сидели рядышком на
мокром ковре, свернутом  трубкою  у  подножия  двери,  и  задними  местами
прижимали его к щели под дверью, а швейцар Федор  с  зажженной  венчальной
свечой Дарьи Петровны по деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его  зад
в крупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии.
     - Ду... Гу-гу! - что-то кричал Шариков сквозь рев воды.
     Послышался голос Федора:
     - Филипп Филиппович, все  равно  надо  открывать,  пусть  разойдется,
отсосем из кухни.
     - Открывайте! - сердито крикнул Филипп Филиппович.
     Тройка поднялась с ковра, дверь  из  ванной  нажали  и  тотчас  волна
хлынула в коридорчик. В  нем  она  разделилась  на  три  потока:  прямо  в
противоположную уборную, направо - в кухню и налево в переднюю.  Шлепая  и
прыгая, Зина захлопнула в нее дверь. По  щиколотку  в  воде  вышел  Федор,
почему-то улыбаясь. Он был как в клеенке - весь мокрый.
     - Еле заткнул, напор большой, - пояснил он.
     - Где этот? - спросил Филипп Филиппович и с  проклятием  поднял  одну
ногу
     - Боится выходить, - глупо усмехаясь, объяснил Федор.
     - Бить будете, папаша? - донесся плаксивый голос Шарикова из ванной.
     - Болван! - коротко отозвался Филипп Филиппович.
     Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми  ногами,
и Шариков с швейцаром,  босые,  с  закатанными  штанами  шваркали  мокрыми
тряпками по  полу  кухни  и  отжимали  их  в  грязные  ведра  и  раковину.
Заброшенная плита гудела. Вода уходила  через  дверь  на  гулкую  лестницу
прямо в пролет лестницы и падала в подвал.
     Борменталь, вытянувшись  на  цыпочках,  стоял  в  глубокой  луже,  на
паркете передней,  и  вел  переговоры  через  чуть  приоткрытую  дверь  на
цепочке.
     - Не будет сегодня приема, профессор нездоров. Будьте добры отойти от
двери, у нас труба лопнула...
     - А когда же прием? - добивался голос за дверью, - мне бы  только  на
минуточку...
     - Не могу, - Борменталь переступил с носков на каблуки,  -  профессор
лежит и труба лопнула. Завтра прошу. Зина! Милая! Отсюда вытирайте,  а  то
она на парадную лестницу выльется.
     - Тряпки не берут.
     - Сейчас кружками вычерпаем, - отозвался Федор, - сейчас.
     Звонки следовали один за другим и Борменталь  уже  подошвой  стоял  в
воде.
     - Когда же операция? - приставал голос и пытался просунуться в щель.
     - Труба лопнула...
     - Я бы в калошах прошел...
     Синеватые силуэты появились за дверью.
     - Нельзя, прошу завтра.
     - А я записан.
     - Завтра. Катастрофа с водопроводом.
     Федор у ног доктора ерзал в  озере,  скреб  кружкой,  а  исцарапанный
Шариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку  в  трубку,  лег
животом в воду и погнал ее из передней обратно к уборной.
     - Что  ты,  леший,  по  всей  квартире  гоняешь?  -  сердилась  Дарья
Петровна, - выливай в раковину.
     - Да что в раковину, - ловя руками мутную воду,  отвечал  Шариков,  -
она на парадное вылезет.
     Из коридора со  скрежетом  выехала  скамеечка  и  на  ней  вытянулся,
балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках.
     - Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфли
дам.
     - Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки.
     - В калоши станьте.
     - Да ничего. Все равно уже ноги мокрые.
     - Ах, боже мой! - расстраивался Филипп Филиппович.
     - До чего вредное животное! - отозвался вдруг  Шариков  и  выехал  на
корточках с суповой миской в руке.
     Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся.  Ноздри  Филиппа
Филипповича раздулись, очки вспыхнули.
     - Вы про кого говорите? - спросил он у Шарикова с высоты, - позвольте
узнать.
     - Про кота я говорю. Такая сволочь, - ответил Шариков, бегая глазами.
     - Знаете, Шариков, - переводя дух, отозвался Филипп Филиппович,  -  я
положительно не видал более наглого существа, чем вы.
     Борменталь хихикнул.
     - Вы, - продолжал Филипп Филиппович, - просто нахал.  Как  вы  смеете
это говорить? Вы все это учинили и еще  позволяете...  Да  нет!  Это  черт
знает что такое!
     - Шариков, скажите мне, пожалуйста, - заговорил Борменталь, - сколько
времени  вы  еще  будете  гоняться  за  котами?  Стыдитесь!  Ведь  это  же
безобразие! Дикарь!
     - Какой я дикарь? - хмуро отозвался Шариков, - ничего  я  не  дикарь.
Его терпеть в квартире невозможно. Только и ищет - как бы  что  своровать.
Фарш слопал у Дарьи. Я его поучить хотел.
     - Вас бы самого поучить! - ответил Филипп Филиппович, - вы  поглядите
на свою физиономию в зеркале.
     - Чуть глаза не лишил, - мрачно отозвался Шариков, трогая глаз мокрой
грязной рукой.
     Когда черный от влаги паркет несколько подсох, все зеркала  покрылись
банным налетом и  звонки  прекратились.  Филипп  Филиппович  в  сафьяновых
красных туфлях стоял в передней.
     - Вот вам, Федор.
     - Покорнейше благодарю.
     - Переоденьтесь сейчас же. Да, вот  что:  выпейте  у  Дарьи  Петровны
водки.
     - Покорнейше благодарю, - Федор помялся, потом  сказал.  -  Тут  еще,
Филипп Филиппович. Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только - за стекло  в
седьмой квартире... Гражданин Шариков камнями швырял...
     - В кота? - спросил Филипп Филиппович, хмурясь, как облако.
     - То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подать.
     - Черт!
     - Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал. Ну, повздорили.
     - Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу  о  таких  вещах!  Сколько
нужно?
     - Полтора.
     Филипп Филиппович извлек три блестящих полтинника и вручил Федору.
     - Еще за такого мерзавца полтора целковых  платить,  -  послышался  в
дверях глухой голос, - да он сам...
     Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на  Шарикова,
вытеснил его в приемную и  запер  его  на  ключ.  Шариков  изнутри  тотчас
загрохотал кулаками в дверь.
     - Не сметь! - явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович.
     - Ну, уж это  действительно,  -  многозначительно  заметил  Федор,  -
такого наглого я в жизнь свою не видал.
     Борменталь как из-под земли вырос.
     - Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь.
     Энергичный эскулап отпер дверь в приемную и оттуда донесся его голос:
     - Вы что? В кабаке, что ли?
     - Это так... - добавил решительно Федор, - вот это так... Да  по  уху
бы еще...
     - Ну, что вы, Федор, - печально буркнул Филипп Филиппович.
     - Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович.



                                    7

     - Нет, нет и нет!  -  настойчиво  заговорил  Борменталь,  -  извольте
заложить.
     - Ну, что, ей-богу, - забурчал недовольно Шариков.
     - Благодарю вас, доктор, - ласково сказал Филипп Филиппович, -  а  то
мне уже надоело делать замечания.
     - Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите  майонез
у Шарикова.
     - Как это так "примите"? - расстроился Шариков, - я сейчас заложу.
     Левой рукой он заслонил блюдо от Зины, а правой запихнул салфетку  за
воротник и стал похож на клиента в парикмахерской.
     - И вилкой, пожалуйста, - добавил Борменталь.
     Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
     - Я еще водочки выпью? - заявил он вопросительно.
     - А не будет ли вам? - осведомился Борменталь, - вы  последнее  время
слишком налегаете на водку.
     - Вам жалко? - осведомился Шариков и глянул исподлобья.
     - Глупости говорите...  -  вмешался  суровый  Филипп  Филиппович,  но
Борменталь его перебил.
     - Не беспокойтесь, Филипп Филиппович,  я  сам.  Вы,  Шариков,  чепуху
говорите и возмутительнее всего то,  что  говорите  ее  безапелляционно  и
уверенно. Водки мне, конечно, не жаль,  тем  более,  что  она  не  моя,  а
Филиппа Филипповича. Просто - это вредно. Это - раз, а второе - вы  и  без
водки держите себя неприлично.
     Борменталь указал на заклеенный буфет.
     - Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы, - произнес профессор.
     Шариков  тем  временем  потянулся  к  графинчику  и,  покосившись  на
Борменталя, налил рюмочку.
     - И другим надо предложить, - сказал  Борменталь,  -  и  так:  сперва
Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе.
     Шариковский рот тронула  едва  заметная  сатирическая  улыбка,  и  он
разлил водку по рюмкам.
     - Вот все у вас как на параде, - заговорил он,  -  салфетку  -  туда,
галстук -  сюда,  да  "извините",  да  "пожалуйста-мерси",  а  так,  чтобы
по-настоящему, - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
     - А как это "по-настоящему"? - позвольте осведомиться.
     Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял  рюмку
и произнес:
     - Ну желаю, чтобы все...
     - И вам также, - с некоторой иронией отозвался Борменталь.
     Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился,  кусочек
хлеба поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились
слезами.
     - Стаж, - вдруг отрывисто  и  как  бы  в  забытьи  проговорил  Филипп
Филиппович.
     Борменталь удивленно покосился.
     - Виноват...
     - Стаж! - повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой,  -  тут
уж ничего не поделаешь - Клим.
     Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в  глаза  Филиппа
Филипповича:
     - Вы полагаете, Филипп Филиппович?
     - Нечего полагать, уверен в этом.
     -  Неужели...  -  начал  Борменталь  и  остановился,  покосившись  на
Шарикова.
     Тот подозрительно нахмурился.
     - Spатеr... - негромко сказал Филипп Филиппович.
     - Gut, - отозвался ассистент.
     Зина внесла индейку. Борменталь налил  Филиппу  Филипповичу  красного
вина и предложил Шарикову.
     - Я не хочу. Я лучше водочки выпью. - Лицо его  замаслилось,  на  лбу
проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел  после
вина. Его глаза прояснились,  он  благосклоннее  поглядывал  на  Шарикова,
черная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане.
     Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.
     - Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? - осведомился он
у Шарикова.
     Тот поморгал глазами, ответил:
     - В цирк пойдем, лучше всего.
     - Каждый день в цирк, - благодушно заметил Филипп Филиппович,  -  это
довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
     - В театр я не пойду, - неприязненно отозвался  Шариков  и  перекосил
рот.
     - Икание за столом отбивает у других аппетит,  -  машинально  сообщил
Борменталь. - Вы меня извините...  Почему,  собственно,  вам  не  нравится
театр?
     Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал  и  оттопырил
губы.
     - Да дурака валяние... Разговаривают, разговаривают... Контрреволюция
одна.
     Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что
во рту у него  засверкал  золотой  частокол.  Борменталь  только  повертел
головою.
     - Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли...
     - Уж и так читаю, читаю... - ответил Шариков и вдруг хищно  и  быстро
налил себе пол стакана водки.
     - Зина, - тревожно закричал Филипп  Филиппович,  -  убирайте,  детка,
водку больше уже не нужна. Что же вы читаете?
     В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров,  пальма,
человек в звериной шкуре и колпаке. "Надо будет Робинзона"...
     - Эту... как ее... переписку Энгельса с эти м... Как его - дьявола  -
с Каутским.
     Борменталь остановил на полдороге  вилку  с  куском  белого  мяса,  а
Филипп Филиппович расплескал  вино.  Шариков  в  это  время  изловчился  и
проглотил водку.
     Филипп Филиппович локти положил  на  стол,  вгляделся  в  Шарикова  и
спросил:
     - Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.
     Шариков пожал плечами.
     - Да не согласен я.
     - С кем? С Энгельсом или с Каутским?
     - С обоими, - ответил Шариков.
     - Это замечательно, клянусь богом. "Всех, кто скажет, что  другая..."
А что бы вы со своей стороны могли предложить?
     - Да что тут предлагать?..  А  то  пишут,  пишут...  Конгресс,  немцы
какие-то... Голова пухнет. Взять все, да и поделить...
     - Так я и думал, - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув  ладонью  по
скатерти, - именно так и полагал.
     - Вы и способ знаете? - спросил заинтересованный Борменталь.
     - Да какой  тут  способ,  -  становясь  словоохотливым  после  водки,
объяснил Шариков, - дело нехитрое. А то  что  же:  один  в  семи  комнатах
расселился штанов, у него сорок пар, а другой  шляется,  в  сорных  ящиках
питание ищет...
     - Насчет семи  комнат  -  это  вы,  конечно,  на  меня  намекаете?  -
Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
     Шариков съежился и промолчал.
     - Что же, хорошо, я не  против  дележа.  Доктор,  скольким  вы  вчера
отказали?
     - Тридцати девяти человекам, - тотчас ответил Борменталь.
     - Гм... Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам -  Зину
и Дарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей.
Потрудитесь внести.
     - Хорошенькое дело, - ответил Шариков,  испугавшись,  -  это  за  что
такое?
     - За кран и за кота, - рявкнул вдруг  Филипп  Филиппович,  выходя  из
состояния иронического спокойствия.
     - Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Борменталь.
     - Погодите. За безобразие, которое вы учинили  и  благодаря  которому
сорвали прием. Это же нестерпимо. Человек,  как  первобытный,  прыгает  по
всей квартире, рвет краны. Кто убил кошку у мадам Поласухер? Кто...
     - Вы, Шариков, третьего дня укусили  даму  на  лестнице,  -  подлетел
Борменталь.
     - Вы стоите... - рычал Филипп Филиппович.
     - Да она меня по морде хлопнула, - взвизгнул Шариков,  -  у  меня  не
казенная морда!
     - Потому  что  вы  ее  за  грудь  ущипнули,  -  закричал  Борменталь,
опрокинув бокал, - вы стоите...
     - Вы стоите на самой низшей ступени  развития,  -  перекричал  Филипп
Филиппович, - вы еще только формирующееся, слабое в  умственном  отношении
существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух  людей
с университетским образованием позволяете себе с  развязностью  совершенно
невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба  и  космической
же глупости о том, как все поделить... А в  то  же  время  вы  наглотались
зубного порошку...
     - Третьего дня, - подтвердил Борменталь.
     - Ну вот-с, - гремел Филипп Филиппович,  -  зарубите  себе  на  носу,
кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - Что вам нужно  молчать  и
слушать, что вам говорят. Учиться и стараться  стать  хоть  сколько-нибудь
приемлемым  членом  социалистического  общества.  Кстати,  какой   негодяй
снабдил вас этой книжкой?
     -  Все  у  вас  негодяи,  -  испуганно  ответил  Шариков,  оглушенный
нападением с двух сторон.
     - Я догадываюсь, - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
     - Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй... Что я развивался...
     - Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского, - визгливо и пожелтев,
крикнул Филипп Филиппович.  Тут  он  яростно  нажал  на  кнопку  в  стене.
Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина!
     - Зина! - кричал Борменталь.
     - Зина! - орал испуганный Шариков.
     Зина прибежала бледная.
     - Зина, там в приемной... Она в приемной?
     - В приемной, - покорно ответил Шариков, - зеленая, как купорос.
     - Зеленая книжка...
     - Ну, сейчас палить, - отчаянно воскликнул Шариков, -  она  казенная,
из библиотеки!
     - Переписка - называется, как его...  Энгельса  с  этим  чертом...  В
печку ее!
     Зина улетела.
     - Я бы  этого  Швондера  повесил,  честное  слово,  на  первом  суку,
воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло  индюшки,  -  сидит
изумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало  того,  что  он  пишет  всякие
бессмысленные пасквили в газетах...
     Шариков злобно и иронически  начал  коситься  на  профессора.  Филипп
Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
     "Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в  квартире",  -  вдруг
пророчески подумал Борменталь.
     Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого  бока
бабу и кофейник.
     - Я не буду ее есть, - сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
     - Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
     В молчании закончился обед.
     Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав  кофею,
Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на  репетитор  и  они  проиграли
нежно  восемь  с  четвертью.  Филипп  Филиппович   откинулся   по   своему
обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
     - Доктор, прошу вас, съездите  с  ним  в  цирк.  Только,  ради  бога,
посмотрите в программе - котов нету?
     - И как такую сволочь  в  цирк  пускают,  -  хмуро  заметил  Шариков,
покачивая головой.
     - Ну, мало ли кого туда допускают, -  двусмысленно  отозвался  Филипп
Филиппович, - что там у них?
     - У Соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре  какие-то...
юссемс и человек мертвой точки.
     - Что за юссемс? - Подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
     - Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
     - Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо,  чтобы  было  все
ясно.
     - У Никитиных... У Никитиных... Гм...  Слоны  и  предел  человеческой
ловкости.
     -  Так-с.  Что  вы  скажете  относительно  слонов,  дорогой  Шариков?
Недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
     Тот обиделся.
     - Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны  -  животные
полезные, - ответил Шариков.
     - Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на  них.  Ивана
Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры  там  не  пускаться  в
буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
     Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в  кепку  с  утиным
носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире
стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он  зажег  лампу  под
тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и
начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары  бледно-зеленым
огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и  тяжкая  дума  терзала  его
ученый с взлизами лоб. Он причмокивал,  напевал  сквозь  зубы  "к  берегам
священным  Нила..."  И  что-то  бормотал.  Наконец,   отложил   сигару   в
пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и  весь  кабинет
осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной
полки  Филипп  Филиппович  вынул  узкую  банку   и   стал,   нахмурившись,
рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал,  не
падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга.
Пожимая плечами, кривя  губы  и  хмыкая,  Филипп  Филиппович  пожирал  его
глазами, как будто  в  белом  нетонущем  комке  хотел  разглядеть  причину
удивительных событий,  перевернувших  вверх  дном  жизнь  в  пречистенской
квартире.
     Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел.  По  крайней
мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку  спрятал  в  шкаф,
запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив
голову в плечи и глубочайше  засунув  руки  в  карманы  пиджака,  на  кожу
дивана. Он долго палил вторую сигару,  совершенно  изжевав  ее  конец,  и,
наконец,  в  полном  одиночестве,  зелено  окрашенный,  как  седой  Фауст,
воскликнул:
     - Ей-богу, я, кажется, решусь.
     Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки.  В
обуховом переулке в одиннадцать часов, как  известно,  затихает  движение.
Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздавшего пешехода, они постукивали
где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами  Филиппа
Филиппович