усталую
дремоту. Сладковатый аромат свежего дерева вливался в кровь, наполняя ее
медовой тягучестью, отчего мысли при нем остались только ленивые и
спокойные.
   В соседнем сарае петух прокричал зорю, под его бодрую песню подумалось:
"Хорошо бы сонного застрелили..." Но дальше того пожелания дело не пошло;
о том как лопнет голова, наполняясь болью от входящей в нее пули, зэк не
успел додумать: он заснул.
   Спал без снов, но даже в столь глубоком забытье почувствовал на себе
внимательный взгляд. Он явно не имел отношения к его сну. Был настоящий.
   "Мент или собака. Больше ходить за тобой некому.
   Собака бы уже кинулась. Значит, мент. Любуется, гад.
   Лучше б стрелял!"
   Мысленно представил путь руки за голенище, где был нож. Чуть приподнял
ресницы... Прямо перед ним на земляном полу стояли валенки, подшитые
кусками старых покрышек от полуторки.
   "Пора, парень!" - скомандовал себе зэк, выхватив нож, быстро вскочил.
Он не сразу сообразил, почему лицо человека оказалось на уровне его груди,
но интуитивно отдернул к себе нож. Неизвестный ойкнул. Голос был слабый и
не мог родить крик. Чуть погодя Упоров увидел, как на узкой, почти детской
ладони расходится короткая рана.
   Тихо! - предупредил изрядно смущенный беглец. - Не надо шуметь! Я
нечаянно...
   - Не буду, - так же шепотом ответил неизвестный и поднял два больших,
наполненных слезами глаза. Они были зеленые, как мокрый нефрит.
   Девчонка! Это, конечно, лучше, чем чекист с автоматом, но все равно
неловко, да и глаза смотрят прямо в душу. Неловко...
   Из зажатого кулака выпадали капли крови. Он не мог на mix смотреть и
спросил:
   - Тебе больно? Надо чем-то перевязать. Сейчас же!
   Извини, я не хотел. Со сна принял тебя черт знает за кого. Извини...
   Она кивнула, продолжая смотреть ему в глаза.
   - Дома есть бинт и йод. Вы можете меня отпустить домой?
   - Отпустить?! - Вадим понял: она видит в нем бандита, и горько
усмехнулся: - Ну, конечно же! Только не надо звать солдат. Вечером
освобожу этот отель. Как тебя зовут?
   - Наталья.
   - Иди домой, Наташа. Не сердись на меня. Я, понимаешь ли, беглый,
потому злой. А злой потому, что беглый. Заколдованный круг.
   Он никогда не мог справиться с ощущением своей вины и пытался смягчить
впечатление говорливой бесшабашностью.
   - Вы не волнуйтесь, - очень просто сказала она, будто давно знакомому
человеку. - У меня дядя тоже поселенец с поражением в правах. Я приехала к
нему из Ленинграда. Бросила балетную студию и прикатила.
   Меня даже из комсомола хотели выгнать. Ужас!
   Девчоика изобразила ужас на лице, лица не стало видно - одни глаза.
   - Да, серьезное дело. Ну, ты иди, не то тебя хватятся. Если можно, я
побуду здесь до вечера?
   Ему вдруг сразу расхотелось погибать, он проклинал эту ворвавшуюся в
сарай девчонку с ее детской непосрсдсгвенностью и такими огромными
зелеными глазами.
   Наталья понимающе кивнула, протянула перед собой руки:
   - Положите мне поленья.
   - Как же ты с такой рукой?
   Она улыбнулась как приятелю:
   - Грузите и считайте, что отель в вашем распоряжении.
   В щель между досками Упоров видел, как девчонка пересекла двор, забавно
раскачиваясь под тяжестью дров. Поднялась на крыльцо, прижала поленья
подбородком и оттопыренным мизинцем левой руки открыла дверь.
   "Сейчас успокоится. В ней заговорит долг комсомолки и... Но бежать все
равно некуда. Может случитьсяона не побежит? Не может! Вся страна доносит!"
   Он воткнул нож в чурку и отхлебнул из фляги медвежьего жира. По
заваленному хрустящими на морозе нечистотами двору прошла толстая баба в
засаленной телогрейке. Остановилась, глянув по сторонам, стала подтягивать
сшитые из байки панталоны. Еще раз с коровьей стеснительностью глянула на
окна, прошла вразвалку, и он почувствовал себя окончательно отторгнутым от
всякой надежды человеком, куда несчастней этой бесконечно несчастной бабы.
   "Она-просто не видавшее другой жизни животное, а ты-загнанное в
западню, живущее на волосок от смерти животное. Кому лучше? Ей! Она не
понимает своей трагедии: день прожила-и ладно. Ты все знаешь-поделать
ничего не можешь. Девчонка, однако, никуда не побежала. Странно..."
   Зэка отвлек знакомый мужик, справляющий нужду у своего дома. Кашель его
уже не мучал, держался он с несколько театральным достоинством и, даже
громко испортив воздух, остался при том же многозначительном лице.
   "Член поселкового совета, не меньше гусь, - подумал Упоров. - Тоже меня
ищет. Все кого-то ищут. Работали бы лучше, суки!"
   Серьезный мужик явно шел в гости, но по лел\". Вытер подошвы о
березовый веник-голяк, потяну;; к себе ржавую ручку. В бараке он долго не
задержался и вышел расстроенный. Харкнул па крыльцо, огля;:сл двор
внимательным взглядом опытного в вопросах сыска человека и задержал взгляд
именно на той двери, за которой находился беглый каторжанин. Глаза сыскаря
остановились, только что рыскающие, они начинали обретать смысл,
концентрируя все внимание в одной точке.
   Взгляд обладал почти осязательной силой. Упоров хотел посторониться от
щели, однако сдержался, понимая: главное-не суетиться. В настроении мужика
произошла разительная перемена, отразившаяся на испитом лице гримасой
внутренней заостренности. Оно, словно морда легавой на стойке, подалось
вперед, а ноздри выразительно пошевелились.
   "Или засек, или вспомнил, где можно нохмелиться.
   Ты-осел: дверь забыл закрыть за девчонкой! Может, поленом-по башке?
Заорет. Успокойся: его кумар с похмелья трясет".
   Минут через десять после того, как бдительный бухарик ушагал в сторону
водокачки, на крыльце появилась Наташа с дымящейся чашкой и куском хлеба.
Рука, встретившая его нож, была перевязана стираным бинтом. Зэк смотрел на
нескладное, длинноногое существо, пытающееся по-мальчишески тощим задом
захлопнуть двери, со сложным чувством вины и умиления. Поведение ее было
естественным, по-домашнему не выставочным.
   Она справилась с дверью, сделала шаг с первой ступени крыльца,
остановилась, сурово собрав к переносице брови. Ребенок сразу поменялся,
зэк видел перед собой обманутую маленькую женщину. Потом она сказала
кому-то, кого Вадим еще не мог разглядеть:
   - Ну и подлец же вы, дядя Левонтий!
   Автоматчиков он увидел мгновением позже. У них сводило от напряжения
скулы, автоматы были готовы открыть огонь. Следом в поле видимости
появился капитан, вызывающе аккуратный среди загаженного бытовыми отходами
двора.
   - Это кому? - капитан указал на дымящуюся кружку в руке девчонки и
улыбнулся.
   - Собачке, - Наташа покраснела, снова стала ребенком.
   - Должен тебя огорчить, - капитан почесал твердую переносицу, изобразив
подлинное сожаление. - Твою собачку мы пристрелим: бешеная. Такие вот
дела, красавица!
   Он подождал, пока сожаление покинет его запоминающееся лицо волевого
человека, и продолжал уже в другом тоне:
   - Убирайся вон, дрянь! Иначе твой дядя вернется на тюремные нары за
укрывательство особо опасного преступника!
   "Это обо мне. Объявка сделана. Твой выход, Вадим!"
   Упоров распахнул ногой двери сарая, двинулся к офицеру, не обращая
внимания на вскинутые стволы.
   Он решил-самое время.
   Но офицер сказал:
   - Стоять!
   И зэк остановился. Наверное, за следующим шагом мог последовать
отсекающий настоящее от будущего выстрел: зэк видел, как напрягся палец
сержанта на спуске. Однако именно этого шага он не сделал. Не по страху,
по другой, неизъяснимой причине, установившей запретную грань.
   У всякой смерти-свое время. Его стояла перед ним так близко, что зэк
чувствовал ее землистый запах. Он к нему привыкал. Она не взяла его,
точнее-не приняла, дала возможность сказать:
   - Капитан, девчонка здесь ни при чем...
   - Я так и думал, - офицер снова стал вежливым, попросил, повернувшись к
Наташе: - Иди домой, детка, мы отведем твою собачку на живодерню.
   Она поглядела на него, не скрывая сожаления, снова взрослая и строгая,
поднялась на одну ступеньку и ушла. Он подмигнул стоящим напротив
автоматчикам, ПОТОМУ что хотел выглядеть бесстрашным, хотел, чтобы Наташа
видела через тюлевые занавески на перекошенном окне-ему совсем не страшно.
   - Обыскать! - приказал капитан, подбодрив автоматчиков нетерпеливым
жестом.
   - Руки в гору!
   Сержант поставил автомат на уровне живота, выследивший беглеца дядя
Левонтий выдернул из голяшки нож. Ловко обшлепав карманы быстрыми
профессиональными движениями, выкинул под ноги сержанту флягу с медвежьим
жиром.
   - Снять сапоги! - сержант его ненавидел. - Быстро, гадость!
   Опуская руки, зэк кулаком наотмашь ударил дядю Левонтия в лоб, так что
локоть откликнулся гудящей болью, а следом сам получил по затылку
прикладом автомата. Они рухнули почти одновременно, но первым пришел в
себя зэк...
   - Хватит валяться, Упоров! - капитан давил каблуком сапога на ладонь
лежавшего, стараясь побыстрей привести его в чувство. - Вставайте!
Вставайте! Мы еще не обедали.
   Упоров сел, осторожно потрогал голову. Сержант пнул его под зад:
   - Подымайся! Возимся со всякой пакостью, застрелить давно пора!
   - Товарищ капитан, Левонтия Ивановича рвет! - доложил наклонившийся над
человеком молоденький солдатик.
   - Сотрясение. Ловкость потерял Левонтий. Сержант, наденьте наручники и
постарайтесь довести живым. Он там кому-то нужен.
   - Товарищ капитан, а Левонтия Ивановича куда? - гундосил рыхловатый
боец с постным и заботливым лицом царского санитара. - Он еще... как бы
сказать...
   - Говорите, Яровой! Вечно вы какой-то заторможенный!
   - Обосрался, товарищ капитан!
   - Это сопутствующее явление. Левонтия - в медпункт. Думать будет.
   Упорова вели через тот же лесок, той же тропой, по которой он бежал.
Сейчас все выглядело по-иному: не так враждебно. Посеченные пулями
деревья, земля, схоронившая в себе сотни посланных в беглецов пуль, были
обыкновенными, какими им и положено быть.
   У приисковой конторы толпились люди, отыскавшие повод для безделья. Они
обсуждали ночное происшествие. Коротконогая женщина в собольей шапке и
собольем воротнике, пришитом грубыми нитками к старому залоснившемуся
пальто, заметив зэка, крикнула:
   - Вот он, бандюга! Присмирел сразу!
   И, отмахнувшись от подруги, пошла навстречу, шустро перебирая толстыми
ногами. Зэк понял: женщина была пьяна. Успел подумать:
   "Хоть праздник людям устроил - и то хорошо".
   На том мысли кончились. Женщина плюнула ему в лицо, под одобрительные
возгласы толпы вернулась на свое место, подбрасывая в такт энергичным
движениям вислый зад.
   Его втолкнули в комнату, похожую на спичечный коробок. Посредине стоял
фанерный стол и шесть самодельных табуреток. Портрет Сталина, как в
ограбленной кассе, был забран в траурную рамку. Захотелось встать под
портретом, но сержант указал стволом автомата на табурет, рядом с которым
лежал человек.
   Упоров не сразу узнал Дениса. Лицо вора потеряло не только цвет, но и
форму. Оно съежилось да размеров детского лица и больше напоминало маску,
снятую с несчастного Пьеро. Денис, как Вадиму показалось, узнал его,
пошевелил ресницами, на что обратил внимание сержант и удивленно произнес:
   - Живучий, шакал!
   Покатал голову Дениса сапогом, прислушался, после чего произнес с
видимым удовольствием:
   - Нет, кажись, умер. Еще до того, как тебя взяли, пузыри пускал.
   На столе деликатно зазвонил телефон, и только что вошедший капитан снял
трубку:
   - Ярцев слушает! Да, взяли в сарае у поселенца...
   Фамилию забыл. Разберемся. Дрался. Вернее-оказывал сопротивление при
задержании. Гецу, который с Широкого демобилизовался, мозги стряс. Второй
уже готов или почти готов. Разницы нет, как и толку. Акт будет.
   Минуточку, Важа Спиридоныч.
   Капитан ладонью зажал трубку, приказал долговязому солдату, дремлющему
у входа с автоматом:
   - Шмыгалов, сбегай за фельдшером!
   Солдат встрепенулся, перекинув через плечо ремень, побежал, стуча по
коридору сапогами. Шаги еще не успели заглохнуть, а на пороге комнаты
возник улыбающийся якут в армейском ватнике с жирными, расчесанными на
пробор волосами. Темные проталины веселых глаз прятались в тяжелых
складках пористой кожи.
   Якут был крепок и подвижен, словно живая ртуть. Посаженная на короткую
шею голова поворачивалась поволчьи со всем туловищем, и всякий раз такой
поворот вызывал невольную настороженность.
   Капитан взглянул на вошедшего с наигранной приветливостью, сказал в
трубку:
   - Серафим пожаловал!
   Якут показал ему брезентовый мешок, из которого капала кровь.
   - С добычей, - продолжал капитан. - Какие там соболя?! Наши упущения.
Нет, еще не видел.
   Ярпев подбородком указал на промокший мешок:
   - Кто там у тебя, Серафим?
   Якут пошевелил широким носом с загнутым кончиком, прикрыл глаза,
произнес с расстановкой:
   - Значит, так... Скажи полковнику-Кафтан, Японец, третьего не признал.
Но шипко блатной! Жена хотел играть. Я хитрый: сказал Надьха сипилис
болеет.
   Пухался, руками махал. Больше не будет...
   Легким, чуть вприпрыжку, шагом якут подошел к столу ;! вывалил на пол к
ногам капитана три обрубленные к::сти.
   - Кафтанов, Снегирев, третьего не знает. Пристрелил на всякий случай.
Важа Спиридонович спрашивает - он точно беглый?
   - Ищо какой! Прятать просил. Деньги много обещал...
   - Обещал или дал?
   - Обещал только...
   - Гостеприимный ты человек, Серафим! Важа Спиридонович передает тебе
привет и благодарность. Расчет получишь за троих.
   Яку- по-серьезному оглядел присутствующих, обеими рукам;; пригладил
лоснящиеся волосы:
   - Серафимушка шестный, ему нешестный деньги не надо. Он служит партии и
советскому народу.
   "Мы несли деньги этой дешевке, - беззлобно подумал Упоров. - Могли
разделить участь этих троих... Тогда рук было бы пять. Одна из них-твоя".
   Улыбающаяся рожа якута стала враждебной, сохраняя в себе пугающую
доступность смерти.
   Вадим подумал: "Все люди ходят в масках, пряча свою внутреннюю правду
так глубоко, что не могут до нее докопаться. Актеры! Поганые актеры!"
   В комнату вошел еще один человек в поношенном драповом пальто и
солдатской шапке без звездочки.
   Человек был откровенно пьян, хотя старался по мере возможности скрыть
свое нерабочее состояние.
   - Все, Важа Спиридонович, - крикнул в трубку капитан, - фельдшера
привели. Как всегда. Я же сказал"привели", минут через тридцать отправим
вместе с покойным акт. До свидания!
   - Изволю заметить, товарищ Ярцев, я пришел сам! - обидчиво выпалил
фельдшер. - Нацепили, понимаешь ли, погоны, думаете-можете унижать мое
человеческое... до... до...
   Он не смог одолеть слово. Капитан миролюбиво прервал его:
   - Будет вам, Петр Платонович. Надо подписать акт о смерти, и мы вас не
задерживаем.
   Фельдшер икнул, обвел комнату неустойчивым взглядом, наконец указал
пальцем себе под ноги:
   - Этот, что ли?
   Петр Платонович наклонился, поднял веко, затем пощупал пульс Малинина.
Выпятив вперед облепленную хлебными крошками губу, с сомнением поглядел на
капитана:
   - Он пока еще с нами...
   - Его нет, Петр Платонович! И перестаньте ломать комедию!
   Фельдшер вздрогнул, засуетился, повторив свою процедуру с веком и
пульсом, сказал, не поднимая на капитана глаз:
   - Нет, тут все ясно-состояние агонии...
   - Он умер! - перебил Ярцев. - Вот здесь надо подписать. А вы что ждете,
Серафим? Идите, гю.пчайтс в кассе. Не забудьте передать привет супруге.
   Капитан взял со стола подписанный акт, сделал на ходу замечание
фельдшеру:
   - Вы что, трупами закусываете-вонь такая'^ Эй Мамедов, задержанного-в
машину, труп-в сарай' Шишев, распорядитесь, чтобы вымыли полы.
   Упоров положил стянутые наручниками руки на холодную ладонь Дениса.
Зрачки вора смотрел]; в свое лихое прошлое...
   То был взгляд из окна вагона, когда уже не НУЖНЫ слова, лишь исходящий
из бесконечной пропасти' глаз покойного-отблеск вечности-оставляет
провожающим надежду на то, что поезд идет по назначению
   ...В тюрьме его опять били. Били не юнцы-автоматчики, а досконально
знающие свое ремесло профессионалы. Он ужом крутился под градом ударов
Печень екала, взлетая к горлу, и та часть тела, куда метил тупой носок
кованого сапога, за долю секунды неведомым образом знала о том. Такой
молниеносный телеграф сработанный диким желанием выжить; при этом весь мир
колебался, подобно чашам весов, перегруженных нечеловеческой болью.
   Бить прекратили, когда он потерял сознание, после "гвардейского" удара.
Старшина Жунанько вытер платком потную шею, но, глянув на зэка,
заволновался:
   - Ни, ты дивись- шаволится. Притворился, симулянт! А ну, хлопцы, еще
разок по-гвардейски, так, шоб его бабке икнулось на том свете.
   ...Гвардейский удар был личным вкладом ЖУНВНЬКО в дело перевоспитания
беглецов. Он говорил свопг^ подчиненным:
   - Прежде чем человека допустить до строительства светлого будущего, с
него необходимо стряхнуть темное прошлое. А як же ж!
   Даже за обеденным столом, пережевывая массивными челюстями пайковый
гуляш, Остап Силыч думал о незаконченности возмездия, того хуже-симуляции
наказуемого. Однажды (классический пример больших открытий) во время
перевоспитания беглого вора по кличке Стерва охранники, не сговариваясь,
сделали паузу. Вор облегченно вздохнул. Тотчас четыре сапога одновременно
подняли его над цементным полом карцера. Раз!
   - Во! - радостно произнес Жупанько. - Це по-нашему, по-гвардейски!
   Стерва умер еще в полете, успев перед смерч ью послужить доблестному
делу и внести свой личный вклад...
   Заключенный Упоров оказался ловчее доверчивого вора. Он извлек из опыта
общения с улыбчивым ЖУпанько главное-не доверяй, не надейся, не
расслабляйся. И перенес второй "гвардейский" малыми потерями: ему сломали
два ребра да вбили куда-то аппендикс,.
   который чудом не лопнул.
   Полуживого зэка бросили в одиночку, а старшина Жупанько пошел, напевая
любимую мелодию "Дывлюсь я на небо...", мыть руки настоящим цветочным
мылом.
   столичной фабрики "Свобода". Оба они еще не знали, что через час им
придется встретиться снова по обстоятельствам, от них не зависящим. А пока
Силыч жевал свой пайковый гуляш, зэк лежал на нарах вверх лицом, хватая
спертый воздух камеры короткими порциями, словно кипяток, пользуясь
отведенной ему малостью вдоха и выдоха.
   Чтобы отвлечься от мыслей о будущем, он отводил их в прошлое, но там
путаницы было не меньше, и зэк тогда пытался проникнуть в предпрошлое,
вневременное существование, когда его зачатье еще не значилось даже в
планах виновников. Они просто ничего друг о друге не знали. Маленькая
еврейка пианистка была домоседкой и втайне презирала своего брата-боевика,
столь кровожадного, сколь и трусливого, а лихой командир кавалерийского
отряда Буденного носился по полям гражданской войны и рубил головы тем,
кто стоял на пути голодранцев и пьяниц в царство свободы. Все определил
случай. Отряд Упорова остановился в Белой Церкви на двое суток. Первый
вечер она играла "Марсельезу", героически складывая две тоненькие морщинки
над прекрасными черными глазами. Вторую ночь уже солировал командир
отряда. Их единственный сын появился на свет после окончания мужем
академии красных командиров. Мама шутила:
   - Сергей, тебя хорошо подготовили.
   Сергей Упоров погиб в первые дни Отечественной...
   "Если бы это случилось раньше..." - мысль была не по-сыновьи жестокой,
IIQ он тут же нашел ей оправдание: не кто иной, как папа завоевывал ему
одиночную камеру. "Господи, какая боль! Лучше бы мне не родиться". Зэк
ухватился за это и представил себя в резерве жизни: маленьким, розовым, с
крылышками. "Тогда бы все получилось иначе, точнее-ничего не получилось:
ни судей, ни тюрьмы, ни боли, а ты, укрытый от земных забот, безмятежно бы
парил в мечтах влюбленных..."
   Ему вправду полегчало, но совсем ненадолго. Зэк опять начал смотреть на
миропорядок с грубой подозрительностью, решив: "Господь не сможет долго
терпеть его бесполезное, мечтательное тунеядство. Когда-нибудь
Вседержителю надоест, и Он брос