Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
я таким образом двое-трое суток напролет. В былые времена самыми
выносливыми и приспособленными к природе считались китайские бродяги
"хунхузы", которых этапировали на Сахалин из Приморского края. Они
дольше всех могли пребывать в бегах, месяцами питаясь лишь травами и ко-
реньями.
Месть, дерзость, любовь
Царская каторга побеги карала жестоко. Однако среди каторжан целыми
десятилетиями воспитывалась странная вера в их безнаказанность. Многие
считали побеги даже законными. Ни розги, ни новый срок не могли убить
эту веру. Те, кто прошел отшлифованную до блеска лавку и палача, уже ду-
мали иначе. Но узники, не искушенные бегами, сомневались в каре. Любо-
пытно, что вера в безнаказанность воспитывалась поколениями, ее начало
затерялось в дымке того доброго времени, когда побег был легок и даже
приветствовался охраной. Прежде всего на беглеце экономились продукты,
оседавшие в желудках смотрителей. Доходило до абсурда.
Если из тюрьмы никто не бегал, ее начальник считался мягкотелым и
слишком гуманным. Глава острога либо провоцировал побег, либо терпеливо
ждал своего смешения. Подобные традиции сохранились и на заводах, где
трудились ссыльные. До первого октября каждого года арестанту выдавалась
зимняя одежда - утепленные штаны и полушубок. Если к октябрю в бега пус-
кался один человек - надзиратель получал всего один полушубок, если
двадцать - то двадцать. Случалось, что перед выдачей зимнего комплекта
директор завода выступал с краткой речью: "Полушубки получает тот, кто
остается. Кто решил бежать - тому они незачем".
По всей Сибири из поколения в поколение побег не воспринимали как
грех или проступок. Ссыльные посмеивались над своими неудачными скитани-
ями, шутили и принимали за озорство. Редко побеги назывались глупостью
или ошибкой и почти никогда - преступлением. Со временем тюремные нравы
изменились, но народные традиции остались. Даже если на глазах всей ка-
торги можно было бы отхлестать плетьми беглеца - другим в назидание, -
большинство арестантов все так же были бы уверены, что подобная участь
их не коснется. Странная и непостижимая русская душа!
На побег толкала и плохая пища, и чрезмерная жестокость персонала, и
лень, и болезнь, и любовь к путешествиям, и просто любовь. Молодой,
двадцатилетний парень Артем, служивший сторожем при казенном доме в Най-
бучи (Сахалин), полюбил аинку, которая жила в юртах на реке Наибе. Од-
нажды Артем попался на краже и был направлен в Корсаковскую тюрьму. Лю-
бовь молодого сторожа оказалась настолько сильной, что он то и дело бро-
сал пост и через девяносто верст мчался к любимой. В один из дней Артема
подстрелили в ногу, и его амурные приключения были окончены.
Иногда из тюрьмы убегала целая толпа, чтобы погулять и развеяться.
Каторжанское гулянье, как правило, сводилось к пьянству, грабежам и
убийствам. Беглые арестанты могли ворваться в поселок, обчистить ряд до-
мов, напиться и перерезать в драке друг дружку. Подоспевшим солдатам ос-
тавалось сложить раненых и трупы на повозки и везти обратно в тюрьму.
Каторжник Клименко сбежал из Александровской тюрьмы, чтобы отомстить
конвоиру. Арестант уже имел за плечами побег, который завершился неудач-
но. Рядовой по фамилии Белов, служивший на кордоне, выстрелил по беглецу
и тяжело его ранил. Оклемавшись в тюремной больнице, Клименко вновь по-
кинул тюрьму и двинулся прямиком на знакомый кордон. На этот раз солдаты
палить не стали и просто задержали беглеца. Как и надеялся Клименко,
конвоировать его поручили Белову. Тащи, мол, своего крестника назад в
тюрьму - получать опять награду.
Радостный солдат прихватил ружье и отправился в путь. По дороге он
разговорился с арестантом, который потешал служивого забавными история-
ми. Наконец Клименко попросил у солдата покурить. Белов поставил ружье у
ноги, поднял воротник, защищаясь от холодного ветра, и начал раскуривать
трубку. Беглец бросился к нему, вырвал ружье, свалил солдата на землю и
выстрелил. Белов умер мгновенно. Убийца преспокойно продолжил путь, до-
шел до Александровской тюрьмы и сдался надзирателям. Он рассказал о
выстреле и о том, где можно найти труп Белова. Вскоре Клименко был пове-
шен.
Если узник Сахалина задумал сбежать, остановить его уже невозможно.
Характер окружающей среды, надзор, внутренняя дисциплина и расхлябан-
ность солдат - союзники беглеца. Возможность покинуть тюрьму предостав-
ляется практически ежедневно. Арестант может незаметно проскочить через
открытые тюремные ворота или же скрыться во время общих работ в тайге,
где за десятками каторжников присматривает один-два солдата. Бежать тя-
жело лишь из карцеров, кандальных и рудников (рудник постоянно оцеплен
часовыми, которые имеют право стрелять без предупреждения). Хотя для
опытных узников вообще не существует никаких преград. Они бегут из тех
же карцеров и рудников.
Любопытна арестантская доля Соньки - Золотой Ручки, знаменитой пи-
терской воровки. Она гастролировала по лучшим отелям России и Европы,
бессовестно обчищая номера богатых постояльцев. Настоящее полное имя
Соньки удивительно по своей сложности и важности - Шейндля-Сура Лейбова
Соломониак. Прибыльные гастроли Золотой Ручки оборвались в 1880 году,
когда ее арестовали и приговорили к ссылке в Сибирь. В Красноярском крае
питерская знаменитость трудилась всего четыре года, а затем исчезла. Ее
след обнаружили в Смоленске. Беглянку вновь "упаковывают" в тюремные
стены. В Смоленском допре все еще красивая и элегантная Сонька влюбляет
в себя местного надзирателя Михайлова и вместе с ним 30 июня 1886 года
убегает.
На свободе беглая авантюристка пробыла четыре месяца. Беглянку зако-
вывают в кандалы и отправляют не куда-нибудь, а на остров Сахалин, по-
дальше от центральной части России. Из Одесского порта в плавучей тюрьме
Сонька отправилась в Александровск. В Александровской ссыльно-каторжной
тюрьме она ухитрилась добыть солдатскую шинель. То ли украла, то ли вы-
манила у влюбчивого служивого. Переодевшись солдатом, она почти открыто
вышла из ворот тюрьмы и направилась в тайгу. Беглянку ловили лишь сутки.
За это время в Александровском посту кто-то убил местного лавочника и
похитил у поселенца Юрковского 56 тысяч рублей. Следствие доверилось
своей интуиции, которая чувствовала в этих злодеяниях руку Золотой Руч-
ки.
На следующий день разбойница уже лежала на отшлифованной лавке и с
визгом принимала порцию плетей. После чего Золотую Ручку заковали в руч-
ные кандалы и заперли в одиночной камере, где она прожила почти три го-
да. Этот срок здоровья ей не прибавил. Сахалинская каторга окончательно
стерла былую красоту и обаяние. Выйдя из тюрьмы, Сонька - Золотая Ручка
оседает на Александровском поселении. Под конец своих дней она решается
на свой последний побег, который скорее напоминал робкую отлучку. Из
Александровского поста больная, выцветшая Сонька побрела в тайгу и через
три километра рухнула на землю. Охрана нашла ее уже мертвой.
Три рубля и десять суток
Вечный и вездесущий дух аферизма коснулся побегов еще во времена ка-
торги. Старый арестант, закаленный не только суровым климатом, но и де-
сятками побегов, искал среди ссыльных новобранцев богатого (относи-
тельно, разумеется) каторжанина и уговаривал его пуститься в бега. Но-
вички почти всегда имели деньги и теплые веши. Они еще не успевали про-
садить и те, и другие за картами.
Неопытный арестант соглашался, подписывая этим свой смертный приго-
вор. Вырвавшись в тайгу, опытный беглец убивал доверчивого спутника, за-
бирал его скромное имущество и со спокойной совестью возвращался обратно
в тюрьму. Он не ложился под плеть и не получал прибавку к сроку, ибо он
пробыл на свободе всего сутки.
Осталась нераскрытой судьба арестанта Лагиева, который в конце прош-
лого века убил ректора Тифлисской семинарии. На Сахалине Лагиев служил
учителем, но очень недолго. В пасхальную ночь 1880 гола он, некто Ни-
кольский и еще четверо бродяг пустились в бега. Через несколько дней по
сахалинской каторге прошел слух, что троих беглецов, уже переодетых в
гражданское, видели на берегу у Муравьевского поста. Лагиева и Ни-
кольского среди них не было. Многие считали, что оба были убиты. Деньги
и гражданское одеяние (Никольский был сыном местного священника) - стоя-
щая причина для убийства.
Часто афера проворачивалась с целью выманить из местной казны три
рубля, которые причитались солдату за поимку беглеца. Бывало, что арес-
тант и охранник заключали тайную сделку. Первый уходил в тайгу или к мо-
рю, второй же этому не препятствовал. Через деньдва, когда по следу бег-
леца пускали отряд солдат, беглый узник и служивый встречались в огово-
ренном месте. Они возвращались в тюрьму, солдат получал премию и делился
с напарником. Доход от аферы, согласитесь, небольшой. Поэтому охрана
сманивала бежать сразу нескольких арестантов. Сценарий "поимки" был тот
же. Только теперь вооруженный винтовкой солдат вел сразу троих-четверых
беглецов, получая за свою расторопность в три-четыре раза больше.
Доходило и до абсурда. Конвоир приводил из дремучей тайги сразу семе-
рых бродяг, которые выглядели далеко не дохляками. А однажды худосочный
местный житель, вооруженный только длинной палкой, вернул в тюрьму сразу
одиннадцать беглецов. И получил за это тридцать три рубля. Вероятно, се-
бе он оставил лишь половину.
Каторга отошла в прошлое, а вместе с ней - и денежная премия. Созда-
тели и хранители ГУЛАГа посчитали, что финансовый интерес пагубно влияет
на идейный конвой. На смену трехрублевке пришел внеочередной отпуск. Ес-
ли солдат пленял или убивал беглого зека, то на десять суток отправлялся
домой. Уставный "беговой отпуск" стал весомым стимулом для лагерной ох-
раны, которая в основном состояла из солдат срочной службы. А какой сол-
дат не мечтает стать отпускником? Легендарные "десять суток" нашли свое
место и в песенном блатном наследии. Примером может служить одна из пос-
ледних песен на эту тему, нашумевшая (в прямом смысле) в середине 1997
года. Ее автор Иван Кучин в стихотворной форме изложил судьбу зека-бег-
леца, уходившего от погони и рвущегося через заснеженную тайгу:
И ефрейтор один тоже мать вспоминал,
Среди черных осин все бойчее шагал.
Десять суток цена. Кто назначил ее?
Вот мелькнула спина, и поднялось цевье.
Сухо щелкнул затвор. Оглянулся зека.
"Сука!" - выдохнул он и взглянул в облака.
А вверху пустота, лишь вдали по кривой
Покатилась звезда, словно в отпуск домой.
И все же побег как предмет аферы все еще продолжал и, возможно, еще
продолжает существовать. Подбить заключенного на "рывок", то есть на
трехлетнюю прибавку к сроку, в теперешней зоне невозможно. Но появился
иной способ спровоцировать побег. Мой знакомый, в прошлом начальник кон-
войной роты, вспоминал характерный случай.
В 1972 году в одном из лагерей Казахстана сорокалетний урка во время
перехода в промзону успел переброситься двумя-тремя фразами с младшим
сержантом. В конце недели сержант должен был заступить на ночное де-
журство на седьмую вышку. Зек это знал и предложил охраннику сделку: "Я
убегу через твою зону. Ты ничем не рискуешь. Ты просто на минуту отвер-
нешься. Если я уйду, братва передаст тебе сто рублей". Охранник немного
подумал и сказал: "Беги". Дождавшись, когда знакомый сержант заступит на
седьмую вышку, зек подобрался к проволочному заграждению и прокусил про-
ход. Затем пересек контрольную полосу и подбежал к последнему загражде-
нию. Урка закинул веревку со стальным крюком на стену и, подобно альпи-
нисту, стал шагать наверх. В это время "вертухай" действительно смотрел
в другую сторону и, казалось, не замечал беглеца. Но едва тот подобрался
к краю забора и ухватился за него руками, сержант резко повернулся,
вскинул автомат и начал целиться. Выждав секунду-другую, он нажал на
спуск. Длинная очередь скосила зека, упавшего по ту сторону заграждения.
Устав караульной службы уже много десятилетий рассматривает последнюю
полосу препятствия (обычно высокий бетонный забор) как грань между по-
пыткой побега и побегом, границу между жизнью и смертью. Упади зек по
эту сторону забора - хлопот не оберешься. Возникает масса вопросов, пер-
вый из которых: почему не было предупредительных выстрелов? Но беглец
лежал вне колонии, вне закона, который еще охраняет его жизнь.
Младший сержант внутренних войск в отпуск таки отправился. Хотя смер-
тельно раненый зек, уже будучи в больнице, не поскупился на эпитеты в
адрес подлого охранника (перед тем, как навсегда потерять сознание,
подстреленный в голову и спину беглец кратко изложил суть "сговора"),
никакой реакции, в том числе и эмоций, это не вызвало.
Лагерная братва даже не пыталась отомстить коварному сержанту за
смерть доверчивого зека. А может, просто не сумела.
"Дождик капал на рыло и на дуло нагана"
Возвращаясь к блатному песнопению, стоит заметить, что оно уже давно
увековечило тему тюремно-лагерных побегов. Рифмованные оды побегам, ве-
роятно, возникли вместе с тюрьмами. И писали их, естественно, не законо-
послушные граждане. Скажем, старая тюремная песня, которую так любил на-
певать Григорий Котовский, сидя в кишиневском допре, появилась еще в по-
запрошлом столетии, якобы в стенах Владимирской тюрьмы:
Не ваше дело, часовой.
Вам на часах должно стоять.
А наше дело удалое,
Как бы из замка убежать.
Многострадальные герои блатных песен гибнут под пулями часовых и кон-
воя, раздираются собаками, дерутся с хищниками в таежной глуши, замерза-
ют в буреломах или же, в конце концов, уходят от погони (к примеру, за-
цепившись среди тундры за курьерский поезд "Воркута-Ленинград"). Мотивом
"рывка" обычно выступает умирающая мать или же негаснущая любовь к даме
зарешеченного сердца. Тот же Иван Кучин в той же песне о безымянном зеке
и коварном ефрейторе мать упомянул уже в начале песни:
Мать прислала письмо: "Захворала, сынок.
Знать, готовить белье уж приходит мне срок.
Только прежде, чем в путь, мне хотя бы разок
Перед смертью взглянуть на тебя бы, сынок.
Потеряла покой, все одно: как ты там?
Неужели с тобой уж не свидеться нам?
Я б примчалась к тебе, да подняться не в мочь".
И на дерзкий побег он пошел в ту же ночь...
Из воровской рифмованной классики в начале 80-х давила слезу песня,
щедро напичканная уменьшительными формами речи:
Вот стоит избушечка, ветхая, печальная.
Белая акация во дворе цветет.
У окна старушечка, лет уже не мало ей.
С Воркуты далекой мать сыночка ждет.
Вот однажды вечером принесли ей весточку,
Сообщили матери, что "в расцвете лет,
Соблазнив приятеля, ваш сыночек Витенька
Темной-темной ноченькой совершил побег".
Он ушел из лагеря в голубые дали,
Шел тайгой дремучею ночи напролет,
Чтоб увидеть мамочку и сестричку Танечку.
Шел тогда Витюшеньке двадцать первый год.
Вот однажды Витенька постучал в окошечко,
Мать, увидев сына, думала, что сон.
"Скоро расстреляют, дорогая мама".
И, прижавшись к стенке, вдруг заплакал он...
Или же: ...И на широкой груди, Лаская родную старушку, Я сказал: "Ма-
ма, веди, Веди ты в родную избушку". За круглым семейным столом Полней
наливайте бокалы. Я пью за родные края, Я пью за тебя, мать родная. И
пью я за тех матерей, Что сына ТУДА провожают И со слезами в глазах Дитя
на пороге встречают. "Сын мой родной, дорогой, - Ты вся в слезах прокри-
чала. - Сын мой вернулся домой, И жизнь моя радостней стала"...
Вологодский конвой шутить не любит
"Мертвые не возвращаются с погоста". Так любили говорить каторжане,
намекая на свое пожизненное заключение. В царской России каторжные рабо-
ты были сопряжены с поселением в Сибири навсегда. Арестант выбрасывался
из общества, изолировался в суровой дикой глуши, где постепенно зверел и
сам. Он уже не надеялся когда-нибудь вернуться, и для многих это было
едва ли не самым страшным. Каторжанин умирал для родины, родных и преж-
них друзей. Безысходность терзала узника, его душа осознанно или подсоз-
нательно требовала перемен, а попросту - побега. Когда он в один из дней
уходил в бега, каторга говорила: "Он ушел менять свою судьбу". Если из-
менить судьбу не удавалось и беглец возвращался на круги своя, смиренно
ожидая плетей, все вздыхали: "Не подфартило". Сам смельчак стыдливо пря-
тал глаза, как бы стесняясь своей невезучести. При пожизненной каторге
побеги и отлучки считались неизбежным и даже необходимым злом. Это зло
сравнивали с предохранительным клапаном, который дает выход отчаянию и
сохраняет последнюю надежду. Отними у вечного узника последнюю надежду -
надежду вернуться с погоста, - и он станет непредсказуемым. В какой фор-
ме проявится его отчаяние, можно было лишь догадываться.
Нынешняя Россия надежно оберегает погост, с которого еще никто не
вернулся. Восстановив пожизненное заключение, она облюбовала для приго-
воренных остров Огненный с его странной и страшной славой. В глубине
дремучих вологодских лесов, где к человеку еще не успели привыкнуть,
ютится насыпной (т.е. искусственный) остров, окруженный со всех сторон
водой. Огненный родился в середине XVI века и был уготовлен для ссыльных
монахов. В 1962 году МВД РСФСР вернуло острову исправительно-трудовую
функцию, разместив на нем вышки и ряды колючей проволоки. Так в Бело-
зерском районе Вологодской области появилась колония особого режима, ко-
торая спустя тридцать лет станет "погостом" для вечных арестантов. Кроме
холодного северного неба, островитянам уже ничего не светит.
Съемку "Калины красной" Василий Шукшин решил начать именно с этих
мрачных мест. Свинцовое небо, спокойная и как бы уверенная в себе водная
гладь, серые крепостные стены с часовыми и деревянные мостки, разделяю-
щие ЭТОТ мир и ТОТ, навсегда увековечил кинематограф. Невдалеке от Ог-
ненного вытянулся еще один остров под издевательским именем Сладкий. На
Сладком живут стражи колонии со своими женами и детьми. Сейчас на нем
обитает чуть больше двухсот человек, которые охраняют и обслуживают сот-
ню "вечников". Эта малая часть суши лишена промышленности, и жители по-
неволе становятся и огородниками, и рыбаками, благо северный край полон
пресноводных щедрот. Сахар, мука и крупа на остров подвозятся гужевыми
повозками.
Хотя лагерь считается "отсидочным", и мощные производственные цехи
здесь не предусмотрены, зеки без работы не остаются. Им поручают шить
рукавицы, за которые причитается символическое вознаграждение. Этому не-
хитрому и почти единственному товару на Огненном предшествовали тапочки.
Их начинали шить еще в 60-х (вспомните Егора из "Калины красной", объяс-
нявшего огрубелость своих рук: "Мы тапочки шили-шили, шили-шили"), но
тогда они предназначались для ритуальных процессий, а проще говоря, для
покойников. Со временем от тапочек пришлось отказаться, чтобы уберечь
(!) психику арестанта. Волей-неволей зек вынужден потеть над этими осто-
чертевшими рукавицами: за отказ работать его попросту лишат ежедневной
прогулки, что ценится здесь превыше всего. На свежий воздух зек выходит
в двух случаях - на прогулку и по нужде. Последнего удовольствия у него
отнять не могут.
Остров помнит один-единственный побег, который завершится далеко не
лучшим образом. Один из заключенных дождался приезда на остров ассениза-
торской автомашины, выбрал момент, когда водитель отлучился на мину-
ту-другую, забрался в цистерну через верхний люк. Вернувшийся водитель
подогнал авто к тюремному нужнику, добросовестно откачал из него дерьмо
и начал оформлять документы на выезд. В эти минуты зек барахтался в не-
чистотах и, как о