Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
ца отца и дя-
ди он догадывался, что между ними должна была идти речь о матери. И что-
бы не осуждать того отца, с которым он жил и от которого зависел, и,
главное, не предаваться чувствительности, которую он считал столь унизи-
тельною, Сережа старался не смотреть на этого дядю, приехавшего нарушать
его спокойствие, и не думать про то, что он напоминал.
Но когда вышедший вслед за ним Степан Аркадьич, увидав его на лестни-
це, подозвал к себе и спросил, как он в школе проводит время между клас-
сами, Сережа, вне присутствия отца, разговорился с ним.
- У нас теперь идет железная дорога, - сказал он, отвечая на его воп-
рос. - Это видите ли как: двое садятся на лавку. Это пассажиры. А один
становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и
поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и
тут кондуктором очень трудно быть!
- Это который стоя? - спросил Степан Аркадьич, улыбаясь.
- Да, тут надо и смелость и ловкость, особенно как вдруг остановятся
или кто-нибудь упадет.
- Да, это не шутка, - сказал Степан Аркадьич, с грустью вглядываясь в
эти оживленные, материнские глаза, теперь уж не ребячьи, не вполне уже
невинные. И, хотя он и обещал Алексею Александровичу не говорить про Ан-
ну, он не вытерпел.
- А ты помнишь мать? - вдруг спросил он.
- Нет, не помню, - быстро проговорил Сережа и, багрово покраснев, по-
тупился. И уже дядя ничего более не мог добиться от него.
Славянин-гувернер через полчаса нашел своего воспитанника на лестнице
и долго не мог понять, злится он или плачет.
- Что ж, верно ушиблись, когда упали? - сказал гувернер. - Я говорил,
что это опасная игра. И надо сказать директору.
- Если б и ушибся, так никто бы не заметил. Уж это наверно.
- Ну так что же?
- Оставьте меня! Помню, не помню... Какое ему дело? Зачем мне помнить?
Оставьте меня в покое!- обратился он уже не к гувернеру, а ко всему све-
ту.
XX
Степан Аркадьич, как и всегда, не праздно проводил время в Петербурге.
В Петербурге, кроме дел: развода сестры и места, ему, как и всегда, нуж-
но было освежиться, как он говорил, после московской затхлости.
Москва, несмотря на свои cafes chantants и омнибусы, была все-таки
стоячее болото. Это всегда чувствовал Степан Аркадьич. Пожив в Москве,
особенно в близости с семьей, он чувствовал, что падает духом. Поживя
долго безвыездно в Москве, он доходил до того, что начинал беспокоиться
дурным расположением и упреками жены, здоровьем, воспитанием детей, мел-
кими интересами своей службы; даже то, что у него были долги, беспокоило
его. Но стоило только приехать и пожить в Петербурге, в том кругу, в ко-
тором он вращался, где жили, именно жили, а не прозябали, как в Москве,
и тотчас все мысли эти исчезали и таяли, как воск от лица огня.
Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского
была жена и семья - взрослые пажи дети, и была другая, незаконная семья,
от которой тоже были дети. Хотя первая семья тоже была хороша, князь Че-
ченский чувствовал себя счастливее во второй семье. И он возил своего
старшего сына во вторую семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он
находит это полезным и развивающим для сына. Что бы на это сказали в
Москве?
Дети? В Петербурге дети не мешали жить отцам. Дети воспитывались в за-
ведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве - Львов, напри-
мер, - дикого понятия, что детям всю роскошь жизни, а родителям один
труд и заботы. Здесь понимали, что человек обязан жить для себя, как
должен жить образованный человек.
Служба? Служба здесь тоже не была та упорная, безнадежная лямка, кото-
рую тянули в Москве; здесь был интерес в службе. Встреча, услуга, меткое
слово, уменье представлять в лицах разные штуки - и человек вдруг делал
карьеру, как Брянцев, которого вчера встретил Степан Аркадьич и который
был первый сановник теперь. Эта служба имела интерес.
В особенности же петербургский взгляд на денежные дела успокоительно
действовал на Степана Аркадьича. Бартнянский, проживающий по крайней ме-
ре пятьдесят тысяч по тому train, который он вел, сказал ему об этом
вчера замечательное слово.
Перед обедом, разговорившись, Степан Аркадьич сказал Бартнянскому:
- Ты, кажется, близок с Мордвинским; ты мне можешь оказать услугу,
скажи ему, пожалуйста, за меня словечко. Есть место, которое бы я хотел
занять. Членом агентства...
- Ну, я все равно не запомню... Только что тебе за охота в эти желез-
нодорожные дела с жидами?.. Как хочешь, все-таки гадость!
Степан Аркадьич не сказал ему, что это было живое дело; Бартнянский бы
не понял этого.
- Деньги нужны, жить нечем.
- Живешь же?
- Живу, но долги.
- Что ты? Много? - с соболезнованием сказал Бартнянский.
- Очень много, тысяч двадцать.
Бартнянский весело расхохотался.
- О, счастливый человек! - сказал он. - У меня полтора миллиона и ни-
чего нет, и, как видишь, жить еще можно!
И Степан Аркадьич не на одних словах, а на деле видел справедливость
этого. У Живахова было триста тысяч долгу и ни копейки за душой, и он
жил же, да еще как! Графа Кривцова давно уже все отпели, а он содержал
двух. Петровский прожил пять миллионов и жил все точно так же и даже за-
ведовал финансами и получал двадцать тысяч жалованья. Но, кроме этого,
Петербург физически приятно действовал на Степана Аркадьича. Он молодил
его. В Москве он поглядывал иногда на седину, засыпал после обеда, потя-
гивался, шагом, тяжело дыша, входил на лестницу, скучал с молодыми жен-
щинами, не танцевал на балах. В Петербурге же он всегда чувствовал де-
сять лет с костей.
Он испытывал в Петербурге то же, что говорил ему вчера еще шестидеся-
тилетний князь Облонский, Петр, только что вернувшийся из-за границы.
- Мы здесь не умеем жить, - говорил Петр Облонский. - Поверишь ли, я
провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым чело-
веком. Увижу женщину молоденькую, и мысли... Пообедаешь, выпьешь слегка
- сила, бодрость. Приехал в Россию, - надо было к жене да еще в деревню,
- ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к
обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спа-
сать остается. Поехал в Париж - опять справился.
Степан Аркадьич точно ту же разницу чувствовал, как и Петр Облонский.
В Москве он так опускался, что в самом деле, если бы пожить там долго,
дошел бы, чего доброго, и до спасения души; в Петербурге же он чувство-
вал себя опять порядочным человеком.
Между княгиней Бетси Тверской и Степаном Аркадьичем существовали дав-
нишние, весьма странные отношения. Степан Аркадьич всегда шутя ухаживал
за ней и говорил ей, тоже шутя, самые неприличные вещи, зная, что это
более всего ей нравится. На другой день после своего разговора с Карени-
ным Степан Аркадьич, заехав к ней, чувствовал себя столь молодым, что в
этом шуточном ухаживанье и вранье зашел нечаянно так далеко, что уже не
знал, как выбраться назад, так как, к несчастью, она не только не нрави-
лась, но противна была ему. Тон же этот установился потому, что он очень
нравился ей. Так что он уже был очень рад приезду княгини Мягкой, прек-
ратившей их уединение вдвоем.
- А, и вы тут, - сказала она, увидав его. - Ну, что ваша бедная сест-
ра? Вы не смотрите на меня так, - прибавила она. - С тех пор как все
набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу,
что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал
мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней пов-
сюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне
про нее.
- Да, ее положение тяжело, она... - начал было рассказывать Степан Ар-
кадьич, в простоте душевной приняв за настоящую монету слова княгини
Мягкой "расскажите про вашу сестру". Княгиня Мягкая тотчас же по своей
привычке перебила его и стала сама рассказывать.
- Она сделала то, что все, кроме меня, делают, но скрывают; а она не
хотела обманывать и сделала прекрасно. И еще лучше сделала, потому что
бросила этого полоумного вашего зятя. Вы меня извините. Все говорили,
что он умен, умен, одна я говорила, что он глуп. Теперь, когда он свя-
зался с Лидией Ивановной и с Landau, все говорят, что он полоумный, и я
бы и рада не соглашаться со всеми, но на этот раз не могу.
- Да объясните мне, пожалуйста, - сказал Степан Аркадьич, - что это
такое значит? Вчера я был у него по делу сестры и просил решительного
ответа. Он не дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я
вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ива-
новне.
- Ну так, так! - с радостью заговорила княгиня Мягкая. - Они спросят у
Landau, что он скажет.
- Как у Landau? Зачем? Что такое Landau?
- Как, вы не знаете Jules Landau, le fameux Jules Landau, le
clair-voyant? Он тоже полоумный, но от него зависит судьба вашей сестры.
Вот что происходит от жизни в провинции, вы ничего не знаете. Landau,
видите ли, commis был в магазине в Париже и пришел к доктору. У доктора
в приемной он заснул и во сне стал всем больным давать советы. И удиви-
тельные советы. Потом Юрия Мелединского - знаете, больного? - жена узна-
ла про этого Landau и взяла его к мужу. Он мужа ее лечит. И никакой
пользы ему не сделал, по-моему, потому что он все такой же расслаблен-
ный, но они в него веруют и возят с собой. И привезли в Россию. Здесь
все на него набросились, и он всех стал лечить. Графиню Беззубову выле-
чил, и она так полюбила его, что усыновила.
- Как усыновила?
- Так, усыновила. Он теперь не Landau больше, а граф Беззубов. Но дело
не в том, а Лидия, - я ее очень люблю, но у нее голова не на месте, -
разумеется, накинулась теперь на этого Landau, и без него ни у нее, ни у
Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба вашей сестры
теперь в руках этого Landau, иначе графа Беззубова.
XXI
После прекрасного обеда и большого количества коньяку, выпитого у
Бартнянского, Степан Аркадьич, только немного опоздав против назначенно-
го времени, входил к графине Лидии Ивановне.
- Кто еще у графини? Француз? - спросил Степан Аркадьич швейцара, ог-
лядывая знакомое пальто Алексея Александровича и странное, наивное
пальто с застежками.
- Алексей Александрович Каренин и граф Беззубов, - строго отвечал
швейцар.
"Княгиня Мягкая угадала, - подумал Степан Аркадьич, входя на лестницу.
- Странно! Однако хорошо было бы сблизиться с ней. Она имеет огромное
влияние. Если она замолвит словечко Поморскому, то уже верно".
Было еще совершенно светло на дворе, но в маленькой гостиной графини
Лидии Ивановны с опущенными шторами уже горели лампы.
У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о
чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом,
с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими
прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими на воротнике его сюр-
тука, стоял на другом конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровав-
шись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно
взглянул еще раз на незнакомого человека.
- Monsieur Landau! - обратилась к нему графиня с поразившею Облонского
мягкостью и осторожностью. И она познакомила их.
Landau поспешно оглянулся, подошел и, улыбнувшись, вложил в протянутую
руку Степана Аркадьича неподвижную потную руку и тотчас же опять отошел
и стал смотреть на портреты. Графиня и Алексей Александрович значительно
переглянулись.
- Я очень рада видеть вас, в особенности нынче, - сказала графиня Ли-
дия Ивановна, указывая Степану Аркадьичу место подле Каренина.
- Я вас познакомила с ним как с Landau, - сказала она тихим голосом,
взглянув на француза и потом тотчас на Алексея Александровича, - но он,
собственно, граф Беззубов, как вы, вероятно, знаете. Только он не любит
этого титула.
- Да, я слышал, - отвечал Степан Аркадьич, - говорят, он совершенно
исцелил графиню Беззубову.
- Она была нынче у меня, она так жалка! - обратилась графиня к Алексею
Александровичу. - Разлука эта для нее ужасна. Для нее это такой удар!
- А он положительно едет? - спросил Алексей Александрович.
- Да, он едет в Париж. Он вчера слышал голос, - сказала графиня Лидия
Ивановна, глядя на Степана Аркадьича.
- Ах, голос!- повторил Облонский, чувствуя, что надо быть как можно
осторожнее в этом обществе, в котором происходит или должно происходить
что-то особенное, к чему он не имеет еще ключа.
Наступило минутное молчание, после которого графиня Лидия Ивановна,
как бы приступая к главному предмету разговора, с тонкой улыбкой сказала
Облонскому:
- Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis
sont nos amis. Но для того чтобы быть другом, надо вдумываться в состоя-
ние души друга, а я боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею
Александровичу. Вы понимаете, о чем я говорю, - сказала она, поднимая
свои прекрасные задумчивые глаза.
- Отчасти, графиня, я понимаю, что положение Алексея Александровича...
- сказал Облонский, не понимая хорошенько, в чем дело, и потому желая
оставаться в общем.
- Перемена не во внешнем положении, - строго сказала графиня Лидия
Ивановна, вместе с тем следя влюбленным взглядом за вставшим и перешед-
шим к Landau Алексеем Александровичем, - сердце его изменилось, ему дано
новое сердце, и я боюсь, что вы не вполне вдумались в ту перемену, кото-
рая произошла в нем.
- То есть я в общих чертах могу представить себе эту перемену. Мы
всегда были дружны, и теперь... - отвечая нежным взглядом на взгляд гра-
фини, сказал Степан Аркадьич, соображая, с которым из двух министров она
ближе, чтобы знать, о ком из двух придется просить ее.
- Та перемена, которая произошла в нем, не может ослабить его чувства
любви к ближним; напротив, перемена, которая произошла в нем, должна
увеличить любовь. Но я боюсь, что вы не понимаете меня. Не хотите ли
чаю? - сказала она, указывая глазами на лакея, подавшего на подносе чай.
- Не совсем, графиня. Разумеется, его несчастье...
- Да, несчастье, которое стало высшим счастьем, когда сердце стало но-
вое, исполнилось им, - сказала она, влюбленно глядя на Степана Ар-
кадьича.
"Я думаю, что можно будет попросить замолвить обоим", - думал Степан
Аркадьич.
- О, конечно, графиня, - сказал он, - но я думаю, что эти перемены так
интимны, что никто, даже самый 6лизкий человек, не любит говорить.
- Напротив! Мы должны говорить и помогать друг другу.
- Да, без сомнения, но бывает такая разница убеждений, и притом.... -
с мягкою улыбкой сказал Облонский.
- Не может быть разницы в деле святой истины.
- О да, конечно, но... - и, смутившись, Степан Аркадьич замолчал. Он
понял, что дело шло о религии.
- Мне кажется, он сейчас заснет, - значительным шепотом проговорил
Алексей Александрович, подходя к Лидии Ивановне.
Степан Аркадьич оглянулся. Landau сидел у окна, облокотившись на ручку
и спинку кресла, опустив голову. Заметив обращенные на него взгляды, он
поднял голову и улыбнулся детски-наивною улыбкой.
- Не обращайте внимания, - сказала Лидия Ивановна и легким движением
подвинула стул Алексею Александровичу. - Я замечала... - начала она
что-то, как в комнату вошел лакей с письмом. Лидия Ивановна быстро про-
бежала записку и, извинившись, с чрезвычайною быстротой написала и отда-
ла ответ и вернулась к столу. - Я замечала, - продолжала она начатый
разговор, - что москвичи, в особенности мужчины, самые равнодушные к ре-
лигии люди.
- О нет, графиня, мне кажется, что москвичи имеют репутацию быть самы-
ми твердыми, - отвечал Степан Аркадьич.
- Да, насколько я понимаю, вы, к сожалению, из равнодушных, - с уста-
лою улыбкой, обращаясь к нему, сказал Алексей Александрович.
- Как можно быть равнодушным! - сказала Лидия Ивановна.
- Я в этом отношения не то что равнодушен, но в ожидании, - сказал
Степан Аркадьич с своею самою смягчающею улыбкой. - Я не думаю, чтобы
для меня наступило время этих вопросов.
Алексей Александрович и Лидия Ивановна переглянулись.
- Мы не можем знать никогда, наступило или нет для нас время, - сказал
Алексей Александрович строго. - Мы не должны думать о том, готовы ли мы,
или не готовы: благодать не руководствуемся человеческими соображениями;
она иногда не сходит на трудящихся и сходит на неприготовленных, как на
Савла.
- Нет, кажется, не теперь еще, - сказала Лидия Ивановна, следившая в
это время за движениями француза.
Landau встал и подошел к ним.
- Вы мне позволите слушать? - спросил он.
- О да, я не хотела вам мешать, - нежно глядя на него, сказала Лидия
Ивановна, - садитесь с нами.
- Надо только не закрывать глаз, чтобы не лишиться света, - продолжал
Алексей Александрович.
- Ах, если бы вы знали то счастье, которое мы испытываем, чувствуя
всегдашнее его присутствие в своей душе! - сказала графиня Лидия Иванов-
на, блаженно улыбаясь.
- Но человек может чувствовать себя неспособным иногда подняться на
эту высоту, - сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою,
признавая религиоэную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в
своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому может
доставить ему желаемое место.
- То есть вы хотите сказать, что грех мешает ему? - сказала Лидия Ива-
новна. - Но это ложное мнение. Греха нет для верующих, грех уже искуп-
лен. Pardon, - прибавила она, глядя на опять вошедшего с другой запиской
лакея. Она прочла и на словах ответила:- Завтра у великой княгини, ска-
жите. - Для верующего нет греха, - продолжала она разговор.
- Да, но вера без дел мертва есть, - сказал Степан Аркадьич, вспомнив
эту фразу из катехизиса, одной улыбкой уже отстаивая свою независимость.
- Вот оно, из послания апостола Иакова, - сказал Алексей Александро-
вич, с некоторым упреком обращаясь к Лидии Ивановне, очевидно как о де-
ле, о котором они не раз уже говорили. - Сколько вреда сделало ложное
толкование этого места! Ничто так не отталкивает от веры, как это толко-
вание. "У меня нет дел, я не могу верить", тогда как это нигде не сказа-
но. А сказано обратное.
- Трудиться для бога, трудами, постом спасать душу, - с гадливым през-
рением сказала графиня Лидия Ивановна, - это дикие понятия наших мона-
хов... Тогда как это нигде не сказано. Это гораздо проще и легче, - при-
бавила она, глядя на Облонского с тою самою ободряющею улыбкой, с кото-
рою она при дворе ободряла молодых, смущенных новою обстановкой фрейлин.
- Мы спасены Христом, пострадавшим за нас. Мы спасены верой, - одобряя
взглядом ее слова, подтвердил Алексей Александрович.
- Vous comprenez l'anglais? - спросила Лидия Ивановна и, получив ут-
вердительный ответ, встала и начала перебирать на полочке книги.
- Я хочу прочесть "Safe and Happy", или "Under the wing"? - сказала
она, вопросительно взглянув на Каренина. И, найдя книгу и опять сев на
место, она открыла ее. - Это очень коротко. Тут описан путь, которым
приобретается вера, и то счастье превыше всего земного, которое при этом
наполняет душу. Человек верующий не может быть несчастлив, потому что он
не один. Да вот вы увидите. - Она собралась уже читать, как опять вошел
лакей. - Бороздина? Скажите, завтра в два часа. - Да, - сказала она, за-
ложив пальцем место в книге и со вздохом взглянув пред собой задумчивыми
прекрасными глазами. - Вот как действует вера настоящая. Вы знаете Сани-
ну Мари? Вы знаете ее несчастье? Она потеряла единственного ребенка. Она
была в отчаянье. Ну, и что ж? Она нашла этого друга, и она благодарит
бога теперь за смерть своего ребенка. Вот сча