етелей,  которые
он приписывал этой неизвестной девушке, начали  склоняться  к  мысли,  что
твердость ее веры во всяком случае уже очень большое  преимущество;  да  и
вообще в этой встрече ясно чувствовалась воля провидения, ведь  Энджел  не
такой человек, для которого ортодоксальность  веры  его  избранницы  может
сыграть хоть какую-нибудь роль. В конце концов они  заявили,  что  спешить
незачем, но они готовы познакомиться с ней.
   Поэтому Энджел пока воздержался от сообщения  дальнейших  подробностей.
Он понимал, что, хотя родители его были людьми преданными своим идеалам  и
самоотверженными, они, однако, не отдавая себе в  этом  отчета,  сохранили
многие буржуазные предрассудки, и, чтобы их преодолеть, нужно  действовать
тактично. Хотя по закону  он  имел  право  поступать  как  ему  угодно,  а
качества невестки не могли отразиться на жизни стариков -  он  предполагал
жить вдали от них, - но из любви к родителям он  не  хотел  оскорблять  их
чувства, принимая решение, наиболее ответственное в жизни человека.
   Он отметил свою  собственную  непоследовательность,  когда  подчеркивал
случайные черты как нечто существенное. Он любил Тэсс, любил ее  душу,  ее
сердце, самое существо ее, не придавая значения ее умению вести хозяйство,
ее способностям как будущей его ученицы и особенно ее простодушной и чисто
формальной набожности. Он чувствовал прелесть ее существования, вольного и
безыскусственного, и не требовал от нее светского лоска.  Он  считал,  что
пока образование почти не влияет на эмоции и импульсы, на которых зиждется
семейное счастье. Быть  может,  по  прошествии  веков  усовершенствованная
система морального и интеллектуального воспитания заметно,  пожалуй,  даже
значительно, очистит неосознанные инстинкты  человеческой  природы,  но  в
данное время культура, по мнению Клэра, затрагивала лишь духовную эпидерму
тех жизней, на которые распространилось ее влияние. Он еще больше убедился
в этом, наблюдая  женщин  -  сначала  культурных  представительниц  мелкой
буржуазии, а затем девушек на мызе, - и окончательно пришел к выводу,  что
между хорошей и умной женщиной одного социального слоя и хорошей  и  умной
женщиной другого  социального  слоя  разница  гораздо  меньше,  чем  между
хорошей и дурной либо умной и глупой одного и того же слоя или класса.
   Настал день отъезда. Братья его уже покинули отчий дом, чтобы совершить
пешую экскурсию по  северу,  откуда  один  должен  был  вернуться  в  свой
колледж, а другой - в приход. Энджел мог отправиться с ними, но  предпочел
вернуться к своей  возлюбленной  в  Тэлботейс.  В  сущности,  это  было  к
лучшему: хотя он был, пожалуй, наиболее чутким, верующим и  даже  наиболее
христиански настроенным из всех троих, чувство отчуждения, вызванное  тем,
что он никак не хотел укладываться в предназначенные ему рамки, все росло.
Ни Феликсу, ни Катберту он ни слова не сказал о Тэсс.
   Мать приготовила ему сандвичи, а отец верхом на своей кобыле отправился
его провожать. Труся  рысцой  по  тенистым  проселочным  дорогам,  Энджел,
довольный результатами своей поездки, охотно слушал повествование  отца  о
трудностях его работы в приходе, о холодности его собратьев, а ведь он  их
любит согласно тому самому буквальному толкованию Нового завета, в котором
они усматривают влияние пагубной кальвинистской доктрины.
   - Пагубной! - с добродушным презрением воскликнул мистер  Клэр  и  стал
приводить случаи, доказывающие нелепость подобного утверждения.
   Он рассказал о том, как  посчастливилось  ему  быть  орудием  чудесного
обращения грешников на путь истинный - не  только  бедняков,  но  и  людей
богатых или зажиточных, затем откровенно признался и во многих неудачах.
   По этому поводу-упомянул  он  об  одном  молодом  выскочке-эсквайре  по
фамилии д'Эрбервилль, который доил  в  окрестностях  Трэнтриджа,  милях  в
сорока от Эмминстера.
   - А он не из древнего рода д'Эрбервиллей, владельцев Кингсбира и других
земель? - спросил сын. - Из этого  древнего,  давно  захудавшего  рода,  с
которым связана страшная легенда о карете, запряженной четверкой?
   -  О  нет!  Последние  потомки   подлинных   д'Эрбервиллей   умерли   в
безвестности лет шестьдесят  или  восемьдесят  назад  -  по  крайней  мере
насколько мне известно. А эти д'Эрбервилли присвоили себе  чужую  фамилию.
Из уважения к древнему рыцарскому роду я надеюсь, что они  самозванцы.  Но
странно, что ты  стал  интересоваться  старинными  родами.  Ты  как  будто
придавал им еще меньше значения, чем я.
   - Ты  меня  не  так  понял,  отец,  что  часто  с  тобой  случается,  -
нетерпеливо отозвался Энджел. - Для политики древность рода, как я считаю,
не имеет значения. Даже среди представителей древних  фамилий  встречаются
мудрецы, которые "восстают  против  своего  же  права  наследования",  как
выразился Гамлет. Но для истории и искусства древние роды вещь важная, и я
ими очень интересуюсь.
   Такие тонкости, если только можно  назвать  их  тонкостями,  превышали,
однако,  понимание  мистера  Клэра-старшего,  и  он  продолжал  прерванный
рассказ.  После  смерти  старика  д'Эрбервилля  молодой  человек  предался
разгульной жизни, хотя  у  него  есть  слепая  мать,  печальное  положение
которой, казалось, должно было бы его образумить.  Слух  о  его  поведении
дошел до мистера Клэра, когда он выступал в  тех  краях  с  миссионерскими
проповедями, и он смело воспользовался случаем, чтобы  указать  заблудшему
на черноту его жизни. Хотя он был там чужим человеком и  говорил  с  чужой
кафедры, но  видел  в  этом  свой  долг  и  произнес  проповедь  на  слова
евангелиста Луки: "Безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя!" Молодой
человек был возмущен  таким  откровенным  выпадом  и  в  завязавшемся  при
встрече словесном  поединке  не  постеснялся  публично  оскорбить  мистера
Клэра, невзирая на его седины.
   Энджел покраснел от огорчения.
   - Дорогой отец, - грустно  сказал  он,  -  я  бы  не  хотел,  чтобы  ты
подвергал себя незаслуженным оскорблениям со стороны негодяев.
   - Оскорблениям? -  переспросил  отец,  и  суровое  его  лицо  озарилось
пламенем самопожертвования. - Мне только было больно за этого несчастного,
безумного юношу. Неужели ты думаешь, что меня могли оскорбить безрассудные
его слова или даже побои? "Злословят нас - мы благословляем; гонят  нас  -
мы терпим; хулят нас - мы молим; мы как сор  для  мира,  как  прах,  всеми
попираемый  доныне".  Эти  древние  и  благородные  слова,  обращенные   к
коринфянам, совершенно справедливы и в наше время.
   - Но ведь до побоев дело не дошло, отец? Он тебя не ударил?
   - Нет, не ударил. Но мне случалось терпеть побои от людей,  обезумевших
от алкоголя.
   - Не может быть!
   - Частенько, мой милый. Беда невелика. Я спасал их от преступления,  не
давая им пролить кровь ближнего. И впоследствии  они  меня  благодарили  и
славили господа.
   - Будем надеяться, что и этот молодой человек последует их  примеру!  -
воскликнул Энджел. - Но, судя по твоим словам, боюсь, что этому не бывать.
   - А все-таки будем надеяться, - сказал мистер Клэр. -  Я  продолжаю  за
него молиться, хотя вряд ли мы с ним встретимся по сю сторону могилы.  Но,
быть может, слова мои, как  доброе  семя,  прорастут  когда-нибудь  в  его
сердце.
   Сейчас, как и всегда, отец Клэра был оптимистичен,  как  ребенок.  Хотя
сын и не мог принять узкой догмы старика, но относился с уважением  к  его
деятельности и в пиетисте видел героя.  Пожалуй,  теперь  он  уважал  отца
больше, чем когда бы то ни было, так как мистер Клэр,  обсуждая  вопрос  о
браке его с Тэсси, даже не спросил, богата девушка или бедна. Это была  та
самая  непрактичность,  по  причине  которой  Энджел  вынужден  был  стать
фермером, а братьям его, по всей вероятности,  предстояло  быть  до  конца
жизни бедными приходскими священниками, - и тем не менее Энджел восхищался
ею. Несмотря на еретические свои убеждения, он не раз чувствовал, что  как
человек он гораздо ближе отцу, чем оба его брата.



27

   Больше двадцати миль он проехал знойным днем по дороге, взбирающейся на
холмы и сбегающей в долину, и после  полудня  поднялся  на  холм,  который
находился в одной-двух милях к западу от Тэлботейс,  откуда  снова  увидал
это зеленое корыто - сочную и сырую долину реки Вар. Как только  начал  он
спускаться с предгорий в  эту  долину  с  тучной  илистой  землей,  воздух
сделался более тяжелым; томительные запахи летних плодов, тумана, цветов и
сена сливались в озеро ароматов и в этот час словно  нагоняли  дремоту  не
только на животных, но даже на  бабочек  и  пчел.  Клэр  был  здесь  своим
человеком, знал клички многих коров, которые  паслись  вдалеке.  Ему  было
радостно сознавать, что на эту жизнь смотрит он не со стороны,  а  как  бы
изнутри, как не умел он смотреть в студенческие дни.  И  несмотря  на  всю
свою  любовь  к  родителям,  он  почувствовал,  что  после  пребывания   в
родительском доме он здесь словно сбрасывает с себя лубки и повязки;  ведь
тут не знали даже той привычной узды,  которая  обычно  мешает  самобытной
жизни английских поселян, - в Тэлботейс не было помещика.
   Во дворе он никого не встретил. Все обитатели  мызы  имели  обыкновение
вздремнуть часок после полудня, что было  необходимо,  так  как  в  летнее
время вставать приходилось очень рано.  У  дверей  на  вбитом  в  землю  и
очищенном от коры разветвленном  дубовом  суку  висели,  словно  шляпы  на
вешалке,  подойники,  стянутые   деревянными   обручами,   побелевшие   от
бесконечного мытья; они были приготовлены и высушены для вечернего доения.
Энджел прошел через сени на задний двор и остановился,  прислушиваясь.  Из
сарая, где стояли повозки, доносился негромкий храп, там спал  кое-кто  из
батраков, а вдали раздавалось хрюканье и визг  свиней,  измученных  зноем.
Широколиственный ревень и  капуста  были  тоже  погружены  в  дремоту,  их
большие листья вяло обвисли на солнцепеке, словно полузакрытые зонты.
   Энджел расседлал и накормил свою лошадь, и когда он снова вошел в  дом,
пробило три часа. В этот час обычно  снимали  сливки  с  молока  утреннего
удоя, и  как  только  замер  бой,  Энджел  услышал  поскрипывание  половиц
наверху: кто-то спускался по лестнице. Еще секунда - и показалась Тэсс.
   Она не слышала, как Клэр вошел, и не сразу его заметила. Она зевала,  и
он видел ее открытый рот, красный,  как  у  змеи.  Одну  руку  она  высоко
подняла над туго скрученным узлом волос, и там,  где  кончался  загар,  он
увидел белую атласную кожу. Лицо ее разрумянилось после  сна,  глаза  были
полузакрыты. Жизнь била в ней через край. Это было одно из тех  мгновений,
когда душа женщины полнее, чем когда-либо, облекается в плоть, когда самая
одухотворенная красота становится плотской и чувственной.
   Потом эти глаза вспыхнули сквозь дымку дремоты,  хотя  с  лица  еще  не
стерлась печать сна, и, мешая  радость  с  удивлением  и  смущением,  Тэсс
воскликнула:
   - Ох, мистер Клэр. Как вы меня испугали... я...
   В первую минуту она не успела подумать  о  перемене  в  их  отношениях,
вызванной его признанием, но эта мысль ясно отразилась на ее  лице,  когда
она встретила нежный взгляд Клэра, бросившегося ей навстречу.
   - Тэсси, дорогая, любимая! -  прошептал  он,  обнимая  ее  за  талию  и
прижимаясь лицом к ее горячей щеке. - Ради бога, не  называй  меня  больше
мистером! Я так спешил к тебе!
   Тэсс не отвечала, но сердце ее забилось быстрее. Они стояли в сенях, на
красном кирпичном полу, он прижимал ее к своей груди, а косые лучи солнца,
врываясь в окно за его спиной, освещали ее опущенную голову, голубые  вены
на виске, обнаженную руку, шею и пышные волосы. Спала она не раздеваясь  и
сейчас была вся теплая, как пригревшаяся на солнце кошка. Сначала  она  не
смотрела ему в лицо, но вскоре подняла глаза, и он заглянул в глубь  вечно
меняющихся зрачков, окруженных радужной  оболочкой  с  голубыми,  черными,
серыми и фиолетовыми волоконцами, а она смотрела на него  так,  как  могла
смотреть Ева на Адама после грехопадения.
   - Я должна снимать сливки с молока, -  умоляюще  прошептала  она.  -  А
сегодня дома осталась одна старая Дебора. Миссис Крик поехала на  базар  с
мистером Криком, Рэтти нездорова, а все остальные куда-то ушли и  вернутся
только к вечеру доить коров.
   Когда они направились  в  молочную,  на  площадке  лестницы  показалась
Дебора Файэндер.
   - Я вернулся, Дебора, - сказал ей мистер Клэр. - Я помогу Тэсс  снимать
сливки. А вы, конечно, очень устали;  отдыхайте,  пока  не  настало  время
доить коров.
   Пожалуй, в этот день на мызе Тэлботейс сливки с молока  были  сняты  не
очень  тщательно.  Тэсс  двигалась  словно  во  сне;  знакомые   предметы,
казалось, превратились в смутные скопления солнечного света и теней. Когда
она подставляла под насос шумовку, чтобы охладить, рука  ее  дрожала;  она
ощущала пламя страсти Клэра и съеживалась, как  съеживается  растение  под
палящими лучами солнца.
   Он снова привлек ее к себе, а  когда  она,  счищая  сливки  с  шумовки,
провела по ней указательным  пальцем,  он  попросту  облизал  этот  палец:
отсутствие чопорности на мызе Тэлботейс оказалось сейчас весьма кстати.
   - Лучше уж я сразу скажу тебе все, дорогая, - заговорил он неясно. -  Я
хочу задать тебе один вопрос, в высшей  степени  практический,  о  котором
думал все время, начиная с того дня на лугу. Я собираюсь жениться, и  мне,
как будущему фермеру, нужна женщина, понимающая толк в сельском хозяйстве.
Согласна ты быть этой женщиной, Тэсси?
   Он задал вопрос в такой форме, опасаясь, как бы она не подумала, что он
действует под  влиянием  импульса,  против  которого  может  восстать  его
рассудок.
   Она побледнела. Она приняла как неизбежное последствия своего сближения
с  ним,  приняла  свою  любовь  к  нему,  но  не  ждала  этого  внезапного
предложения, да и сам Клэр заговорил об этом раньше,  чем  предполагал.  С
тоской, в которой был словно горький привкус  смерти,  прошептала  она  те
слова, какие считала своим долгом произнести, ибо была честной женщиной.
   - Я не могу быть вашей женой, мистер Клэр! Не могу!
   Казалось, ее собственный решительный ответ разбил ей сердце,  и  она  в
отчаянии опустила голову.
   - Тэсс! - воскликнул он, изумленный ее словами, еще крепче прижимая  ее
к себе. - Ты сказала - нет? Но ведь ты меня любишь?
   - Да, да. И только за вас хотела бы я выйти замуж,  -  честно  ответила
ему несчастная девушка. - Но я не могу!
   - Тэсс, - сказал он, слегка отстраняя ее от себя,  -  ты  помолвлена  с
кем-то другим?
   - Нет, нет!
   - Но почему же ты мне отказываешь?
   - Я не хочу идти замуж! Я никогда об этом не думала. Я не могу! Я  могу
только любить вас.
   - Но почему?
   Вынужденная лукавить, она пробормотала:
   - Ваш отец - священник, и ваша мать не пожелает, чтобы вы  женились  на
такой, как я. Она захочет, чтобы вашей женой стала девушка  воспитанная  и
образованная.
   - Вздор! Я говорил с ними обоими. Отчасти из-за этого я и поехал домой.
   - Я чувствую, что не могу. Нет, нет, никогда! - повторила она.
   - Быть может, я слишком поторопился, моя милая?
   - Да... Я не ожидала.
   - Пожалуйста, простите меня, Тэсси, я дам вам время подумать, -  сказал
он. - Я приехал  так  неожиданно  и  сразу  же  ошеломил  вас.  В  течение
ближайших дней я больше не буду упоминать об этом.
   Она снова взяла блестящую шумовку, подставила под насос и принялась  за
работу. Но, как ни старалась она, ей не удавалось аккуратно снять сливки с
молока - шумовка то погружалась в молоко, то скользила  по  воздуху.  Тэсс
почти ничего не видела, слезы застилали ей глаза, но причину  такой  тоски
не могла она объяснить этому лучшему своему другу и защитнику.
   - У меня ничего не выходит, - сказала она, отвернувшись.
   Не желая ее волновать и мешать работе, всегда тактичный Клэр  заговорил
уже на общую тему.
   - У вас ложное представление о моих родителях, они оба очень простые  и
совсем  не  спесивые  люди.  Последние  из  немногих,  оставшихся  верными
евангелической школе. Вы евангелистка, Тэсси?
   - Не знаю.
   - Вы аккуратно ходите в  церковь,  а  здешний  священник,  говорят,  не
очень-то склоняется к Высокой церкви.
   Представление  Тэсс  о  взглядах  приходского   священника,   проповеди
которого она слушала каждую неделю, было, пожалуй, еще более туманно,  чем
представление Клэра, который ни разу их не слышал.
   - Я никак не могу хорошенько сосредоточиться на том, что он говорит,  -
отделалась она общей фразой. - Меня это часто огорчает.
   Она говорила удивительно искренне, и Энджел тут же решил, что его  отец
не стал бы возражать против их брака по религиозным мотивам, хотя  Тэсс  и
не знает, принадлежит ли она к Высокой, Низкой или Широкой  церкви.  Он-то
понимал, что ее смутные верования, которые  она,  по-видимому,  впитала  с
детства, были, по существу, пантеистическими, а фразеология почерпнута  из
религиозных брошюр. Но если и были они смутны, он не хотел разрушать их.

   Вот молится сестра твоя...
   Ей веру детскую и рай
   Оставь, и ей ты не смущай
   Простую радость бытия!

   Прежде он думал, что этот совет более мелодичен, чем достоин  внимания,
но сейчас он с радостью внял ему.
   Он стал рассказывать о своем пребывании в родном доме, о жизни отца,  о
том, как ревностно следует он своим принципам. Тэсс понемногу успокоилась,
и работа пошла у нее на лад. Он вытаскивал  пробки  из  чанов  и  выпускал
молоко, по мере того как она снимала с него сливки.
   - Когда вы сюда вошли, мне показалось, что у вас был печальный  вид,  -
отважилась она заметить, чтобы не возвращаться к разговору о себе самой.
   - Да, пожалуй... Отец рассказывал мне о своих невзгодах и затруднениях,
а меня это всегда расстраивает. Он с таким рвением отдается  своему  делу,
что ему часто  приходится  сносить  оскорбления  и  нападки  тех,  кто  не
разделяет его образа мыслей, а мне больно слышать, что человек  преклонных
лет подвергается  подобным  оскорблениям,  и  я  не  верю,  чтобы  рвение,
заходящее слишком далеко, могло принести какое-нибудь благо. Он  рассказал
мне об одной неприятной сцене, происшедшей  не  так  давно.  По  поручению
миссионерского общества он произносил проповедь в окрестностях Трэнтриджа,
милях в сорока отсюда, и счел своим  долгом  обратиться  с  увещеванием  к
одному молодому  повесе,  с  которым  встретился  в  тех  краях.  Это  сын
какого-то помещика, мать у него слепая. Мой отец  без  обиняков  обратился
прямо к этому  джентльмену,  и  в  результате  произошел  скандал.  Должен
сказать, что со  стороны  отца  было  нелепо  обращаться  с  поучениями  к
незнакомому человеку, когда не было ни малейшей надежды на успех. Но,  как
бы там ни было, он всегда, кстати или некстати,  делает  то,  что  считает
своим долгом. Разумеется, он нажил много  врагов  среди  людей  не  только
порочных, но и просто легкомысленных, которые не любят,  когда  кто-нибудь
вмешивается в их дела. Но, по его словам, он гордится тем, что  произошло,
и утверждает, будто добро можно  творить  и  косвенным  путем.  А  мне  бы
хотелось, чтобы он пощадил себя на  старости  лет  и  предоставил  свиньям
барахтаться в грязи.
   Лицо Тэсс стало суровым и постаревшим, сочные губы трагически  сжались,
но волнение ее как будто улеглось. Клэр,  погруженный  в  мысли  об  отце,
ничего не заметил. Они обошли ряд белых прямоугольных чанов, сняли  сливки
и слили молоко, а затем пришли работницы за своими подойниками  и  явилась
Деб, чтобы вымыть чаны кипятком перед вечерним удоем. Когда Тэсс пошла  на
луг доить коров, Клэр шепнул ей:
   - Что же вы мне ответите, Тэсси?
   - Нет, нет! - сказала она сурово и безнадежно,  словно  в  рассказе  об
Алеке д'Эрбервилле услышала голос своего тревожного прошлого. -  Этому  не
бывать!
   Она побежала вслед за своими товарками, как будто надеялась, что свежий
воздух разгонит тоску. Девушки направляли