ше ли просидеть остаток жизни на
дурацком Листе без крыльев? Охотники не могут без крыльев, Небо - их  дом,
Высота - их стихия. Охотник-ло без полета все равно что дерево без плодов.
     Ло Хаст вспомнил певчих сов и в сердцах пожелал  всему  их  крылатому
роду никогда больше не подняться в Небо.
     Издалека  донеслась  долгая  трель  -  как  показалось  ло  Хасту   -
возмущенная.
     Он вздрогнул и вернулся к своим мыслям.
     Лист, наверняка,  лишь  недавно  летал  к  полюсу.  Ло  Хаст  не  раз
заглядывал за край, за третью кромку  и  не  заметил  ни  одного  молодого
побега. Так бывает лишь в первый год  после  Большого  Переселения,  когда
юные Листы отделяются от материнских и с этих пор  противостоят  Высоте  в
одиночку.
     Значит, впереди у него три-четыре года  полного  одиночества.  Ну,  в
лучшем случае два.  Если  больше  никого  не  занесет  на  этот  проклятый
Небесами Лист.
     Или не вернется ло Гри.
     Ведь должен же он вернуться за другом? Ло Хаст  обязательно  вернулся
бы, чего бы это ему не стоило.
     Он тяжело вздохнул. Постоял немного у кромки, слушая, как поет  ветер
Высот, и пошел готовить жилище, благо агавы, в отличие  от  кленов,  здесь
встречались в изобилии.
     А ветер пел неспроста. Поднявшийся еще выше Лист угодил в  быстрый  и
узкий поток воздуха, царящий на этой высоте, и полетел на восток, прочь от
родного  Листа  ло  Хаста,  оставшегося  ниже   и   по-прежнему   неспешно
дрейфовавшего на юго-запад.


     С тех пор он не видел  людей.  Изредка  на  фоне  небесной  голубизны
темнели силуэты далеких Листов,  но  все  они  величаво  проплывали  мимо.
Однажды Хаст разглядел даже крохотную точку, планировавшую к зеленой  чаше
- счастливец, обладавший крыльями, возвращался домой. Но ни разу никто  из
охотников-ло даже не приблизился к Листу, так не любившему клены.  За  три
года Хаст стал совсем другим - хмурым, злым; но и  более  терпеливым,  чем
раньше. Теперь он мог часами наблюдать за муравьиной  кучей  где-нибудь  в
лесу, или за дятлом, промышляющим жуков-джаров. Или, найдя удобное место у
края, на Нижний Мир, проплывающий под Листом, непознанный и загадочный.
     Раньше такое просто не пришло бы ему в голову.
     Костры, дым которых на Высоте был виден издалека, никого  не  привели
на помощь. Клен у разрубленной три года назад полости  так  и  не  пророс.
Наверное, дело было в Листе: тот ненавидел клены так же сильно,  как  Хаст
ненавидел певчих сов.
     Бывший охотник вполне благополучного клана и сам не мог понять причин
своей ненависти. Однако за три года десятки взрослых птиц упали  на  Лист,
пронзенные стрелами; сколько гнезд разорил он, убивая самку мечом, а  яйца
или беспомощных птенцов топча сапогами...
     Он мстил совам за свое одиночество. Хотя сознавал, что в общем-то  не
совы виноваты в произошедшем, а нелепая случайность. И от этого становился
только злее. Лист, за исключением нелюбви к кленам, ничем не отличался  от
других парящих на Миром чаш. Та же неподатливая зеленая плоть под  ногами;
трава, деревья, запустившие корни в эту плоть. На "корме" росли лиственные
породы, на "носу" - хвойные. Как и везде, на любом Листе,  и  никогда  еще
люди Поднебесья не слыхали о другом положении  вещей.  Хватало  и  дичи  -
зайцев, косуль, куропатов, кабанов. Хаст выследил и убил единственного  на
Листе волка; больше никого, кто посмел  бы  угрожать  человеку,  здесь  не
нашлось. На зайцев и куропатов охотилось  почтенное  семейство  енотов;  с
ними Хаст никогда не враждовал. Жизнь текла  неторопливо  и  размеренно  и
если бы не тоска по людям Хаст даже порадовался  бы  произошедшим  в  себе
переменам. Он стал взрослее, что ли. Даже  нет  -  мудрее.  Теперь  больше
хотелось думать, чем действовать.
     Еще через три года Хаст  осознал,  что  Лист  никогда  не  летает  на
дневной полюс к Большому Переселению. Последняя надежда хоть  когда-нибудь
вернуться к людям рухнула, словно  старая  гнилая  сосна  во  время  бури.
Воистину, он угодил на Лист, проклятый всеми ветрами Высот.
     Совы все так же упорно гнездились на "носу" Листа,  сколько  Хаст  не
разорял их кладки. У каждой убитой совы он отсекал  средний  коготь  левой
лапы - самый мощный и длинный - и нанизывал на прочную нить. За  несколько
лет ожерелье стало внушительным с виду и весьма тяжелым. Хаст вешал его  у
входа в жилище.
     Лист парил меж Миром и Небом,  цветущий  и  безмятежный  и  никто  со
стороны не смог бы предположить, что здесь томится в одиночестве  человек,
бывший некогда ло-охотником.
     День походил на день, как хвоинки на ветке сосны, ничто  не  нарушало
ровного течения времени. До  тех  пор  пока  Хаст,  преследуя  косулю,  не
наткнулся  в  зарослях  бумбака  на  совенка-пуховичка,  вывалившегося  из
гнезда.  Рядом  на  мягкой  летней  траве  камнем  застыло  тело   мертвой
совы-матери. Отчего она погибла Хаст так и не понял.
     Он нахмурился и потянулся за ножом.  Снова  совы!  На  этот  раз  они
норовят отвлечь его от охоты.
     Солнце отразилось от холодного железа и глаза  совенка,  поймав  этот
отблеск, зажглись загадочным зеленым огнем. Клюв его  раскрылся,  выпуская
на свободу крик -  еще  не  трель  взрослой  птицы,  но  отчаянный  призыв
детеныша, мольбу о помощи и защите. Совенок прижался к  неподвижному  телу
матери и тоже  замер  в  наивной  надежде  остаться  незамеченным.  Только
широкие листья бумбака величаво колыхались, точно диковинные зеленые руки.
     Хаст вздохнул. Никогда доселе он не давал пощады совам. А  сейчас  он
вдруг узнал в испуганном и брошенном  всеми  птенце  себя  -  одинокого  и
беззащитного в огромном и отнюдь не ласковом мире.
     Одновременно Хаст рассердился на себя за нелепую  и  непозволительную
слабость. Ведь если бы не певчие совы они с ло  Гри  наверняка  так  и  не
заметили бы этот злосчастный Лист.
     Коротко выругавшись,  Хаст  вернул  нож  в  чехол,  перешагнул  через
застывшего птенца и ринулся по  следу  косули,  отгоняя  прочь  назойливые
мысли.
     Вечером, когда летнее Солнце достигло нижней  точки  на  небосводе  и
стало снова подниматься, Хаст готовил на огне мясо добытой косули, вновь и
вновь вспоминая обреченного совенка. Не выжить этому комочку теплой плоти,
ясно как день, что не выжить. И никто не поможет, ибо  законы  леса  добры
лишь к сильным.
     Дважды Хаст порывался встать и  дважды,  сцепив  зубы,  оставался  на
месте. Он не должен никому помогать. Кому суждено  погибнуть  -  погибнет,
потому что это закон. И не ему, Хасту-одиночке, нарушать законы жизни.
     Но может быть именно потому, что никто не даст  себе  труда  нарушить
закон, он и торчит седьмой год на ненормальном Листе? Один, как  Солнце  в
Небе?
     Да будь прокляты все законы! Все до единого!
     Хаст встал и торопливо зашагал к зарослям бумбака.
     Совенок пушистым шариком сидел у  ствола  молодой  пихты.  С  мертвой
мамашей уже расправлялись шустрые мыши-падальщики и белые жуки.
     Хаст кашлянул и мыши тотчас же исчезли в траве. Совенок вжался в кору
пихты, сверкая глазищами. Если бы не глазищи, он стал бы совсем незаметным
на фоне ствола. Хотя это вряд ли  помогло  бы:  из  чащи,  колыхая  листья
бумбака, вытекла пестрая древесная змея. Длинная, почти шаг. Нахмурившись,
Хаст подобрал валежину и прогнал змею прочь.
     Теперь назад пути не осталось:  совенок  уже  считался  съеденным,  а
однажды спасенного более не бросают Судьбе на забаву. Тем  паче,  если  он
мал и беспомощен.
     Спрятав  кулак  в  рукав  куртки,  Хаст  опустился  на  колени  перед
совенком. Тот окаменел, не сводя глаз с человека.  Медленно-медленно  Хаст
протянул защищенную толстой шкурой зубра  руку  к  птенцу  и  тот,  словно
заранее обученный, браво шагнул навстречу и взгромоздился на  предложенный
насест, аккуратно сомкнув когти  вокруг  запястья.  Хаст  затаил  дыхание.
Птенец несмело пискнул:
     - Ски-и-ит!
     Когти его прочно обхватили руку, но нигде не повредили куртки. Птенец
словно подчеркивал, что доверяет человеку.
     - Эх ты, желторотина! - усмехнулся Хаст, вставая.
     Птенец раскинул крылья, балансируя, но когти прочнее  не  сжал,  хотя
при желании мог легко пропороть и куртку, и руку Хаста под ней.
     - Как, говоришь, тебя зовут? - обратился Хаст к совенку, отведя  руку
далеко в сторону.
     - Ски-и-ит!
     - Скиит?
     Птенец заворчал, будто разбуженный барсук.
     - Пошли домой, Скиит, - сказал Хаст и зашагал к жилищу, переполняемый
невысказанной радостью.
     Потом он долго  кормил  совенка  кусочками  сырого  мяса;  тот  жадно
глотал,  закатывая  глаза.  Разговаривать  с  кем-нибудь  живым  было   на
удивление приятно и впервые за  несколько  лет  Хаст  не  чувствовал  себя
одиноким.


     Ло Гри бесшумно извлек из колчана стрелу и натянул тетиву. Наконечник
из тусклого металла, казалось, обрел глаза; сейчас он  глядел  на  жертву:
крупную сову, дремлющую на толстом суку корявой веши.
     С тихим свистом стрела метнулась вперед, к  ничего  не  подозревающей
сове, вгрызлась в жаркую плоть, легко проткнув оперение и тонкую  кожу.  С
хрустом ломая тонкие полые кости, окровавленный наконечник  прошел  сквозь
тело и вышел наружу.  Жизнь  покинула  беспечную  птицу  мгновенно:  шурша
ветками, сова мягко шлепнулась на прошлогоднюю хвою.
     Ло Гри  приблизился,  вытащил  стрелу,  распластав  тушку  отточенным
охотничьим ножом, тщательно вытер наконечник о  пестрые  совиные  перья  и
вернул стрелу в колчан. Еще один взмах ножа - и  средний  коготь  с  левой
лапы перестал принадлежать законной хозяйке. Острием ножа ло Гри  проделал
в когте небольшое отверстие и нанизал  на  тонкий  шнурок,  где  болталось
десятка два таких же кривых, словно серп луны, когтей.
     Пнув коченеющий комок сапогом, ло Гри прошептал:
     - За ло Хаста, проклятая тварь! За друга...
     Он убивал сов уже седьмой год.


     Проснувшись, Хаст первым делом взглянул на  жердь  у  входа:  совенок
мирно дремал, вцепившись в  морщинистую  кору  веши  когтями.  Вчера  Хаст
приспособил этот нехитрый насест, решив, что  птице  удобнее  отдыхать  на
ветке, нежели на полу. Рядом висело ожерелье из когтей  убитых  сов;  Хаст
наткнулся  на  него  взглядом.  Вздрогнул.  Но  птенец   не   обращал   на
свидетельство смертей своих соплеменников никакого внимания.
     Хаст  поднялся,  подошел  ко  входу.  Глазищи  птенца   распахнулись,
сверкнули в полумраке жилой полости.
     - С пробуждением! - бодро поздоровался Хаст и неловко  снял  с  сучка
ожерелье, стараясь, чтобы совенок не увидел. Но тот внимательно, словно бы
даже с интересом, наблюдал за человеком.
     "Чего это я? - подумал Хаст с недоумением. - Будто он понимает..."
     Негромкий писк был ему ответом:
     - Ски-ит!
     "Надо его накормить..."
     Хаст взял лук и колчан со стрелами, подвесил к поясу меч,  скорее  по
привычке, чем по необходимости, зафиксировал ножны на бедре, чтоб  меч  не
мешал при ходьбе по лесу, велел совенку "сидеть тихо" и ушел в лес.
     Ожерелье он выбросил в первую же полость, без малейшего сожаления.
     Охотник по-прежнему жил в нем, и даже не потому, что  он  отправлялся
за добычей снова и снова: в клане охотник - опора, он заботится обо  всех,
кто остается в стойбище. Заботится и защищает. Последние годы Хасту  не  о
ком было заботиться и некого защищать. Но его естество требовало  защитить
хоть кого-нибудь, помимо воли  и  событий,  и  отчасти  поэтому  возникали
вспышки непонятной ярости.
     Именно поэтому он не устоял и спас птенца от  верной  гибели.  И  еще
Хаст подумал, что, наверное, именно из-за этого люди и стали людьми: из-за
потребности защищать и заботиться.
     Лето текло, как Лист в воздушном потоке. Совенок на  сытной  кормежке
быстро рос и набирался сил. Пух мало-помалу  заменялся  на  пестрые  перья
взрослой птицы, крылья окрепли,  постепенно  Скиит  стал  перепархивать  с
места на место,  а  раньше  ковылял  на  когтистых  лапах.  Взрослые  совы
почему-то перестали появляться вблизи  жилища  Хаста,  а  на  "нос"  Листа
наведываться было незачем. Хаст и не наведывался. Дичи  хватало  и  совсем
рядом, ни человек, ни совенок не голодали.
     Старые знакомые-еноты в очередной раз вывели потомство и ушли  вглубь
лиственной зоны. У границы зон,  где  обосновался  Хаст,  развелось  много
куропатов, чуть ближе к "корме" держался табунок оленей. Их Хаст без нужды
не трогал, решив позволить пятнистым зверькам расплодиться.
     Лист  держался  основного  потока  Высот:  могучей  воздушной   реки,
спутника Кольцевого Океана. Чуть выше, в слое, где кишел легкий  планктон,
паслись киты - громадные продолговатые пузыри, свободно парящие на  Миром.
На гладких серых  боках  виднелись  лоснящиеся  шарики  прилипал.  Изредка
вблизи Листа проплывали  стайки  высотных  медуз  -  удивительно  красивых
созданий, похожих на невесомые  текучие  шлейфы.  Они  обитали  в  верхних
уровнях атмосферы и в слой, где держались Листы, спускались  очень  редко.
Как-то раз Хаст наблюдал нападение трех молний на китенка  -  бедняга  был
проколот в несколько секунд, хищники вцепились в мякоть киля под брюхом  и
рухнули вместе с потерявшей  способность  летать  жертвой  прямо  в  волны
Океана. Молнии были королями среди плотоядных: способные набирать воздух в
специальную полость  и  силой  извергать  его  в  любом  направлении,  они
перемещались в потоках независимо от ветра с  поразительной  быстротой,  а
привычка  нападать  втроем-впятером  позволяла  умерщвлять  даже  взрослых
китов.
     Величаво скользили мимо корзинки наусов,  прикрытые  сверху  полетным
шаром. Хаст готов был  поклясться,  что  к  корзинках  кто-то  копошиться.
Вполне возможно, что так же, как Листы приютили людей, нелетающих животных
и деревья, и наусы пустили в свои  корзинки  какую-нибудь  мелочь.  Наусов
часто  сопровождали  парочки  воркующих  альбатросов  -  птиц,  совершенно
утративших ноги.  Они  всю  жизнь  проводили  в  полете,  даже  спали,  не
переставая парить в потоках податливого воздуха. Хаст  смотрел  на  них  с
завистью: они никогда не расставались с крыльями.
     А подняться в Небо хотелось все сильнее и сильнее.  Набросить  упряжь
на гладкие семена клена, поймать  ветер  шероховатой  плоскостью  крыла  и
взмыть, подмяв восходящий поток, над Листом. Хаст закрывал глаза и  видел,
как сосны и веши проваливаются  вниз,  казавшаяся  необъятной  чаша  вдруг
становится похожей на чайное блюдце и виднеется целиком чуть в  стороне  и
внизу.  И  даже  машет  кто-то  с   поляны,   машет   рукой,   приветствуя
ло-охотника...
     Хаст вспомнил, как он учился летать; как тайком с тя-Гри, подростком,
еще не охотником, стянули по  упряжи  в  поднялись  в  небо,  впервые  без
ло-наставника. Как  влетели  по  неопытности  в  стаю  пираний,  небольших
существ, состоящих из зубастой пасти и летательного шарика, как еле сумели
вырваться, сломав крылья о плоть вечно голодных хищников у самого Листа  и
как вдвоем спасались на одной прилипале... Еле дотянули до  кромки  -  еще
немного и их тела навечно  остались  бы  на  поверхности  Низа,  рухнув  с
пятикилометровой высоты...
     Хаст часто сидел у третьей кромки, наблюдая жизнь Высоты; раньше,  во
время жизни в клане, на это не  хватало  времени.  Первые  годы  плена  он
сосредоточился на лесе, позже стал поглядывать и за  кромки  Листа.  Скиит
обыкновенно дремал  на  шелушащемся  валике  или  пристраивался  на  ветке
молодого деревца, если такое попадалось вблизи  от  края.  Ближе  к  осени
совенок начал летать, с каждым днем все увереннее и увереннее.
     Хаст привязался  к  пестрому  птенцу,  еще  нескладному,  как  и  все
подростки, радовался его крепнущим крыльям и  хитроумным  проделкам;  учил
его садиться на  руку,  защищенную  шкурой  зубра;  учил  бить  куропатов,
пикируя на них с веток сосен, веш и грабов; учил не  пожирать  добычу  тут
же, а приносить ему, Хасту. Скиит  оказался  на  редкость  сообразительной
птицей: обучался быстро и охотно, и платил человеку завидной преданностью.
Хаст даже научил его приносить выпущенные стрелы. Натаскивал его Хаст  без
особой цели: скорее от избытка свободного времени.
     Пока вдруг не понял, что крылья совенка могут спасти его,  бескрылого
отшельника, в прошлом - охотника клана логвита Стипо.
     К южной зиме Скиит привык к алой тряпице  на  лапе,  больше  не  рвал
висящую ленту с письменами, и не позволял ей запутаться  в  ветвях,  когда
обосновывался на дереве.
     Мысль Хаста была проста: если у него самого нет крыльев, почему бы не
поставить на службу крылья Скиита? Если рядом  окажется  населенный  Лист,
совенок перелетит на него, найдет людей и позволит им прочесть послание на
ленте. Любой клан обязательно поможет ему: кто-нибудь из охотников  взмоет
в Небо на двойных крыльях и оставит одну пару Хасту.  А  там  уж  он  сам,
найдет нормальный Лист, с кленами, и отправится  в  долгий  поиск  родного
клана. Придется основательно пошарить в Небе, его  Лист  может  находиться
где угодно, но перспектива бесконечных перелетов совсем не пугала его.  По
крайней мере, это лучше, чем сидеть на странном Листе, отщепенце Высот, не
имея возможности подняться в прозрачный воздушный поток.
     Солнце застыло точно на юге, наполовину скрывшись за горизонтом; Луна
успеет двадцать раз  взойти  и  сесть,  прежде  чем  оно  вновь  придет  в
движение. Глядя на  половинку  багрового  диска,  Хаст  гладил  Скиита  по
клювастой голове.
     - Мы еще взлетим вместе, птица... Крыло к крылу...  И  поохотимся  на
славу в теплых ветрах Высот...
     К первым ночам Скиит безошибочно выполнял приказы Хаста. Ленту с лапы
совенка Хаст теперь не снимал. Дважды он посылал  крылатого  помощника  на
соседние Листы, но оба оказались необитаемыми. Оставалось терпеливо ждать.
     Скиит, казалось, все понимал. С писком  он  взмывал  над  пристанищем
Хаста и часами кружил, высматривая далекие Листы. Глаза у него были  не  в
пример зорче человечьих. Хаст еще сильнее привязался к спасенному  птенцу,
подкармливал лакомыми кусочками со своего  стола,  хотя  Скиит  давно  уже
охотился  самостоятельно;  иногда  расчесывал  отрастающие  перья,  а  раз
пришлось подрезать сломанный коготь. Впрочем, коготь быстро отрос и стерся
на кончике, став таким же острым, как раньше.
     Третий Лист высмотрел именно Скиит. Хаст еще спал  в  жилой  полости.
Солнце давно взошло, ночь достигла к этому моменту всего трех часов. Весна
была в самом разгаре: деревья  меняли  листву,  зеленые  побеги  лезли  из
набухших почек, выталкивая прошлогодние листья.  Совенок  с  пронзительным
писком ворвался  в  полость,  оглушительно  хлопая  крыльями.  Хаст  сразу
проснулся, но не сразу понял, что происходит. Когда же понял - со всех ног
кинулся к краю, за совенком.
     Недолгая пробежка через лес привела его почти точно на "нос";  Скиит,
по-прежнему пищавший, сел на ветку коренастой, как и все деревья  у  края,
веши.
     Вдали и чуть ниже величаво парил Лист,  явно  обитаемый:  Хаст  сразу
различил столбики  дыма,  поднимающиеся  вверх.  Его,  наверное,  принесло
позавчерашним штормом с севера, из-за Океана.  Лист  продолжал  постепенно
снижаться, охладившись в холодном штормовом потоке.
     У Хаста перехватило дыхание.
     - Ну, малыш...
     Он подставил незащищенную руку и Скиит преданно оседлал ее.  Страшные
кривые когти не оставили на коже ни единой царапины.
     - Лети! Отыщи людей! Люди, Скиит! Люди!
     Пестрая птица взмахнула крыльями  и  ринулась  в  прозрачную  бездну.
Маховые перья разошлись и крылья  стали  похожи  на  человеческие  руки  с
растопыренными пальцами. Совенок устремился к недалекому  Листу,  и  Хасту
показалось, что его не догнала бы даже молния.
     - Скиит! - пискнул его пернатый друг, а потом защелкал и засвистал  -
впервые в жизни, по-взрослому.
     Хаст еще долго слышал трели, постепенно утихающие,  растворяющиеся  в
шепоте Высоты. Он с