и, репортеры, газетчики...  Всего  около
тысячи, подсчитал он.
   Просто похороны!
   - Я могу помочь чем-нибудь еще? - заботливо спросил он.
   Хелен сдвинула брови, покрутила в пальцах ручку.
   - Да... Дейвид...
   - Понятно, ты хочешь, чтобы он был трезв. По крайней мере  настолько,
чтобы держаться на ногах.
   - Ради Ньевес...
   Да она и не заметит, бездушно подумал Дан. Этих двоих разделяет целая
пропасть.
   - Я присмотрю, чтобы он был  трезв,  как  -  как  Харви,  -  с  жаром
пообещал он.
   Он увидел легкую грустную улыбку Хелен и появившуюся ямочку на щеке.
   - Ты так добр, - еле слышно прошептала она, хотя  всегда  побаивалась
Дана. Слишком быстр, слишком ловок, слишком льстив. Слишком опасен.  Она
потянулась за очками, и он понял намек. Аудиенция окончена.
   И лишь когда Серафина закрыла за ним двери, ему пришло в голову,  что
он не сделал того, за чем шел. Не выразил соболезнований.  Которых,  как
он понял, она и не ждала.
 
*** 
 
   Ньевес пригладила волосы, одернула форменную юбку в складку,  глубоко
вздохнула и постучала в дверь.
   - Entrez!
   Преподавание в школе велось на французском языке, а сама школа стояла
на берегу Люцернского озера. Учениц было не больше двух десятков, все из
очень   богатых   семей.   Здесь   предполагалось   воспитание   девушек
окончательно завершить, придать ему блеск.
   Их  учили,  как  ходить,  говорить,  есть,  улыбаться,  как   тратить
фамильные  богатства.  В  какие  магазины   ходить,   в   каких   отелях
останавливаться, кому, здороваясь, кивнуть, кому улыбнуться, кому подать
руку.
   Как  устроить  обед  на  шесть  персон  или  организовать  прием   на
шестьдесят, каким  манером  есть  артишоки  и  спаржу,  как  говорить  с
официантом, как держать слуг в руках.
   Предполагалось, что к поступлению в школу девушки уже обучены  чтению
и письму и что им не придется  в  будущем  уделять  много  времени  этим
занятиям, разве что заглянуть в меню или подписать счет. Но какой ручкой
при этом воспользоваться, их учили.
   Когда Ньевес вошла в большую, залитую солнцем  комнату,  обставленную
как  гостиная,  мадам  Лоран,  основательница  школы  -  и  владелица  -
поднялась и вышла из-за письменного стола.
   - Ньевес, та petite, подойди ко мне и сядь.
   Сердце Ньевес упало. То, что мадам Лоран встала из-за стола, что  она
так ласково говорит  и  приглашает  сесть  -  все  это  означает  плохие
новости. Но, в конце концов, она не делала ничего дурного.  Может  быть,
мадам просто испытывает к ней расположение. Она  дала  усадить  себя  на
изящный диван с сине-белой обивкой, и мадам  Лоран  взяла  ее  за  руку.
Сердце Ньевес забилось сильнее.
   - Боюсь, что должна сообщить тебе  дурное  известие,  -  мадам  Лоран
говорила спокойно, мягко, но не тратила лишних слов, - о твоем  дедушке.
Мне очень жаль, но он совершенно неожиданно умер вчера вечером. Как  мне
сказали, он не мучился. Все произошло мгновенно.
   Она почувствовала, как Ньевес вздрогнула, увидела, что  лицо  девушки
стало белым как мел, огромные шоколадные глаза расширились, ярко-розовые
губы задрожали.
   - Ты сейчас же поедешь домой... За тобой уже  послали  самолет...  Но
тебе не следует пускаться  в  такое  путешествие  одной,  и  я  отправлю
сопровождать тебя мадемуазель Люси. - Она наклонилась поцеловать  Ньевес
в щеку. Так  юна,  подумала  она,  так  послушна  и  так  богата..,  да,
богата... Жаль, вздохнула она. Дед ее был  редким  человеком.  Красавец,
воплощение мужественности и здоровья. Эта девочка станет наследницей  из
наследниц, она превзойдет всех. Сейчас ей нет восемнадцати, и ее красота
не расцвела  полностью.  Она  похожа  на  мадонну  Мурильо,  в  умилении
подумала мадам Лоран. Длинные  вьющиеся  темно-каштановые  волосы,  кожа
цвета топленых сливок,  пушистые  ресницы  карих  глаз.  И  фигурка  уже
сформировалась, хотя и не утратила  подростковой  стройности.  У  Ньевес
Марии де ла Пас Боскомб-и-Барранка не может быть ни  юношеской  полноты,
ни прыщей. Деньги, счастливо вздохнула  мадам  Лоран,  способны  кое-что
сделать.
   - Мне так жаль, - сказала она с искренней грустью.  Ей  было  жаль  и
себя. Когда мистер Темнеет в последний раз навещал внучку, взгляд, каким
он одарил мадам Лоран, не оставлял никаких сомнений... - Ну,  хорошо,  -
вздохнула она. - Ты освобождаешься  от  уроков,  разумеется,  твои  вещи
сейчас запакуют, а если я могу сделать что-нибудь для тебя, та petite...
   Ньевес только ошеломленно покачала головой.
   - Может быть, тебе лучше пойти прилечь,  -  она  потрепала  холодную,
неподвижную руку Ньевес. - Ты ведь любила своего grandpere, поп?
   Ньевес еле слышно прошептала в ответ, совсем как Жаклин Онассис:
   - Он - все, что у меня было.
   Мадам Лоран кивнула. Она слышала, что отец  девушки  пьяница.  Только
дед приезжал навещать ее, повергая всех в трепет перед  ореолом  золота,
окружавшим его.
   - Больше мы его не увидим, -  скорбно  произнесла  мадам  Лоран.  Она
нежно, но решительно помогла Ньевес подняться. -  Я  очень  огорчена  за
тебя.
   Ньевес кивнула в ответ, чуть покачнувшись.
   - С-спасибо, - прошептала она. Повернулась, чтобы уйти, сделала шаг и
мягко, как опавший лист, опустилась на ярко-синий ковер.
 
*** 
 
   За  четыре  тысячи  миль  от  нее,  в   большом   доме,   в   студии,
спроектированной таким образом, что благодаря целиком  стеклянной  стене
можно было поддерживать  постоянную  освещенность,  Дейвид  Боскомб,  ее
отец, лежал в полном бесчувствии, вытянувшись во  всю  длину  на  старом
честерфилдском диване, обитом кожей,  от  которого  отказалась  Хелен  и
который он забрал себе; это была единственная мебель во всей мастерской.
   Больше там не было ничего, кроме чудесных фламандских обоев XVI века,
на которых он имел обыкновение делать наброски. Здесь не  было  холстов,
мольберт стоял сломанным; неоконченные работы валялись на полу вместе  с
мятыми тюбиками, краска в которых ссохлась как камень.
   Он  храпел,  лежа  с  открытым  ртом,  острая  бородка,  рыжеватая  с
проседью, опускалась и поднималась, сквозь  расстегнутую  рубашку  видна
была такого же цвета поросль на груди. Голова с гривой  спутанных  волос
покоилась на валике дивана, ноги на другом, руки безвольно упали. Пустая
бутылка "Джека Дэниэла" валялась рядом, остатки ее содержимого пролились
на стопку газет на полу рядом  с  диваном,  залив  фотографии  красивого
мужчины на всех первых страницах газет, где на разных  языках  и  разным
шрифтом написано было одно и то же: "КОРОЛЬ" ТЕМПЕСТ УМЕР".
 
Глава 2 
 
   Касс разбирала телеграммы (только самые важные; она создала  штаб  по
организации похорон из своих так называемых "девочек", чтобы справляться
с полученными  сотнями  телеграмм,  мешками  писем,  потоком  присланных
цветов - "на остров, где их полным-полно", фыркала она). Касс  же  имела
дело с телеграммами от важных - в экономике или политике  -  или  просто
важных лиц. То же самое с телефонными звонками.
   Разговаривая с теми, с кем нельзя было не разговаривать,  она  давала
понять, не произнося этого, что мисс Темпест, тяжело переживая горе,  не
в состоянии взять трубку. Но больше всего она  была  занята  звонками  в
Организацию.  Чтобы  не  спали,  мрачно  думала   она.   Насколько   она
разбиралась в людях - а она разбиралась, - сейчас должна  была  начаться
суматоха, появиться самые нелепые догадки относительно того, кто  займет
это место, эту огромную, расположенную в самом центре здания комнату, на
двери которой висела табличка "Офис президента". На все предположения по
этому поводу она бодро отвечала: "Я полностью  с  вами  согласна",  что,
разумеется, было явной ложью.
   По давно сложившемуся мнению, преемником умершего  должен  был  стать
исполнительный вице-президент, Роджер Кендрикс, и Касс не считала нужным
это опровергать. Особенно  самому  Роджеру.  Пусть  думает,  что  хочет.
Она-то знала, что этого не может быть. Но чего она  не  знала,  хотя  не
сознавалась в этом,  -  кто  станет  следующим  президентом  Организации
Темпеста.
   Ричард никогда не говорил об этом.
   И  она  следила,  чтобы  не  было  паники,  чтобы  все  оставалось  в
равновесии, чтобы огромные шестерни Организации продолжали вращаться без
помех. Телефонные звонки были стихией Касс, телефон  служил  ей  третьей
рукой, еще одним ухом, излюбленным орудием.
   Она могла набрать номер и в течение пяти минут разнести собеседника в
клочки. Что она проделывала с удовольствием. Она работала исполнительным
секретарем Ричарда Темпеста, но на  деле  была  гораздо  большим  -  его
тенью,  его  банком  данных,  его  эмиссаром  и  наемным  убийцей,   его
посланником и неизменным помощником.
   Никто - даже сам Ричард, создавший Организацию, не знал о ней больше,
чем Касс. Что было ее радостью и гордостью. И сейчас, когда она сидела в
своем кабинете, справа от  президентского  офиса,  утопая  в  сигаретном
дыму, окруженная  телефонами,  по  праву  ощущая  себя  в  самом  центре
событий, ее не могло не беспокоить, что с нею будет.
   Тридцать лет Касс работала на этом поприще, помогая Ричарду  Темпесту
в создании чудовищной  махины,  которая  все  росла  и  росла,  пока  не
заслонила солнце; огромная, богатейшая,  могущественная  настолько,  что
даже Касс, гордившаяся созданным, иногда вздрагивала. Но, разумеется, от
радости. Ей нравилось быть равнодушной ко всему, кроме работы, "Железной
девой Организации Темпеста", как писали о ней в "Тайме".
   Она вырезала заметку и послала ее в Бостон. Конечно, никакого  ответа
не последовало.
   Там,  откуда  Касс  была  родом,  каждый  скромно  и  с  достоинством
занимался делами в своей викторианской конторе  в  городе,  и  никто  не
устраивал, как Ричард Темпест, из офиса  подобие  Версаля  на  одном  из
тропических Багамских островов, и не перелетал, как он, из  одной  части
земного шара в другую, посещая то заводы, то  аукционы,  то  выступая  в
роли делегата. И всегда рядом с ним была Касс.  Она  была  посвящена  во
все.
   "Касс - мои глаза и уши", - говорил Ричард, будто бы все и так  этого
не знали (и не опасались Касс). Она знала все. Она  могла  сказать,  кто
занимается каучуковыми  плантациями  на  Борнео  или  возглавляет  отдел
корреспонденции в Организации; она знала, кто какую плетет интригу,  кто
продвигается вверх по служебной лестнице и  чья  карьера  уже  пошла  на
спад. Ей кланялись, перед нею заискивали. Никто не мог попасть к Ричарду
Темпесту иначе, как через нее, а те, кто  пробовал,  вскоре  убеждались,
что это невозможно. Касс была семьей. Она вытирала чужие носы и  осушала
слезы, одалживала деньги и хранила секреты. Она распекала и успокаивала,
помогала и чинила препятствия. Что бы кому ни  понадобилось,  он  прежде
всего шел к Касс. Она ворчала, хмурилась, курила, выпуская клубы дыма  в
лицо пришедшему. И ей все это нравилось.
   Харви  вошел  в  насквозь  прокуренную  комнату,   отчаянно   пытаясь
разогнать дым рукой, широкими шагами подошел  к  окну  и  распахнул  его
настежь. Касс была в своей  стихии.  При  исполнении  обязанностей.  Она
откинулась на спинку стула, сдвинула очки на лоб, седые  волосы  торчали
во все стороны:
   - Ну что? Могу я получить аудиенцию?
   - Хелен пока не в состоянии видеться с кем бы то ни  было,  Касс.  Но
она просила передать тебе вот это...
   Харви положил на заваленный стол перед Касс  стопку  тонких  кремовых
листков, исписанных рукою Хелен.  Касс  вернула  очки  на  место,  взяла
листки, просмотрела их и возмущенно сказала:
   - Боже! Я ведь всего-навсего исполнительный секретарь, но как  только
приходится возиться со всяким  дерьмом,  тут  я  сразу  же  председатель
правления! - Она помахала  листками  перед  его  носом.  -  Телевидение!
Репортеры! Киносъемочная группа! Что это, парад, что ли?
   - Ты прекрасно знаешь, что Хелен хочет этого меньше всего. Это только
возможные варианты.
   - Прекрати, Харви! Все мы знаем, какие списки пишет  Хелен!  О  небо!
Кто подал ей идею пригласить на похороны телевидение?
   - Думаю, что Дан, - ответил Харви без энтузиазма.
   - Доверяйте ему больше! Ручаюсь,  он  сдерет  комиссионные  со  своих
приятелей на телевидении!
   - Ну, островные похороны... - сказал Харви со значением.
   - Да.., зажженные факелы и мешанина  из  католицизма  и  вуду..,  это
будет неплохим развлечением для всех!
   - Ты достаточно долго живешь на острове,  чтобы  понимать  и  уважать
наши обычаи.
   В голосе Харви слышался холод. Касс вздохнула, потерла ладонью нос.
   - Прости... Я всегда забываю,  что  ты  тоже  островитянин..,  но  ты
должен признать, что от многого отмахнулся.
   - От острова невозможно отмахнуться.
   Да, но можно сделать так, чтобы остров не был превыше  всего,  думала
Касс. Кстати, это весьма странное место для создания  многонационального
конгломерата, но Ричард Темнеет был известен  тем,  что  делал  странные
вещи, которые затем имели потрясающий  успех  и  заставляли  завистников
скрежетать зубами. Но Харви был прав. Остров был  для  Темпестов  чем-то
особым; они превратили его в свое королевство. Это было место вне  мира,
каким-то  образом  изолированное   от   него,   несмотря   на   телексы,
радиотелефоны, специально проложенные частные  линии  связи,  посадочную
полосу.
   Место, где высился дом-дворец. А похороны Ричарда.
   Не в Англии, откуда Темпесты приехали сюда три с  половиной  столетия
назад, не в Соединенных Штатах, стране,  гражданином  которой  он,  имея
двойное гражданство, был тоже, стране, в которой  Организация  расцвела,
как ни в одной другой. Нет, на  этом  крохотном  островке  в  шестьдесят
квадратных миль, с тремя сотнями  человек  населения,  в  часе  лета  от
Майами и десяти минутах лета от Нассау.., при этом в постоянной и прямой
связи с любым заводом, учреждением или складом по всему миру, и весь мир
сможет наблюдать похороны по телевизору. Чего  же  еще?  -  сардонически
подумала Касс. Вряд ли можно было предположить, что Ричард Темпест  тихо
исчезнет с лица земли. Небу известно, он и не жил тихо...
   - Итак, - пожала она плечами, - значит, это будут островные похороны.
   - Дорогая Касс, если ты и Хелен Темпест не сможете, объединив усилия,
создать зрелище, которого не сможет забыть никто  из  присутствующих,  -
считай, что я не Харви Уинстон Грэм.
   - Ну конечно. Хелен будет предлагать, а делать все придется мне!
   - Не строй из себя мученицу. - Харви был непреклонен. - Ты  прекрасно
знаешь, стоит тебе позвонить, у тебя будет столько  помощников,  сколько
потребуется.
   Его черные, как пуговицы, глаза встретились с  ее  васильковыми.  Они
были давними и добрыми друзьями, но в борьбе  за  первенство  им  иногда
приходилось сталкиваться. Оба были "не своими", но Харви опережал  Касс.
Он родился на острове. Его семья работала на Темпестов с тех пор, как те
прибыли  на  Багамы  после  американской  революции.  Касс,   совершенно
непристойная бостонка, как называл ее Дан, все  еще,  несмотря  на  свое
тридцатилетнее пребывание здесь, не была островитянкой. Для  этого  надо
здесь родиться.
   - А теперь я должен вас покинуть, - сказал Харви.
   - То есть как? -  мгновенно  взвилась  Касс.  Столько  работы,  а  он
куда-то исчезает...
   - Я еду в Лондон, - объяснил Харви. - Мне звонили  из  банка.  У  них
хранится завещание Ричарда.
   Настала тишина. Касс обдумывала услышанное. Завещание. Банк. Лондон.
   - Значит, не ты его составлял? - в ее голосе слышалось удивление.
   - Нет. - И он продолжал, отвечая на непрозвучавший вопрос:
   - Ричард сам. И оставил завещание у Ховарда Уотса до  тех  пор,  пока
оно.., не понадобится.
   Касс  прикурила  очередную  сигарету  от   предыдущей,   загасила   в
пепельнице окурок, напряженно размышляя.
   - Почему же он сделал это сам?  -  удивлялась  Касс.  -  Сам  написал
завещание, не сказав никому ни слова, и отдал его на хранение в банк.
   - Запечатанным.
   Их взгляды встретились снова.
   - Что-то мне это не нравится, - произнесла наконец Касс.
   - Не нам рассуждать, почему... - пожал плечами Харви.
   - Наверное, причины были.., можно побиться  об  заклад  на  последний
доллар, что были. Он ничего не делал просто так.
   - Именно поэтому я и еду. Чтобы выяснить.
   Касс покачала головой.
   - Неприятности... Я предчувствую...
   - Как всегда, - сухо заметил Харви.
   - И всегда оказываюсь права! Не  знаю,  откуда  у  меня  берутся  эти
предчувствия, но я им верю! И сейчас тоже - нас ждет что-то  неожиданное
и неприятное, Харви.., помяни мои слова.
   - Да, родители не ошиблись,  назвав  тебя  Кассандрой,  -  уколол  ее
Харви. - Ее предсказания тоже все сбывались...
   Стук в дверь оповестил о новых телеграммах.
   - Боже мой, - простонала Касс. Взгляд ее упал на лежавшую  сверху.  -
Не может быть.., только этого нам не хватало. -  Она  подала  телеграмму
Харви.
   МАДАМ В ШОКОВОМ СОСТОЯНИИ ПОСЛЕ ВАШЕЙ ТЕЛЕГРАММЫ. ОНА В БОЛЬНИЦЕ. ЧТО
ДЕЛАТЬ? ЯНА.
   - Сидней... - Харви прикусил губу. - Это территория Роберта  Арнолда.
Он надежный человек. Позвони ему и попроси  быстро  выяснить;  у  Матти,
может быть, что-то серьезное, а может быть, и нет.., чем скорее мы будем
знать, тем лучше; если мы без Матти устроим похороны  Ричарда,  она  нас
никогда не простит.
   Касс уже держала в руке телефонную трубку. Живо  обрисовав  ситуацию,
она отдавала распоряжения.
   - Держите связь со мной... Если она  сможет,  пусть  летит  самолетом
Организации вместе с остальными людьми из австралийского отделения; если
нет - мы пришлем за ней специальный самолет,  -  но  что  бы  с  ней  ни
происходило, сообщайте мне немедленно, понятно? Хорошо... Я  жду  вашего
звонка.
   Харви  слушал,  чуть  улыбаясь.   Касс   в   своей   стихии,   отдает
распоряжения. Он не чувствовал угрызений, что оставляет ее за командира.
Она и так всегда командует.
   Когда он ушел, Касс снова взялась за телеграммы, но  вскоре  услышала
знакомый голос. А вот и мы,  подумала  она,  и  тут  распахнулась  дверь
комнаты и торжественно появилась Марджери в  сильно  декольтированном  и
умопомрачительно дорогом платье. Простое  черное  платье  с  наброшенной
сверху эффектной накидкой, шляпа с большими  полями,  затеняющими  лицо.
Глаза Марджери горели, излучая радость. Деликатность никогда не была  ей
свойственна.
   Касс откинулась в кресле,  снова  сдвинула  на  лоб  очки,  брови  ее
приподнялись.
   - Боже! - воскликнула она. - Ты в таком виде собралась на похороны  -
или куда-нибудь еще?
   Ричарда Темпеста  хоронили,  по  островной  традиции,  ночью;  обычай
возник больше полутора веков  назад,  когда  во  время  эпидемии  желтой
лихорадки едва не погибло  все  население  острова,  умерших  полагалось
хоронить в ту же ночь. Необходимость превратилась в обычай.
   Похороны Темпестов отличались торжественностью  и  пышностью.  Прежде
всего семья усопшего в сопровождении факельной процессии направлялась  в
фамильную церковь святого Иоанна Богослова, в пятистах  ярдах  от  дома,
выстроенную в 1820 году Джонатаном Темпестом.  Там  отслуживали  краткий
благодарственный молебен, поскольку на острове смерть воспринималась  не
столько как горе, сколько как праздник, и возносили благодарность за всю
прожитую жизнь. Затем гроб помещали на утопающую  в  цветах  тележку,  и
процессия двигалась к семейному кладбищу на  склоне  холма,  где  читали
Библию и пели псалмы, после чего семью сопровождали в дом с  факелами  и
пением.
   Так было и с Ричардом Темпестом. Как только пробило девять, массивные
двери Мальборо распахнулись, и появилась Хелен в сопровождении  семьи  и
специально нанятых плакальщиц. Хелен,  островитянка,  шла,  одетая,  как
одеваются на острове: длинная ситцевая юбка ярких цветов и  снежно-белая
блузка со складочками и вырезом под горло; все  остальные  женщины  были
одеты так же. В свете факелов процессия  переливалась  красками:  белый,
золотой, зеленый, фиолетовый; накидки на волосах женщин сияли  бе