од ноги.
   Я опустил взгляд. Под ногами плескалась вода - темно-коричневая, словно
чай.
   - Одно из свойств этой воды - не давать трупам разлагаться. Через горло
в желудок покойника насыпают свинцовую дробь  и  погружают  тело  в  воду,
отметив на карте место, чтобы после можно было выудить обратно,  если  кто
захочет взглянуть на него.
   Я мог бы поклясться, что на целую лигу вокруг нет никого -  по  крайней
мере, в пределах Сада Непробудного Сна, если только в стеклянных сегментах
стен действительно нет никаких ходов наружу.  Но,  стоило  Агии  закончить
фразу, из-за камыша в дюжине  шагов  от  нас  показались  голова  и  плечи
какого-то старика.
   - Это неправда, - громко сказал он. - Да, так говорят, но  все  же  это
неправда.
   Агия, до сих пор не обращавшая внимания  на  свое  платье,  разорванное
спереди едва не до пояса, поспешила запахнуться.
   - Вот не знала, что беседую с кем-то еще, кроме моего провожатого!
   Старик словно не слышал отповеди - мысли его явно были  слишком  заняты
подслушанной фразой.
   - Вот у меня с собой карта - хотите взглянуть?  Ты,  молодой  сьер,  ты
образован, это всякий сразу скажет. Взгляни.
   В руках старик держал что-то наподобие посоха. Его  верхушка  несколько
раз опустилась и поднялась, прежде чем я понял, что старик плывет к нам на
лодке, отталкиваясь шестом.
   - Этого еще не хватало, - буркнула Агия. - Идем-ка лучше своей дорогой.
   Я спросил старика, не может ли он, ради экономии  времени,  переправить
нас на тот берег. Он покачал головой.
   - Слишком большой груз. Здесь и мы-то с Кае еле помещаемся.  Великоваты
вы для нашей лодочки...
   Увидев нос его суденышка, я понял, что старик говорит  сущую  правду  -
крохотный  ялик,  казалось,  не  мог  бы  поднять  даже  своего   хозяина,
согбенного и истощенного старостью (а выглядел старик даже старше  мастера
Палаэмона) настолько, что он вряд ли был  тяжелее  десятилетнего  ребенка.
Кроме него, в ялике никого не было.
   - Прощенья просим, сьер, - сказал старик, - но ближе  мне  не  подойти.
Оно, может, там и сыро, но для меня - все одно слишком сухо, а то б вы  не
могли там стоять. Изволь подойти сюда, к краю, и я покажу тебе карту.
   Мне было любопытно, чего он хочет от  нас,  и  потому  я  выполнил  его
просьбу. Агия неохотно последовала за мной.
   - Вот. - Старик вынул из-за пазухи небольшой свиток. -  Здесь  оно  все
прописано. Взгляни, молодой сьер.
   На свитке значилось какое-то  имя,  затем  шли  пояснения  -  где  жила
покойная, чьею была женой, чего добился в жизни ее муж - честно говоря,  я
не вчитывался в  это  все,  а  только  сделал  вид.  Ниже  была  вычерчена
примитивная карта с двумя цифрами.
   - Вот видишь, сьер, вроде бы все  просто.  Первая  цифра  -  количество
шагов от Фульстрема. Вторая - количество шагов вниз, в глубину. Веришь ли,
все-эти годы я ищу ее, но до сих пор не нашел!
   Бросив взгляд на Агию, старик понемногу  распрямил  спину  и  расправил
плечи.
   - Я тебе верю, - сказал Агия. - И, если тебе это важно, сочувствую.  Но
- мы-то тут при чем?
   Она повернулась, собираясь уходить, но меня старик удержал, дотянувшись
шестом.
   - Вот я и говорю: не верьте вы им! Да, кладут-то там,  где  обозначено,
но покойнички не лежат на месте. Порой их даже в реке видят! Во-он там!
   Я сказал, что такое вряд ли возможно. Старик бросил взгляд к горизонту.
   - А как же вся эта вода?  Откуда  она  берется,  по-твоему?  Течет  под
землей, по трубе, не то все это давно бы пересохло.  И,  если  уж  они  на
месте не лежат, почему бы кому-нибудь сквозь эту трубу не выплыть?  Почему
бы не выплыть сквозь нее и двадцати? О течении - и говорить нечего...  Вот
вы - вы ведь пришли за аверном, так? А знаешь, почему их посадили здесь?
   Я покачал головой.
   - Да из-за морских коров! Они водятся в реке  и  заплывают  сюда  через
трубу.  Каково  это  родственникам  -  если  из  воды  такая  морда  вдруг
высунется?! Вот Отец Инир и велел садовникам посадить аверны. Я сам  здесь
был, своими глазами видел его. Маленький такой человечек; кривоногий,  шея
этак  согнута...  Теперь,  если  морская  корова  приплывет,  цветочки  ее
прикончат не позже вечера. Однажды с утра пришел я на озеро искать Кае - я
каждый день ищу ее, если только нет других дел - и вижу: стоят  на  берегу
двое кураторов с гарпуном. Говорят:  дохлая  морская  корова  в  озере.  Я
выплыл на ялике, подцепил ее кошкой, а это - человек. То ли дробь из  него
высыпалась, то ли с самого начала ее мало положили... Выглядел не хуже вас
обоих - и куда как лучше меня.
   - Хотя был давно мертв?
   - Этого сказать не могу - вода их держит  свеженькими.  Говорят,  вроде
как дубит человечью кожу. Выходит - не то, чтобы как голенище, но -  вроде
женской перчатки.
   Агия ушла далеко вперед, и я пошел за ней. Старик погнал лодку  следом,
параллельно топкой тропинке среди осоки.
   - Я им сказал, что - вот, для них-то сразу поймал, а Кае уж  сорок  лет
не могу найти... Я обычно вот чем пользуюсь. -  Он  показал  мне  железную
кошку на длинной веревке. - Вылавливателей разных полно, а вот Кае  так  и
не нашел. Начал через год после ее смерти  с  того  места,  которое  здесь
обозначено. Ее там не было. Взялся я за дело всерьез, и через пять лет уже
здорово забрал в сторону - так мне тогда казалось.  Потом  испугался  -  а
вдруг ее здесь вовсе нет? И начал сначала. Так -  десять  лет.  Все  боюсь
пропустить, и каждое утро первый заброс делаю в том месте, что  обозначено
на карте, потом плыву туда, где  остановился  накануне,  и  обшариваю  еще
сколько-то... В обозначенном месте ее нет - я уже всех там знаю, некоторых
раз по сто вытаскивал. А вот Кае моя  гуляет  где-то,  не  лежится  ей  на
месте. Все думаю - может, вернется домой?
   - Она была твоей женой?
   Старик кивнул и, к удивлению моему, не сказал ничего.
   - Зачем тебе вытаскивать из озера ее  тело?  Старик  молчал.  Шест  его
работал совсем беззвучно; ялик оставлял за собою разве  что  мелкую  рябь,
лизавшую берег, точно язычок котенка.
   - А ты  уверен,  что  узнаешь  ее,  когда  найдешь?  Ведь  столько  лет
прошло...
   - Да... Да! - Старик снова кивнул - вначале медленно, затем  решительно
и быстро. - Думаешь, я ее уже вылавливал, смотрел в лицо и бросал обратно?
Нет, не может быть. Как же мне мою Кае не признать? Ты спросил,  отчего  я
хочу ее выловить... Одна причина - память о том, как бурая вода  смыкается
над нею; глаза ее закрыты... Понимаешь?
   - Нет. О чем ты?
   - Они замазывают веки цементом. Вроде бы для того, чтобы  глаза  всегда
оставались закрытыми. Но, стоит воде соприкоснуться с этим цементом, глаза
открываются. Поди объясни... И это я вспоминаю всякий  раз,  когда  ложусь
спать: бурая вода  смыкается  над  ее  лицом,  и  глаза  Кае  открываются,
синие-синие... Каждую ночь просыпаюсь раз пять-шесть.  И  я  хочу,  чтобы,
прежде чем самому лечь здесь, была у меня в памяти еще одна картинка:  как
лицо ее поднимается к поверхности, пусть даже  это  я  сам  ее  выловил...
Понимаешь?
   Я вспомнил Теклу, струйку крови, сочащуюся из-под двери  ее  камеры,  и
кивнул.
   - И еще одно. Была у нас с нею  крохотная  лавчонка  -  большей  частью
клуазоне, безделушки из перегородчатой эмали. Ее отец с братом их  делали,
а нам устроили лавку посредине Сигнальной улицы, рядом с аукционным залом.
Дом и до сих пор стоит на месте, только в нем никто не живет.  Я  ходил  к
тестю в мастерскую, приносил домой ящики, открывал их и  расставлял  товар
по полкам, а Кае назначала цену, торговала и наводила чистоту.  И  знаешь,
сколько времени мы владели этой лавочкой?
   Я покачал головой.
   - Месяца с неделей не дотянули до четырех лет! Потом она умерла, Кае-то
моя... Недолго все это продолжалось, однако ж это была самая большая часть
моей жизни. Теперь у меня есть угол на чердаке, где поспать до утра.  Один
человек - я с ним познакомился давным-давно, хотя Кае к тому  времени  уже
много лет, как умерла - пускает меня ночевать.  И  нет  у  меня  ни  одной
эмалевой безделушки или тряпки или даже гвоздика из бывшей нашей  лавочки.
Хранил я одно время медальон и гребенку Кае, да все это  пропало  куда-то.
Вот ты теперь скажи: как я могу знать, что все это был не сон, а?
   Казалось, со стариком происходит то же самое, что и  с  теми  людьми  в
хижине из желтого дерева, и я сказал:
   - Не знаю. Быть может, все это  и  вправду  только  сон.  Я  думаю,  ты
слишком уж мучаешь себя.
   Настроение старика резко переменилось - такое  я  раньше  видел  только
среди малых детей. Он рассмеялся:
   - Да, сьер, несмотря на твое облачение,  спрятанное  под  накидкой,  ты
совсем не похож на палача! Мне в самом деле жаль, что не могу  переправить
тебя с твоей милкой на тот берег. Но там, дальше,  должен  быть  еще  один
парень, его лодка побольше. Он частенько захаживает сюда и ведет  со  мной
беседы - вот как ты. Скажи ему, что я просил перевезти вас.
   Поблагодарив старика, я поспешил за Агией, которая к тому времени  ушла
совсем далеко. Она прихрамывала, и я вспомнил, сколько ей сегодня пришлось
ходить с поврежденной ногой. Я хотел догнать ее и подать ей руку,  но  тут
случилась одна из тех неурядиц, что в  данный  момент  кажутся  прямо-таки
катастрофически  унизительными,  хотя  впоследствии  над  ними  разве  что
смеешься от души. С нее-то и начался один из самых странных  инцидентов  в
моей, безусловно, странной карьере.  Я  пустился  бегом  и  слишком  круто
свернул за поворот, оказавшись в  опасной  близости  от  внутреннего  края
тропинки.
   Примятая осока упруго прогнулась под ногой, я поскользнулся и  оказался
в ледяной бурой воде. Мигом намокшая накидка  потянула  меня  ко  дну.  На
какое-то мгновение  мной  вновь  овладел  и  по  сию  пору  памятный  ужас
тонущего, однако я тут же  рванулся  вверх  и  поднял  голову  над  водой.
Привычки, выработавшиеся во время летних  купаний  в  Гьолле,  вспомнились
сами собою: выплюнув воду изо рта и прочистив нос, я сделал глубокий  вдох
и откинул назад намокший капюшон.
   Однако успокаиваться было рано: падая,  я  выпустил  из  рук  "Терминус
Эст", и утрата меча  показалась  мне  куда  ужаснее  возможной  смерти.  Я
нырнул, не озаботившись даже скинуть сапоги, и принялся прокладывать  себе
путь  ко  дну  меж  густых  волокнистых  стеблей  камыша.  Эти-то  стебли,
многократно увеличивавшие угрозу гибели, и выручили мой "Терминус  Эст"  -
если б не они, меч неизбежно достиг бы дна и  оказался  похоронен  в  иле,
хотя в ножнах его и оставалась толика воздуха. В восьми или десяти кубитах
от   поверхности   рука   моя,   отчаянно   шарившая   вокруг,    нащупала
благословенную, знакомую ониксовую рукоять.
   Но в тот же миг другая рука моя  коснулась  предмета  совершенно  иного
свойства. То была рука человека, тут  же  ухватившаяся  за  мое  запястье,
причем движение это совпало во времени с обнаружением  меча  столь  точно,
будто именно ее хозяин, подобно  высокой  женщине  в  алом,  возглавлявшей
Пелерин,  вернул  мне  мой  "Терминус  Эст".  Я  ощутил  прилив   безумной
благодарности, но сразу же вслед за этим страх мой усилился  десятикратно:
рука, вцепившаяся в меня мертвой хваткой, тянула вниз.



23. ХИЛЬДЕГРИН

   Собрав,  вне  всяких  сомнений,  последние  силы,  я  сумел   выбросить
"Терминус Эст" на примятую осоку плавучей  тропинки  и  ухватиться  за  ее
скользкий край прежде, чем снова погрузиться в воду.
   Кто-то схватил меня за руку и потянул вверх. Я  поднял  взгляд,  ожидая
увидеть Агию, но  это  оказалась  другая  женщина  -  заметно  младше,  со
светло-русыми  волосами,   развевавшимися   на   ветру.   Я   хотел   было
поблагодарить ее, но изо рта  вместо  слов  вылилась  вода.  Она  потянула
сильнее, и с ее помощью я сумел вползти  на  тропинку,  но  тут  силы  мои
иссякли окончательно.
   Времени, которое я пролежал так, наверняка хватило бы,  чтобы  прочесть
"Пресвятая Богородица...", - быть может, даже не один раз. Я чувствовал  и
усиливавшийся холод, и то, как осока прогибалась под моей тяжестью, пока я
снова не оказался наполовину в воде. Изо рта и ноздрей моих текла вода;  я
глубоко и судорожно дышал, не в силах  насытить  воздухом  легкие.  Кто-то
(голос был мужским, громким и явно уже где-то слышанным прежде) сказал:
   - Перевернем, а то еще захлебнется.
   Меня приподняли за пояс, и несколькими мгновениями позже я смог встать,
хотя ноги дрожали так, что я едва не упал снова.
   Передо мной стояли Агия со светловолосой девушкой, которая помогла  мне
выбраться на тропинку, и рослый толстяк с  красным  мясистым  лицом.  Агия
спросила, что произошло, и я, хоть пришел в себя разве что наполовину,  не
мог не заметить, как она бледна.
   - Подожди с расспросами, - сказал толстяк, - дай ему опомниться.  А  ты
кто такая и откуда взялась?
   Последние слова были обращены к девушке, похоже, чувствовавшей себя  не
лучше, чем я. Она открыла было рот, но из-за бившего ее озноба  ничего  не
смогла сказать и тут же опустила голову. Девушка, с  головы  до  пят  была
вымазана в иле, и одежда ее выглядела не лучше ветоши из мусорного ящика.
   - Откуда она взялась? - спросил толстяк у Агии.
   - Не знаю.  Я  оглянулась  посмотреть,  где  там  Северьян  застрял,  и
увидела, что она вытаскивает его из воды.
   - Что ж, доброе дело. По крайней мере, для него.  Как  думаешь,  она  -
сумасшедшая? Или просто поддалась здешним чарам?
   - Как бы там ни было, она спасла меня, - вмешался я. -  Ты  не  мог  бы
дать ей что-нибудь надеть? Она, должно быть, продрогла насквозь.
   Я и сам уже пришел в себя настолько, чтобы чувствовать, что промерз  до
костей.
   Толстяк покачал головой и вроде  бы  поплотнее  запахнул  свое  тяжелое
пальто.
   - Нет - пока она не отмоется. А для этого ей  надо  слазать  обратно  в
воду, да еще обсохнуть... Ладно, у меня есть кое-что  еще  -  может,  даже
получше. Он вынул из кармана пальто металлическую фляжку в форме собаки  и
подал ее мне. Кость в собачьей пасти оказалась  пробкой.  Я  подал  фляжку
русоволосой девушке, но та, казалось, даже не  поняла,  что  с  ней  нужно
делать. Агия,  забрав  у  нее  сосуд,  приставила  горлышко  к  ее  губам,
заставила  девушку  сделать  несколько  глотков  и  вернула  фляжку   мне.
Содержимое оказалось сливовым бренди, огнем  опалившим  глотку  и  смывшим
горечь болотной воды. К тому моменту, когда я вставил кость обратно псу  в
пасть, брюхо его опустело более чем наполовину.
   - Ну вот, - сказал толстяк, - теперь вы,  ребята,  пожалуй,  должны  бы
рассказать, кто вы такие  и  что  здесь  делаете  -  только  не  надо  мне
вкручивать, будто просто любовались пейзажем. Обычных зевак я  насмотрелся
достаточно, чтобы узнавать, едва они покажутся на горизонте. - Он взглянул
на меня. - Хороший у тебя ножичек. Большой...
   - Он - переодетый армигер, - сказала Агия. - Получил вызов и пришел  за
аверном.
   - Он-то переодет, а вот ты разве не переодета? По-твоему,  я  не  узнаю
парчи для театральных костюмов? И босых ног разглядеть не в состоянии?
   - А я про себя ничего не говорила. Ни об одежде своей, ни о сословии. А
туфли я просто оставила снаружи, чтобы не испортились от сырости.
   Толстяк кивнул - равнодушно, ничем не показав, верит ли он словам Агии.
   - А теперь - ты, золотиночка. Вот дамочка в парче уже сказала,  что  не
знает тебя. Но что-то я ей не шибко верю. Думается мне, она о  тебе  знает
поболе моего. Как же тебя зовут?
   - Доркас, - сглотнув, ответила девушка.
   - Как ты сюда попала, Доркас? Как оказалась в воде? Ты  ведь  там  явно
побывала - не могла же  так  намокнуть,  просто  вытаскивая  нашего  юного
друга!
   От  действия  бренди  щеки  девушки  порозовели,  но  лицо  по-прежнему
оставалось изумленным и почти неподвижным.
   - Не знаю, - прошептала она.
   - Ты не помнишь, как пришла сюда?  -  спросила  Агия.  Доркас  покачала
головой.
   - В таком случае, что последнее приходит тебе на память?
   Воцарилась тишина. Ветер, казалось, сделался еще  пронзительнее,  и  я,
несмотря даже на выпивку, отчаянно мерз. Наконец Доркас пробормотала:
   - Сидела у окна... Там, в окне, были  очень  милые  вещицы  -  подносы,
шкатулки, распятия...
   - Милые вещицы? - заметил толстяк. - Так уж и милее тебя самой?
   - Сумасшедшая, - сказала Агия. -  Либо  ушла  от  своих  попечителей  и
заблудилась, либо попечителей у нее не было вовсе - что вероятнее, судя по
состоянию одежды. Забрела сюда, а кураторы проморгали...
   - А может, кто-то огрел ее  по  голове,  ограбил  и  швырнул  в  озеро,
посчитав мертвой. Здесь, госпожа  Хлюп-Хлюп,  уйма  входов  и  выходов,  о
которых кураторы и не слыхали! А может, ее принесли  хоронить,  а  она  на
самом деле просто заснула. Впала в коматоз - или как там это называется...
А в воде очнулась.
   - Но тогда те, кто ее принес, увидели бы.
   - Я слыхал, будто человек, впавший в коматоз, может пробыть  под  водой
очень долго. Ну, как бы оно там ни было, сейчас уже  неважно.  Пусть  сама
выясняет, кто она такая и откуда взялась.
   Тем временем я, освободившись  от  накидки,  пытался  отжать  плащ,  но
оставил на время это занятие, когда Агия спросила:
   - Ты все о нас выспросил - а сам-то кто будешь?
   - Что ж, - отвечал толстяк, - имеешь полное право  знать.  И  я-то  дам
ответ поправдивее твоих, но после которого должен буду вернуться  к  своим
делам. Я к вам подошел только потому,  что  увидел,  как  молодой  армигер
тонет; всякий приличный человек подошел бы и помог. Но у  меня,  как  и  у
прочих приличных людей, есть своя работа.
   С этими словами он снял свою высокую  шляпу,  порылся  внутри  и  вынул
глянцевитую визитную карточку - раза в два больше тех, что мне  доводилось
видеть в Цитадели. Он подал ее Агии, а я заглянул ей через плечо. Надпись,
украшенная множеством вычурных виньеток и завитушек, гласила:

   ХИЛЬДЕГРИН-БАРСУК
   Земляные работы любого вида и объема
   от одного землекопа до 400.
   В камне не застрянем, в песке не увязнем.
   Улица Морских Странников,
   под вывеской "СЛЕПАЯ ЛОПАТА",
   либо справиться у Альтикамелюса
   на углу Воздыханий.

   - Вот кто я таков, госпожа Плюх-Плюх,  и  ты,  молодой  сьер,  если  не
возражаешь, чтобы я называл тебя так - во-первых, потому,  что  ты  моложе
меня, а во-вторых - оттого, что она тебя постарше, года,  может  быть,  на
два. Ну что ж, мне пора.
   Я придержал его за плечо.
   - Перед тем как упасть в воду,  я  встретил  старика  на  ялике,  и  он
сказал, что дальше есть кто-то, кто может  переправить  нас  через  озеро.
Наверное, он говорил о тебе. Ты можешь помочь нам?
   - А, тот бедняга, что ищет свою жену... Что ж, мы с ним - друзья давние
и добрые; раз уж он меня рекомендовал -  так  и  быть.  Для  моей  шаланды
четверо - не груз.
   Он зашагал по тропинке, жестом пригласив нас  следовать  за  ним,  и  я
заметил, что сапоги его, смазанные салом, погружаются в примятую осоку еще
глубже, чем мои.
   - Она с нами не пойдет, -  сказала  Агия.  Но  Доркас,  шедшая  следом,
выглядела так одиноко, что я приотстал и шепнул ей:
   - Я бы одолжил тебе накидку, но она так намокла, что в  ней  ты  только
хуже замерзнешь. Ступай по этой же тропинке в другую сторону - и выйдешь в
коридор; там гораздо суше и теплее. А там найдешь дверь  с  надписью  "Сад
Джунглей" - за ней солнце жарит вовсю, сразу согреешься...
   Тут я осекся, вспомнив встреченного в Саду  Джунглей  пеликозавра,  но,
быть может, к счастью, Доркас ничем не показала, что слышит меня. Что-то в
выражении ее лица говорило мне, что она боится Агии или, по крайней  мере,
хоть смутно, но сознает, что Агии не нравится ее присутствие. В  остальном
же она будто вовсе не  замечала,  что  происходит  вокруг,  и  шла  вперед
подобно сомнамбуле.
   Видя, что слова мои ничуть не ободрили ее, я начал снова:
   - В коридоре сидит один из кураторов. Он  наверняка  постарается  найти
сухую одежду для тебя.
   Агия обернулась