бы окна.
     Однажды, когда Дворин  шел вечером домой, у его ног разбилась брошенная
сверху бутылка. В другой раз из подъезда навстречу выскочил мужчина в темных
очках, ударил в лицо кулаком и убежал.
     Оставался год до пенсии,  но ему предложили уйти  "по собственному"  во
избежание осложнений... Показали жалобы посетителей, к которым он пристает с
"измышлениями".
     Кем  ему  теперь работать?  Искал место  билетера  в  кино,  вахтера  в
общежитии - не брали... Наконец устроился гардеробщиком в столовую. И тут же
стали говорить: ага, не те времена, никого не посадишь, и еврей нашел другое
теплое местечко. Таскает домой краденое мясо!
     Хотя знали: мясо - гардеробщик?
     А поглядите, кто  завстоловой?  Еврей. То-то и пригрел!  Ну,  не совсем
еврей:  жена -  еврейка. Какая разница? Одна кодла. Вообще-то, и  она не  то
чтобы еврейка  -  ее  сестра  замужем  за  евреем...  Все евреи -  не евреи,
ха-ха-ха! Обычные жидовские штучки. Надо смотреть, кому идут кости и жилы, а
кому
     мясо - и все станет ясно! Пристроили свою сволочь: три раза в день -
     бесплатное горячее, и домой носит полные сумки...


21


     Толя  Вывалов  знает,  что  тесть не  носит домой полных сумок. Вывалов
разочарован в еврее, если не сказать больше.
     То, что он стучал, - это само собой, и оно неглупо. А что - тупо ждать,
когда тебя укатают на Колыму или сведут вниз по лестнице? Стучали все! Но не
все умели, и не всем везло.
     Тесть умел, и ему везло.
     Но, оказывается, и еврейская голова не застрахована от маразма. Видать,
не зря толкуют про эту гадость - склероз. Тяжелый случай!  Поют новые песни,
а он  все на  той  же  ноте: "Я вам больше  скажу..." На  х...я?! Умственная
инвалидность.  А  Толя  страдай. Идка  по ночам плачет, спать не дает.  Теща
вкусно готовить перестала.  Сляжет  -  и  придется  помогать Идке полы мыть,
стирать. Разве жизнь и так недостаточно однообразна? Хорошо еще, что природа
пока не вовсе похерена и иногда утешает. ..
     Южноуральское резкое  лето! Оно исходило  терпко  забродившими  сочными
силами.  Поутру вдоль проселков дымились  в  росе, дозревая, ячмень и озимая
рожь. В перелесках, там, где расступались клены и тополя, вымахали из жирной
почвы  наливные  тучные  травы.  В их ровной зелени  влекуще-улыбчиво синели
колокольчики, цвели  золотистые  скабиозы, к ночи душистый  табак  распускал
свои бархатисто-бордовые  звезды.  Поспела  благодатно уродившаяся  черника.
Огороды изобиловали редиской и зеленым луком, картофельная  ботва разрослась
ввышину,  обещая   россыпи  полновесных  клубней.  Виктория  укрупнилась  и,
ярко-красная, насыщенная сладостью, так и просилась в рот.
     В то воскресенье теща и Ида, взяв дочку, уехали на дачу к родне. Старик
сказал - ему  нездоровится. Дело известное: он  терпеть не  может  поездки в
гости, компании, праздники.
     Толя встал в половине двенадцатого. Накануне браконьерничал с дружками,
подфартило наваристо: убили  косулю.  В  каком  наплыве вожделения он  тащил
домой свою долю!.. Засыпал  в мыслях  о  залитых  острым  соусом, сдобренных
чесноком зразах.
     Теща умотала  - придется поработать  на себя  самому.  Любишь  кататься
-хм...
     Толя не  признает мясорубку  - теряются соки. У него  особое деревянное
корытце  и  тяпка  -  массивная полукруглая  острая  лопатка, насаженная  на
крепкий черенок. Он сидит на кухне и измельчает куски мяса в корытце.
     Окно обращено во двор, он не асфальтирован, и возле замыкающих его стен
укоренились крапива и мясистые лопухи, их оплела сорочья пряжа, вскинул свои
верхушки  подорожник. Из  полуподвала  видны побеленные  основания  тополей,
цветущая лебеда. В открытую фортку доносятся запах дворовой мусорной прели и
невнятный аромат зелени.
     Вошел  Дворин  в  застегнутой  до горла  теплой  кофте,  снял  с  плиты
закипевший  чайник, заваривает себе  грудной чай. Покашливает, руки  дрожат.
Морщинистое лицо изжелта-бледно,  в пятнах старческой пигментации, мешки под
глазами свисают  складками. До  шестидесяти  не дотянул,  а  дашь  хорошо за
семьдесят. Толя чувствует что-то вроде жалости.
     - Эх, Наумыч, - в глаза обычно называет тестя по отчеству, - не  могу я
глядеть, как ты сам себя наказал...
     Тот,  по обыкновению, молчит. Зять ему  не  то  чтобы противен,  он  не
худший  из  тех,  что  были   возможны.  Дворин  относится  к  нему   как  к
нормально-неизбежному обстоятельству.
     - Я... - Вывалов стоит у стола, рубит тяпкой мясо в корытце, здоровяк в
свежеглаженой белой майке, - я тебя не сужу... ну, ты понимаешь... Правильно
делал.  Весь  мир -  бардак,  все  люди  - бляди!  Но  потом  надо  же  было
сообразить.
     Слышит он, нет? Вот маразматик! Присел к столу с краю, чай будет пить.
     -  Может, тебя это не волнует, - наставительно говорит Толя, -  а семью
волнует! Мне влияет на нервы.
     Дворин  отхлебнул  чаю.  Он  столько  лет пьет из  источника.  Пить все
тяжелее. Но,  кажется, уже недалеко до конца.  Он  будет  пить до конца, как
пил.
     -  Ты был умный  человек,  Наумыч. Ты был  хитрый человек!  Неужели  не
соображаешь, как ты свихнулся?  Ну,  скажи мне, объясни, зачем ты талдычишь:
город взяли, город взяли?
     Отмолчится... нет, смотри-ка - поднял взгляд, произносит с апломбом:
     - Потому что взяли! И прошли по нему...
     - Да хоть бы и так, тебе это надо?!
     - Мне это надо!
     - Ну-ну... вот он и есть... склероз. - Толя хотел сказать: "Маразм".
     Он  переключил мысли на зразы. Эх, и обжираловка будет  сегодня! У него
припрятана   и   бутылка   перцовки.   "Зубровка"   или   старка   были   бы
предпочтительнее (сорок градусов, а перцовка - только тридцать), но их редко
найдешь  в магазинах, и дороговаты. Ладно перцовка  есть. Стал насвистывать.
Перекладывает фарш в  миску, тяпка на столе. Давеча дружки пели это...  Толя
напевает: "Моряк поехал  в Ашхабад, а  водки  нет  в песках... устал искать,
устал искать..."
     Старик встал, шибнув стол: стакан с чаем - на пол. Хвать тяпку - острие
уперлось Толе под подбородок. Рука не дрожит. А глазищи!
     - Батя... - Толя шепотом.
     Легонечко назад от острия... сунет тяпкой - перережет горло.
     -  Украли!..  Испохабили...  -   яростный  хрип;   лицо  исказилось.  -
Изгадили...
     Швырнул тяпку на стол. Как голову держит!
     Толя   переложил   инструмент  подальше,   на   подоконник.  Встряхнуть
старикашку за шкирку?
     -  Что  такое? -  Вывалов  хочет рассвирепеть. Что-то  ему мешает.  Вид
старика. Тот никогда не стоял таким... таким, хм... героем.
     - Что, ну?.. - повторил Толя грубее, и тут  показалось более интересным
поиздеваться: - Взяли город, а? Взяли? Город взяли!
     - Взяли.
     - Ха-ха-ха! - Вывалов в восторге бьет себя  ладонями по груди. - И, это
самое, с песней...
     - Да. Прошли по нему с песней. И как прошли!
     - Ги-ги-ги-и!  -  Толя  пару  раз подпрыгнул  на  месте, шлепая себя по
коленкам. - И ты сам видел? Ты там был?
     -  Я  - шел! - сказал Дворин с горькой гордостью. - С  песней,  которую
потом украли и изгадили.
     Толя хохотнул еще раз-другой.
     Замолчал.
     Вглядывается  в  стоящего перед  ним  тестя...  осанка...  выражение...
Обалдеть!  Шестеренки  искрометно завращались в  голове  Толи.  Он отнюдь не
дурак,  Толя Вывалов. Мысль пошла... Вот почему... "Я вам больше скажу..." -
вот оно что-оо! Он не из этих, а... Он?!
     - Батя... - рот не  закрылся, - ты...  - Толя вытер слюну с угла рта, -
брал город? Я никому ни-ни! - он перекрестился, - чтоб  я сдох! А эти козлы,
хо-хо-
     хо! ой, козлы-ыыы... Они все козлы против тебя, батя.



     - Уважаю! - вскричал Толя, чувствуя, что, может, и не врет. - На колени
     встану - спой ту песню!.. - встал на колени.
     - Брось клоунаду, - в сердитой рассеянности сказал Дворин.
     -  Я  ниц распр-р-ростр-рюсь! - Толя,  повалившись  на пол,  исподлобья
глядел на тестя, протягивал руки к его ногам.
     - Встань! - сухо сказал Дворин.
     - А?
     - Не лежать же на полу.
     - Ага, - Толя сел на табуретку, насвистывая.
     Мама родная - старик поет!

     Шотландский парень Далгетти
     Поехал в Эр-Рияд...

     Куплет следовал за куплетом, и, когда припев  повторился, Толя  ухватил
его, и пошел дуэт:

     Устал идти, устал идти!
     Где взять глоток вина?
     А ждет тебя, мой Далгетти...
     .....................................................

     "А ждет тебя, мой Далгетти"
     "А ждет тебя, мой Далгетти"
     "А ждет тебя, мой Далгетти..."


#



     *Правильно суфражистки - участницы  женского  движения (2-я пол. 19 в.,
Англия,   США,    Германия),   выступавшего   за   предоставление   женщинам
избирательных прав (Прим. автора).


     Повесть идет четвертой, после повести "Комбинации против Хода Истории",
в сборнике под общим названием "Комбинации против Хода Истории".



   Игорь Гергенредер.
   Комбинации против Хода Истории


     © Copyright Игорь Гергенредер
     Email: igor.hergenroether@epost.de
     Date: 09 Oct 2000
     Сборник "Комбинации против Хода Истории", повесть 3.



1.


     Апрельским  днем 1918 в Кузнецк  вошла вооруженная  часть: верховых  не
менее ста,  и  раза в  три больше  людей катило  на подводах.  На передней -
кумачовое знамя, белым по красному надпись:  "Отряд Коммунистической Красной
гвардии "Гроза". А пониже: "Командующий Митрофан Пудовочкин".
     В голове отряда  ехал  на  бурой  лошади  богатырь.  Фуражка набекрень,
буйные   белокурые   кудри,   светлая   борода.   Казакин  перехвачен  узким
изукрашенным пояском, на нем  кобура с пистолетом. За  спиной - американская
винтовка стволом вниз.
     Всадник попридержал  лошадь у  колбасной  Кумоваева, оглядывая  витрину
цельнолитого  стекла.  Спрыгнул  на  мостовую -  огромный бородач  в высоких
кавалерийских  сапогах; у него  добродушное,  приятное лицо, на  вид дашь  и
тридцать пять, и за сорок, светлые глаза глядят с веселым любопытством.
     Перед  тем как войти в колбасную, он с улыбкой  потрогал начищенные  до
сияния медные  дверные ручки.  Распахнул двустворчатые  двери  - в  магазине
мелодично прозвенело:  за  прилавком появился  Григорий Архипович  Кумоваев,
надевающий белый фартук.
     - Сделай пробы для меня! - сказал пришелец негромко, но властно.
     Кумоваев не понял,  а бородач не стал объяснять. Его  люди с винтовками
за плечом  прошли  в  задние  комнаты лавки, принесли стул. Он  сел  посреди
колбасной,  разведя  далеко  колени,  по-балетному  развернув  ступни.  Люди
сказали Кумоваеву, что он должен подать командиру лучшие колбасы.
     - Подать? Но у меня не ресторан... - возразил Григорий Архипович.
     - Во, во, сделай лучше ресторана!
     И  вот уже  бородатый,  действуя  громадными ручищами  и ножом, поедает
колбасу с подноса.
     - Арестованные  враги в городе есть? - вдруг  спросил  он мимолетно, не
глядя на Кумоваева.
     Тот  сказал: - Вы мне?  - не  дождался  ответа и  сообщил, что врагов в
городе  нет.  Арестован  солдат  Гужонков,  пьющий горемыка.  На  фронте его
контузило да еще и повредило  в известном  отношении, вернулся домой, а жена
не захотела с  ним жить, ушла. Он и спился. Когда советская власть подписала
с Германией мир,  стал  кричать: "Обос...ли мое страданье! Серуны!" Вот и на
днях  орал публично: "Моя жена -  б...  И ваша советская власть - тоже б..."
Председатель совдепа Юсин распорядился его арестовать.
     Бородатый слушал, ел колбасу, жизнерадостно улыбался. Сказал:
     - Сунцов! Ну-ка - ко мне человека.
     Парень  с  помятым лицом,  черный чуб из-под  фуражки, на  груди - алый
бант, кивнул двоим: - Со мной! - Ушли. А бородач достал из кобуры пистолет,
     положил  на табуретку рядом с собой, щелкнул пальцами. Нашлась косынка,
ею накрыли пистолет.


     2.


     Тем  временем отряд  растекался по улицам, люди  с красными  бантами на
груди,  с  кумачовыми  повязками на рукавах входили в дома, располагались на
постой.
     Среди телег  выделялась рессорная пролетка  с  откинутым верхом.  В ней
ехал  немолодой  человек  в  драповом  полупальто  с шалевым  воротником,  в
каракулевом   "пирожке".   Увидев  двухэтажный   бревенчатый   дом   доктора
Зверянского, сказал красногвардейцу, что правил парой лошадей:
     - Здесь!
     На  крыльцо  вышел доктор. Человек  в "пирожке"  поднимался с  усталым,
скучным видом по ступенькам.
     - Вы хозяин?
     - Зверянский Александр Романович! - произнес доктор. - Чем обязан?
     - Костарев, - назвался приезжий, - Валерий Геннадьевич.
     Темные  усики,  бородка, пенсне  без оправы. Крупный, с горбинкой, нос.
Лицо  пожившего, некогда красивого барина.  Доктор смотрел  хмурясь,  что-то
вспоминая.
     - Под Инзой было именье помещиков Костаревых... из о-очень небедных...
     -  Я комиссар красного отряда, - сухо прервал  приезжий,  - и  выполняю
поставленную нам задачу.  Примем  в  Кузнецке  пополнение, сколько  позволит
время, поучим молодежь. Затем,  очевидно,  будем направлены  в  Оренбургскую
губернию против  банд  Дутова. Вы  меня очень обяжете, Александр  Романович,
если поселите у себя.
     И  прошел  в дом.  Он  выбрал  комнату на втором этаже, которую  доктор
называл "бильярдной".  Здесь было  канапэ,  стояли кресла. Комиссар попросил
вынести  бильярд  и  вместо  него  поставить  столик. Потом  пожаловался  на
недомогание, попросил доктора осмотреть его.
     Разделся. Среднего роста, сухощавый, хорошо сложен; видно, что фигура в
молодости была крепкой. Закончив осмотр, доктор произнес:
     -  Вы  больны  - сердце! Легкие, печень  тоже  неважнецкие, но сердце -
серьезнее.  Надо  устраниться  от  всякой  деятельности  и  -  в  уединенное
спокойное место. Отдых! А через год посмотрим.
     Комиссар застегнул рубашку, надел жилет.
     - Спасибо за рекомендацию, Александр Романович.
     Доктор стоял перед  ним -  кряжистый, здоровый. Бритое тугощекое  лицо,
складка под нижней губой, мясистый подбородок, русые волосы зачесаны назад.
     - Не  поедете? Худо! Живем-то один раз. Боитесь, без вас новую жизнь не
построят? Строителей, политических вождей нынче - как семечек...
     - А если я, Валерий Костарев, - единственно необходимый?
     Доктор мыкнул, взырился на него. Тот воодушевленно говорил:
     - Ход Истории! Оба слова - с большой буквы. Только я один могу его
     перенаправить! Для меня это так же очевидно,  как то, что этот ореховый
столик стоит на четырех ножках.
     - Столик - дубовый, - заметил Зверянский.
     - Вероятно!  Вопрос в другом. Вы увидели, что я  - душевнобольной?  Это
вваших глазах написано! Так зачем же мне,  сумасшедшему, лечить сердце? Надо
радоваться, что конец близок, надо приветствовать...
     - Дружочек!  -  доктор  схватил  его за  дрожащие руки.  - Вы абсолютно
здоровы! Выкиньте все из головы, верьте мне - слово чести!
     Костарев вдруг расхохотался.
     - Ах,  доктор,  вы же честный человек! И ради меня  - а?..  Попрошу - и
ведь поклянетесь,  а?  Махровый  вы добряк. Отъявленно  мягкосердечный!..  А
теперь, позвольте, прилягу. - Он лег на канапэ.
     Доктор  в беспокойстве размышлений вышел из  комнаты.  В  кабинете  его
ждали  жена, сын Юрий - гимназист. Они сообщили,  что  в доме поселились еще
семь  красногвардейцев. Зверянский кивнул. Нервно  запустил пятерню в густые
волосы, прошептал:
     - А наш постоялец - трагедию, Дантев ад носит в себе...


     3.


     Контуженного  солдата  Гужонкова  привели  в  колбасную. Одну  ногу  он
приволакивает, голова, несколько пригнутая к правому плечу,  вздрагивает. На
нем засаленный зипун с клочьями на локтях. Обут в лапти.
     - Колбаской подкормить желаете?  - крикнул куражливо. Увидел  огромного
бородача. Стул, на  котором тот сидел, казался детским,  шевельнись гигант -
рассыплется.
     - Какое богатырство! - воскликнул Гужонков.  - Моей бы жене такого... -
визгливо хохотнул.
     Пудовочкин  рассмеялся заразительно, как смеются  счастливые  дети.  На
табуретке рядом с ним -  пистолет, накрытый  косынкой. На подносе  впереди -
нарезанная кусками колбаса.
     - На - ешь! - он протянул Гужонкову большой кусок.
     Солдат  глядел,  соображая. Понял: с ним  играют. Взял колбасу - тут же
уронил на пол. Вскрикнул, привычно ломаясь:
     - О-ох! Рученьки не держат!
     - А мы повторим, - благодушно сказал Пудовочкин.
     И вновь колбасный обрезок на полу. Гужонков причитает плаксиво:
     - Беда мне с моим калечеством! Кто уплотит за меня?
     - Ешь, - Пудовочкин как ни в чем не бывало протягивает третий кусок.
     Солдат поднес колбасу  к  носу:  видимо, хотел еще  поломать