- Он мог бы умереть в двадцать пять! - закричала Ленка. - В тридцать!  Он
мог бы  стать  Гагариным  или  уголовником.  Мало  ли?  Ты  что,  фантастики
начиталась? Откуда у тебя бред на тему, что было бы, если...
   Явился из комнаты муж. Дочь повисла на нем.
   - Спаси! Мамка меня замучила. Она просчитывает вариантности жизни.  Скажи
ей, скажи! Мы живем без вариантов. Варианты - это не у нас.  У  нас  судьба.
Чет, нечет... Жесткий фатум... Карма... И так будет сто, триста лет...  Пока
не отмоем кровь, которой все залили по шею, по маковку... Господи, как еще?
   Ну все что угодно!  Но  такое!  Они  же  говорили  о  семейном,  близком,
печальном, они  папочку-покойника  вспоминают,  особенности  его  характера,
причем здесь карма и кровь по  маковку?  А  муж  Ленку  ласкает,  по  спинке
гладит: "Успокойся, родная, успокойся! Ну, дурочка, ну..." И  на  Александру
Петровну смотрит злым глазом. Она в нем читает:  если  вы,  приходя  к  нам,
будете доводить мою жену до истерики, то не  ходить  ли  вам  куда-нибудь  в
другое место?
   - Она моя дочь, - сказала Александра Петровна этому глазу, но  получилось
это вроде невпопад. На мысленные слова надо мысленно отвечать,  а  то  такое
ляпнешь, что за всю жизнь не оправдаешься.
   - Не морочьте себе голову разными кармами, - сказала Александра Петровна,
идя к двери, - тоже взяли моду. И у кого? У нищей и голой Индии.  Нет  чтобы
учиться у шведов или финнов. Посмотрите на себя в зеркало  -  мы  европейцы.
Цвет кожи, скелет... И вообще... Я читала про эти нирваны  -  опасная  дичь.
Сын моей знакомой, мальчик одиннадцати лет, где-то вычитал -  у  индусов!  у
индусов! - про наслаждение что ли смерти... И затянул себе петлю на  шее.  О
матери  он  подумал?  Каково  ей?  Так  что  читайте,  читайте!   Чет-нечет,
фатум-статум... А жить надо чистоплотно и скромно...
   Они смотрели на нее, как  на  ненормальную.  Ну,  во-первых,  она  вообще
немногословна и если где и разойдется с речью, то уж не с  детьми,  конечно.
Не хватало еще!  Во-вторых,  вид  у  Александры  Петровны  был  подходящ!  В
процессе речи она почему-то расстегнула пуговички на кофточке, видимо, чисто
нервно,  и  теперь  они  видели  розовую  комбинацию  и  черный   лифчик   с
перекрученной лямкой и  белое  пятно,  конфигурацией  похожее  на  Черное  и
Азовское моря на карте. Азовское море Азовом - или Таганрогом?  -  упиралось
под мышку и уходило в сумрак спрятанного тела.
   Ленка бросилась застегивать мать, а та вроде ничего и не  заметила,  дала
себя прибрать, продолжая осуждающе говорить и смотреть на зятя.
   - У меня есть желание - побить вашу посуду. Потому что не  могут  чайники
стать наполнением жизни. Я понимаю -  книги.  Соберите  жизнь  замечательных
людей. Пржевальский. Антуан де Сент-Экзюпери... Мало ли... Или даже  кактусы
как явление природы, как разновидность флоры.
   Дети не спорили. Стояли и слушали. Более того. Ленка кивала и  повторяла:
"Хорошо, мама, хорошо. Будет тебе флора, будет и свисток".
   Александра Петровна уходила с ощущением  какой-то  важной  и  выполненной
миссии, высказалась наконец про чайники  и  указала  направление  жизненного
пути. Все же остальное было ею забыто.  Вышла  от  дочери  женщина,  которая
пожурила детей за бестолковые пристрастия, а что для матери важнее,  как  не
наставление чад на верный путь? "Правильной дорогой идете, товарищи!" Откуда
это? Из какой литературы?
   Александра Петровна не знала, что Ленка в  этот  момент  рыдала  в  своей
чайниковой кухне и причитала:
   - Господи! Да что же это с ней? По ней же психушка плачет!
   А муж дочери мягко так, как дитю неразумному, объяснял:
   - Лен, а Лен! А не найти  ли  нам  ей  старичка  с  работающим  пистоном?
Насколько я понимаю, у порядочных теток сплошь и рядом повреждение в уме  от
простого плотского недоедания. Извини, конечно, она тебе мать, она  тебе  не
женщина. Но объективно... Абстрагируясь от личности...
   А у Александры Петровны, наоборот, был душевный подъем, и она даже решила
сходить в кино - сто лет не была.  Что  теперь  показывают  людям?  Красивый
американец с навсегда закаменелым  торсом  пялился  на  нее  с  такой  тупой
тоской, будто, давно ничему не удивляясь,  он  все-таки  удивился,  что  она
пришла... На него что ли смотреть? Неужели? Ей даже показалось,  что  он  ей
так и сказал: "Неужели? - И рассердился: - Иди!  Иди  домой.  Нечего!"  "Нет
уж!" - ответила она ему  с  некоторым  вызовом  и  довольно  громко,  отчего
парочка впереди, хорошо пристроившаяся для получения оргазма, отпрянула друг
от друга, как ошпаренная,  а  Александра  Петровна  -  это  ж  надо  жить  и
поступать  невпопад  -   с   достоинством   советского   человека   пояснила
дураку-американцу: "Я свободный  человек  в  свободной  стране.  Делаю,  что
хочу". Парочка услышала в словах намек на свои  дела  и,  хлопнув  креслами,
пересела подальше; и тут нельзя не сказать,  что,  говоря  на  одном  языке,
можно ни черта не понять, а можно - как Александра Петровна с американцем  -
очень  даже  понимать  и  сочувствовать  друг  другу.  "Каково  тебе  там  с
неподвижным торсом?" - "А  каково  тебе  с  этими  трахальщиками  на  виду?"
О-хо-хо, жизнь!
   Первое, что увидела Александра Петровна, выйдя из кинотеатра,  был  синий
нарост почтового ящика. И все сразу мгновенно вспомнилось, начиная от письма
Рае Беленькой и кончая этим, конечно же, не случайным  заявлением  дочери  о
том, в сущности, что все мы - сволочи-кровопролитчики.
   Все вопросы вновь открылись - донос не донос,  инфаркт  не  инфаркт?  Все
могло у  нее  быть  -  у  Александры  Петровны,  все.  И  полезла  в  голову
предыстория ее истории. Эпоха до ее эры.
   ...А мамочка и папочка уснули  вечерком...  И  был  это  январь  тридцать
седьмого года. Они тогда (по семейной  легенде)  отдыхали  в  санатории  для
партактива. Мамочка очень гордилась этим  моментом  своей  жизни.  "Солидные
такие люди, - рассказывала  мамочка-рохля,  -  со  следами  пуль  и  ножевых
ранений. Герои. - И без перехода: - Каждый лист пальмы  протирался.  Каждый.
Мы были самые молодые. И нас обожали и поощряли!"
   Александре Петровне захотелось в тот санаторий. Как  их  там  поощряли  -
мамочку и папочку? Как? Были ли скабрезные шуточки старых  инвалидов  или  -
наоборот - все сплошь говорили только о высоком?  Что  было  тогда  высоким?
Господи, что за  чепуха,  возмутилась  Александра  Петровна.  Родители  были
молодые и, конечно, норовили  остаться  вдвоем,  они,  наверное,  пропускали
полдник, поэтому много ели в ужин, и все равно сытости до утра  не  хватало,
пили ночью воду из графина и грызли печенье.
   "Не ешь сладкое, -  говорил  отец.  -  Нам  нужен  сын.  Мы  назовем  его
Александром.  Это  в  переводе  на  русский  -  победитель".  -  "Правда?  -
удивлялась мама. - А с какого языка?" -  "С  древнего,  -  отвечал  отец.  -
Македонский  ведь  был  полководец.  С  него  и  пошло..."   Мать   виновато
пережевывала ненужное для создания мальчика печенье. Она-то уже  знала,  что
продукт пропадет зря, что никакого мальчика не будет.  Она  знала  -  в  ней
девочка.  В  конце  концов  последняя  борьба  хромосом  происходила  на  ее
территории. И тогда она вспомнит, что  среди  Александров  были  и  женщины.
Коллонтай, например. И она сказала об этом отцу. И  отец  ответил  ей,  что,
конечно, Коллонтай Коллонтаем, но она должна тем не менее постараться. Пусть
ест больше мяса, а на сладком затормозит.
   Спрятал ли он от матери печенье? Александра Петровна  так  задумалась  об
этом,  что,  проходя  мимо,   не   поздоровалась   с   соседками-старушками,
укоренившимися на всю оставшуюся им жизнь на  лавочке,  за  что  и  получила
вслед аттестацию с оттяжкой. "Этой чего не жить? Мать ей хорошо оставила, да
и муж не пил - не курил. Дочку выдала в жилье.  Одна  в  двухкомнатной,  как
барыня. Картошку несет обязательно с букетом. Ты разведи цветы  в  горшке  и
нюхай. Не, носит. Изображает! Нет!  Простых  теперь  мало.  Теперь  мода  на
заграницу. Там старухи старые красное носят и вино  сосут  через  соломинку.
Шеи у них, как у черепахи Тортиллы, а мужчин себе  позволяют.  И  это  конец
света, что бы там ни говорили. И каленым железом  надо,  каленым!  А  то  мы
удивляемся - молодежь! Так они ж смотрят. Прошла - и  ни  тебе  здрасте,  ни
хотя бы кивок головы. Как мимо стенки. Это человек? Нет, это не человек!"
   Жужжали соседки долго и злобно, и все не кончалась злоба, даже сами  себе
удивлялись, что не съедут с этой колеи.  И  толкут,  толкут  эту  Александру
Петровну и всех пенсионерок мира: и ходят не так,  и  одеваются  не  так,  и
корчат из себя, а эта - своя, советская -  могла  бы  иметь  душу,  в  конце
концов умрет, и им же ее провожать, а то и обряжать придется.  Теперь  ведь,
если соседи не придут, вообще можно на похоронах без  народа  остаться,  кто
теперь кому нужен? А каково туда уходить одному, без сопровождения?
   Да  Господи!  Остановись  же!  Ну  прошла  женщина,  задумавшись,  ну  не
поздоровалась, ну  хризантемы,  дура,  покупает  вместо  того,  чтобы...  Но
клубилась, клубилась ненависть - не ненависть, злоба - не злоба,  зависть  -
не зависть, опять же, было бы хоть полноценное чувство  -  а  так,  нечто...
Достигло-таки цели. Александра Петровна как вошла, так и рухнула на  кровать
- ополовиненное семейное ложе, когда-то стоявшее под люстрой. "Ты,  мамочка,
случайно не пытчица, спать под люстрой?"
   ...Когда муж умер,  разогнала  кровати  по  углам  -  получилось,  как  в
гостиничном номере.  Спала  то  на  одной,  то  на  другой,  чтоб  замятости
образовывались одинаковые. Симметрия чтоб. Потом  решилась,  продала  лишнюю
кровать, и были такие по этому поводу нервы, такой псих! А в результате  так
и не знает, свою ли, мужнину продала, спуталось все в процессе передвижек  и
поочередного спанья. Сейчас, когда она без сил лицом вниз упала на  кровать,
увидела - осталась мужнина: сбоку у ножки давным-давно отстала филеночка,  и
муж, еще будучи уверенным в своей долгой жизни, еще до разговора о том,  что
хорошо  бы  умереть  до  появления  внуков,  еще   находясь   в   нормальном
человеческом интересе по обновлению квартиры, обтянул раненую ножку  кровати
импортной  клейкой  лентой,  и  вот  она,  уже  сегодня,  лежа  лицом  вниз,
обнаружила заплатку. Надо же! Продала, значит, кровать ту, что без изъяна, а
себе оставила  с  брачком.  И  это  мелкое  раздражение  против  собственной
неумелости в жизни - сделала себе хуже, а не лучше - вывело  из  болезненных
размышлений об имени и его происхождении.  Да,  оказалась  она  Александрой.
Прекрасно. Прекрасно, что не Алевтина, к примеру, как бабушка. Александра  -
благородное имя, опять же сколько вариантов, а  Алевтина  -  имя  противное,
потому  что  всегда  напоминает  девку-деревенщину,  старательно  и  неумело
скрывающую именно это - деревенство. Алевтины - это,  на  взгляд  Александры
Петровны,  вчерашние  свинарки,  которые,  трясясь  в   городском   трамвае,
клянутся, что никогда, во веки веков, хоть раздави их этот самый трамвай, не
жили в деревне. Ну разве наездом и в глубоком беспамятном детстве. Алевтины,
одним словом. Чурки с глазами. А Александра - это не только посол Коллонтай,
это и царица, между прочим.  Это  и  композитор  Пахмутова.  Это  женщина  -
секретарь ЦК, которая, правда, уже не секретарь.
   А карма - это  чепуха.  Если  бы  она  была,  то  человечество  давно  бы
самоистребилось. Потому что вообразить себе невозможно: нести на  себе  грех
не только своей жизни, но и папочки-мамочки, а то еще  и  бабушки  Алевтины,
которая прожила долго и много чего могла натворить. Во  всяком  случае,  что
она, Александра Петровна, знает точно, так это бабушкины аборты  -  говорят,
беременела та до пятидесяти лет, что, с точки зрения еще молодой  Александры
Петровны, было отвратительно стыдно, а бабушка Алевтина, наоборот, чванилась
и поговорить любила: "И все идут у меня краски, все идут.  Врачи  говорят  -
рак, сразу - рак, а посмотрят внимательно - просто организм. Большой женской
силы у меня организм... Не у каждого..."
   Нету кармы и быть не может И лично  ей  надо  выяснить  только  одно:  не
написала ли она донос и не убила ли она хитрым способом мужа - и все  у  нее
будет в порядке.
   Начинать надо со второго, а там, может, поспеет и ответ от Раи Беленькой.
В конце концов.
   ...За неделю до смерти мужа.
   Дело  было  так.  Стояла  на  балконе,  выглядывала   Ленку.   О   перила
облокотилась и все норовила заглянуть за поворот, там была развилка дорожек,
и девчонки, бывало, часами, побросав портфели на  землю,  топтались,  прежде
чем разойтись, а мать сходи с ума. Перегнулась и увидела мужа, шел как раз с
той, развилочной стороны. "Эй! - крикнула ему с балкона. - Эй!" Не  услышал.
И такая ее охватила ненависть, глухой ты, что ли, я же  кричу  тебе,  кричу!
Этим его встретила: "Я кричу тебе, кричу. Там Ленки нету?" - "Кричишь?  Кому
кричишь? Где Ленки нету?"
   Можно ли быть таким тупым? Убить хотелось! Но разве это  не  естественное
чувство в  семейной  жизни?  Можно  сказать  -  норма.  И  если  не  убивают
поголовно, то  просто  в  силу  сложности  решения  этого  вопроса.  Она  не
любительница фантастики, скорее, даже противница, но один рассказ ей  как-то
подсунули на работе женщины, смехом так, но и серьезно тоже -  хорошо,  мол,
придумано, служба ликвидации. Подаешь заявку, и в урочный день, урочный  час
тебя освобождают от неугодного тебе лица. Какая же это  фантастика,  сказала
она, прочитав.  Это  чистая  правда.  В  смысле  -  правда  желания.  Но,  к
сожалению, нет у нас такой службы.
   Интересно, а не хотел ли муж ликвидировать ее? Глупость, возмутилась она.
Меня-то за что? Моими руками жил.
   Но как она ни рылась в памяти, как ни искала следов возможного  убийства,
не осталось следов. А вот горе свое вспомнила, как не находила себе места не
просто в девять и сорок дней и даже в год, а года три-четыре металась и даже
удивлялась этому, что так мечется. И в церковь ходила, и к  экстрасенсу,  но
церковь ее возмутила полным равнодушием к ее состоянию.
   Она ведь чего ждала? Понимания без слов.  Представлялось  такое.  Батюшка
или кто там у них ответственный за посещаемость увидит ее сразу  и  молча  -
молча! - возьмет ее за руку. И  подведет,  куда  надо,  она  не  понимает  в
иконах, не знает, куда  идти.  А  он  -  ответственный  -  укажет  ей  путь,
наверное, перекрестит, а она - наверное - поцелует за это руку, она  видела,
так  делают.  И  в  правильном  месте  к  ней  придут  правильные  мысли   и
успокоение... Так она думала. Но ничего же подобного! Не было до нее  никому
дела. Более того, казалось - лишняя.  Стоит  столбом,  занимает  место...  И
старушки эти вездесущие зыркали на нее с откровенной злобой, как в  очереди.
Тебя тут, мол, не стояло... А мы-то с ночи...
   Экстрасенс тоже был еще тот. "Поле  у  вас  сильное,  большое.  До  самых
дверей, - сказал. - А остеохондроз есть. А у кого нету? У  гинеколога  давно
были? Нет, я лично ничего не нахожу. Просто всех спрашиваю. Ходить  надо.  У
них ведь зеркало. Мало ли... А душа - что душа? У всех болит".
   Успокоение пришло само  собой.  Перебирала  зимние  вещи.  Нашла  мужнино
шерстяное белье. Обрадовалась. По нынешним временам дефицит, а  ей  как  раз
для зимы. Кто это теперь будет вникать, что на ней? И никаких мыслей о  муже
- вот, мол, не дожил, не доносил  -  не  возникло.  Спокойно  так  найденное
мужское белье воспринялось как удача. Разве было бы так, если б был у нее на
душе грех?
   Никто никого не убивал. Это она перечитала. Сейчас такое пишут  -  с  ума
сойти. Она не будет больше читать. Есть старые вещи, нитки, иголки.  Теперь,
при свободе сочетаний, можно многое  придумать.  Синий  низ,  зеленый  верх,
оранжевые ромбы на потертостях и швах. А  раздолье  самодельных  пуговиц  из
картона, обтянутых в соответствии со спектром! От горлышка до пояса - каждый
охотник желает знать, где сидит фазан. На  фазане  она  и  попалась.  Искала
фиолетовый тряпочный клочок. Цвет редкий,  сразу  не  найдешь.  Постучала  к
соседке. Та открыла зареванная: какие сволочи, какие сволочи,  донесли,  как
будто это кого касается. Ну ночует у нее время от времени человек кавказской
национальности. При слове ночует глаза  у  Александры  Петровны  округлились
совершенно непроизвольно, на что  соседка  отреагировала  тоже  мгновенно  -
интересно, что вы такое подумали? Ночует в полном смысле этого слова, а не в
смысле, на который вы намекаете своим выражением глаз. Да Бог с вами,  я  ни
на что не намекаю! И не надо. Человек не виноват, что он кавказец  и  разное
лезет в голову. Он учитель и имеет пасеку на личном дворе. И три раза в  год
- в школьные каникулы - привозит мед. Он сосед  моей  двоюродной  сестры.  И
что, я не имею права пустить ночевать человека-учителя, если  он  кавказской
национальности и торгует медом? Даже если бы что  другое!  А  я  никогда  не
видела, искренне  так  удивилась  Александра  Петровна,  что  у  вас  кто-то
посторонний. А что видеть? Что? Приезжает человек с бидоном. Вы-то  как  раз
могли бы и видеть. У нас балкон общий, а он курить  выходит.  У  вас,  между
прочим, столько на балконе банок пропадает. Он может у вас их  купить.  Ради
Бога, возьмите так.
   Они передавали друг другу банки через шиферный барьерчик. Через  него  же
Александра Петровна получила майонезную баночку  меда.  В  благодарность  за
пустую тару. Стояла с баночкой посреди кухни и думала, что - в  принципе!  -
вот и возможная тема доноса обрисовалась. И хотя .она на девяносто девять  и
девять убеждена, что она к этому никакого отношения  не  имеет  и  иметь  не
может, все-таки, все-таки... Есть это в жизни. И  разве  она  лучше  других?
Почему, если некто взял ручку и листок бумаги, она не могла сделать  то  же?
Но ведь я не видела того человека с медом! Балкон у меня  хозяйственный.  На
нем только банки и ничего больше. И дверь на него ведет с ключом  на  всякий
случай, мало ли...
   Так бездарно лопнула идея фиолетовой  пуговицы.  Такие  глупости  эти  ее
затеи! И вообще, надо себя контролировать. Вот сейчас я  ищу  полиэтиленовую
крышечку для меда. Потом я соберу пуговицы, весь спектр минус фазан.  Отварю
свеклу для винегрета, у меня много нормальных дел, между  которыми  попробуй
вклинься что-то непотребное. В конце  концов  можно  начать  стирку.  Но  не
пришлось. Только-только она приготовилась завести машину,  явилась  Ленка  с
мужем и  каким-то  пожилым  дядькой,  который  дальний  родственник  сватов,
вдовец, приехал из Ярославля посмотреть, что и как там, где его  нет.  Мама,
покажи человеку столицу нашей Родины.
   Иван Николаевич заинтересовался Александрой Петровной сразу и горячо. Это
было   видно,   что   называется,   невооруженным   глазом.   Просто    весь
задрожал-завибрировал. Ленка с большим удовлетворением посмотрела  на  мать.
Нормалек, мамуля! Так держать! А мы пошли? Пошли! И слиняли.
   - Мне у вас очень нравится, - страстно сказал Иван Николаевич. - Очень! У
вас не квартира - бабочка!
   - Трамвай, - засмеялась Александра Петровна.
   - Именно бабочка! По красоте подбора цветов. Вы заметили?  В  животном  и
растительном мире не бывает некрасивых сочетаний. Там всегда так вкусно  все
переплетается Вот и у вас... - Не хватило ему слов и он  причмокнул  губами,
отчего Александре Петровне сразу стало противно. Звук у гостя  получился  не
из лучших, и слюна выбрызнулась и капелькой осталась на подбородке, и ничего
больше не виделось, кроме  этой  капельки,  и  ведь  когда  это  теперь  она
просохнет сама собой.  У  Александры  Петровны  в  молодости  была  подруга,
которая при разговоре - хотите верьте, хотите нет - пенилась. В уголках  рта
у нее собиралось и кипело такое  количество  взбитой  пены,  что  Александра
Петровна лезла в карман к этой своей подруге, доставала  носовой  платок,  а
если не платок, так снимала с ее же шеи шарфик,