- Бобби, - сказал Джо, думая Бобби. Бобби. Он повернулся, снова побе-
жал; на этот раз Макс схватил его за плечо, хотя не грубо.
   - Ну так? - сказал Макс. - Ну, мы же тут все свои. Укокал его?
   - Укокал? - сказал Джо раздраженно, сдерживая нетерпение,  как  чело-
век, которого донимает расспросами ребенок.
   Заговорил незнакомец.
   - Ну, которого ты стулом огрел. Умер он?
   - Умер? - сказал Джо. Он перевел взгляд на незнакомца.  При  этом  он
опять увидел официантку и опять побежал. Но на этот раз он действительно
двигался. Он совершенно забыл об обоих мужчинах. Он подошел  к  кровати,
выдергивая что-то из кармана с восторженным  и  победоносным  выражением
лица. Официантка на него не смотрела. Она не посмотрела на него ни  разу
за все время, но он скорее всего упустил это из виду. Она так и не поше-
велилась, сигарета еще дымилась у нее в руке. Неподвижная рука была без-
жизненной, большой и бледной, как вареное мясо. Опять кто-то схватил его
за плечи. На этот раз оказалось - незнакомец. Незнакомец и  Макс  стояли
плечом к плечу и смотрели на Джо.
   - Не тяни волынку. Если смарал старика, так и скажи. Это, знаешь,  не
долго будет секретом. Глядишь, всплывет через какой-нибудь месячишко.
   - Сказано вам, не знаю! - ответил Джо. Он глядел то на одного, то  на
другого с раздражением, но пока без злобы. - Я его ударил.  Он  упал.  Я
ему говорил, что он у меня дождется. - Он глядел то на одно, то на  дру-
гое лицо - бесстрастные, почти неразличимые. Он начал дергать плечом, за
которое его ухватил незнакомец.
   Заговорил Макс.
   - Так чего ты сюда пришел?
   - Чего я... - сказал Джо. - Чего я сюда... - повторил он упавшим  го-
лосом, возмущенно переводя взгляд с одного лица на другое, но еще смиряя
злобу. - Чего я пришел? Я пришел за Бобби. Вы что... ведь я домой ездил,
взять денег на женитьбу... а вы еще... - И снова он начисто забыл о них,
выкинул их из головы. Он вырвался и повернулся к женщине - опять не пом-
ня ничего, гордясь и торжествуя. Вероятно, в этот миг обоих мужчин выду-
ло из его жизни, как два клочка бумаги. Вероятно, он  даже  не  заметил,
как Макс отошел к двери и крикнул, и через секунду появилась  блондинка.
Он нагнулся над кроватью, где неподвижно  и  понуро  сидела  официантка,
склонился над ней, выгребая из кармана ей на колени и на кровать сваляв-
шуюся массу бумажек и монет. - Вот! Смотри что. Смотри. Достал. Видишь?
   А потом ветер снова налетел на него, как три часа назад в школе, сре-
ди остолбенелых людей, которых он не замечал. Официантка вскочила, толк-
нув его снизу, он выпрямился от удара и стоял спокойно в каком-то полус-
не, спокойно глядя, как она собирает скомканные и рассыпанные  деньги  и
швыряет их, спокойно глядя на ее искаженное лицо, на  кричащий  рот,  на
глаза, которые тоже кричали. Он один из всех казался себе спокойным, не-
возмутимым, один лишь его голос был спокоен настолько,  что  проникал  в
сознание: "Значит, ты не хочешь? - повторил он. - Значит, ты не хочешь?"
   И повторилось то же, что в школе: ее держали, она вырывалась и визжа-
ла, всклокоченная голова тряслась и дергалась, а лицо и даже рот, напро-
тив, были неподвижны, как у покойника.
   - Сволочь! Паразит! Впутал меня в такую историю - а я с тобой, как  с
белым человеком! Как с белым!
   Но для него, наверное, это было все еще просто шумом, никак не прони-
кавшим в сознание, - просто долгим порывом ветра. Он просто  смотрел  на
нее, на лицо, которого никогда  прежде  не  видел,  и  говорил  спокойно
(вслух или нет - он сам не знал), с тягостным недоумением Я же ради  нее
убил. Я даже украл ради нее - словно только что услышал, узнал об  этом,
словно ему только сейчас сказали, что он это сделал.
   Затем и ее будто выдуло из его жизни долгим порывом ветра - как  тре-
тий клочок бумаги. Он начал помахивать рукой, словно все еще держал раз-
битый стул. Блондинка уже довольно давно находилась в комнате. Он  заме-
тил ее впервые, без удивления - выросшую как из-под земли,  неподвижную,
в диамантовой своей невозмутимости вызывающую  такое  же  почтение,  как
непререкаемо поднятая белая перчатка полисмена, - и хоть бы волосок  вы-
бился. Теперь  голубое  кимоно  было  надето  поверх  темного  дорожного
платья. Она тихо сказала:
   "Займитесь им. И давайте уходить. Тут скоро будет полиция. Они  узна-
ют, где его искать".
   Возможно, Джо совсем не слышал ее, так же, как визг  официантки:  "Он
мне сам сказал, что он нигер! Паразит! Пускать задаром эту  негритянскую
морду, чтобы из-за него же на деревенскую полицию налететь. На танцульке
деревенской". Возможно, он не слышал ничего, кроме долгого ветра, когда,
размахивая рукой так, словно она еще сжимала  стул,  бросился  на  двоих
мужчин. Должно быть, он даже не знал, что они сами  двинулись  на  него.
Потому что в каком-то исступленном восторге, подобно приемному отцу,  он
бросился прямо на кулак незнакомца. Возможно, он не ощутил  ни  первого,
ни второго удара, но незнакомец дважды попал ему в лицо, прежде  чем  он
рухнул навзничь и застыл, как тот, кого он сам поверг недавно. Он не по-
терял сознание - потому что глаза его были открыты и  тихо  смотрели  на
них. В глазах не было ни боли, ни удивления, ничего. Но, видимо,  он  не
мог пошевелиться; он просто лежал с выражением глубокой  задумчивости  и
тихо смотрел вверх на двоих мужчин и  блондинку,  все  еще  неподвижную,
гладкую, лощеную, как литая статуя. Возможно, и голосов не слышал, а ес-
ли слышал - они и сейчас значили для него не больше,  чем  ровное  сухое
гудение насекомых за окном:
   Надо же - запаскудить местечко, о каком я мечтал всю жизнь.
   Нельзя ему с ними, паскудами, связываться
   Да как ему удержаться? Если от первой-то ножницами отрезали
   А он правда нигер? Что-то не похож
   Он сам сказал Бобби ночью. Только думаю, она и сейчас знает  про  это
не больше него. Эти деревенские выблядки кем хочешь могут оказаться
   А мы узнаем. Сейчас поглядим, черная у него юшка или нет Лежа тихо  и
покойно, Джо смотрел, как наклоняется незнакомец, приподнимает ему голо-
ву и снова бьет в лицо - на этот раз коротким резким ударом. Чуть погодя
он лизнул губу, как ребенок - ложку на кухне. Он смотрел, как незнакомец
отводит руку. Но она не ударила.
   Хватит. Надо в Мемфис ехать
   Еще разок Джо лежал тихо и смотрел на руку. Тут рядом  с  незнакомцем
оказался Макс - тоже нагнувшись Надо еще чуть-чуть пустить, чтобы  знать
наверняка
   Точно. И пускай не волнуется. Это ему тоже бесплатно
   Рука не ударила. Возле них оказалась блондинка. Она держала руку нез-
накомца за запястье Хватит я сказала
   Знание помнит, не сокрушаясь, тысячу диких безлюдных улиц. Они протя-
нулись от той ночи, когда он лежал и слышал, как  замер  последний  шаг,
хлопнула последняя дверь (они даже свет не выключили), а он  все  лежал,
тихо, навзничь, с открытыми глазами, и колба, висевшая над ним, сверкала
больно и ровно, словно все в доме умерли. Он не знал, долго ли он  лежал
так. Он совсем не думал, не страдал. Возможно, он ощущал  где-то  внутри
себя разорванный провод между волей и чувствительностью - два  оголенных
конца, лежащих порознь, разомкнутых, ждущих соединения, замыкания, чтобы
он снова мог двигаться. Заканчивая приготовление к отъезду, они то и де-
ло переступали через него, как люди, покидающие дом навсегда, переступа-
ют через вещь, которую решили бросить Эй бобби эй детка вот твоя гребен-
ка ты ее забыла а вот деньжата нашего Ромео черт небось  обчистил  кассу
воскресной школы по дороге теперь они бобины ты что не видала он сам  ей
отдал что значит широкая натура точно собери их детка считай в погашение
кредита или подарок на память она что не хочет скажи пожалуйста вот беда
вот незадача но не валяться же им тут пол сгноят дырку сделают  они  уже
сделали одну дырку только велика не по деньгам да на такую никаких денег
не хватит эй бобби эй детка правильно я заберу их для бобби ни черта  ты
не заберешь то есть я хотел сказать заберу для бобби половину не трожьте
их паршивцы на что они вам это его деньги мать моя ему-то они на что  он
деньгами не пользуется они ему не нужны спроси  у  бобби  нужны  ли  ему
деньги за что мы платим ему дают задаром оставь их я сказала черта лысо-
го они не мои чтоб я их оставлял они боббины и не твои кстати или ты то-
же черт подери скажешь что он тебе задолжал что он и тебя имел в  кредит
за моей спиной оставь их я сказала да иди ты в самом деле  тут  всего-то
по пятку зеленых на нос Затем над ним нагнулась блондинка - он  тихо  на
нее смотрел - задрала юбку, вытащила из чулка пачку денег, отделила одну
бумажку, постояла, сунула ему в часовой кармашек брюк. Затем ее не стало
давайте давайте отсюда ты сама еще не готова тебе еще  надо  это  кимоно
спрятать чемодан застегнуть да попудриться напоследок неси сюда мой  че-
модан и шляпу теперь иди нет ты бери бобби и остальные чемоданы, идите в
машину и ждите нас с максом думаете я вас тут оставлю одних чтобы  вы  и
эту последнюю у него стянули а ну давайте марш отсюда
   Затем они ушли, последний шаг, последняя дверь. Затем он услышал  ур-
чание машины, заглушившее насекомых; она гудела громче них,  потом  вро-
вень, потом тише, пока не остались только насекомые. Он лежал  под  лам-
почкой. Он еще не мог двинуться - так же, как глядел,  ничего  не  видя,
слушал, не понимая; концы провода еще не соединились, и он лежал  покой-
но, время от времени По-детски облизывая губы.
   Затем концы провода пришли в соприкосновение, эамкнулись. Он не  знал
точно, в какую секунду это произошло, только вдруг почувствовал, что го-
лова раскалывается, и медленно сел, и, постепенно обретая себя, поднялся
на ноги. Голова была дурная, комната шла кругом медленно и  плавно,  как
мысли, и поэтому в мыслях возникло Еще нет Но  боли  он  по-прежнему  не
ощущал - даже тогда, когда привалился к комоду  и  стал  разглядывать  в
зеркале свое вспухшее, окровавленное лицо, трогать  его.  "Мать  моя,  -
сказал он. - Ничего себе отделали". Он еще не думал, до сознания еще  не
поднялось Вроде надо уходить отсюда Вроде надо уходить отсюда Он пошел к
двери, вытянув руки перед собой, точно слепец или лунатик.  Он  попал  в
переднюю, не заметив, как  прошел  через  дверь,  и  очутился  в  другой
спальне, надеясь, - наверно, еще не думая,  -  что  движется  к  выходу.
Спальня тоже была тесная. Но, казалось, она еще полна блондинкой и  шер-
шавые тесные стены пучатся от  ее  воинственной  диамантово-невозмутимой
почтенности. На голом комоде стояла пол-литровая  бутылка  виски,  почти
полная. Он выпил ее, медленно, совсем не ощущая жжения, держась  за  ко-
мод, чтобы держаться на ногах. Виски потекло в глотку,  холодное,  безв-
кусное, как кормовая патока. Он поставил бутылку, прислонился к  комоду,
опустив голову, ни о чем не думая, и ждал, - может быть,  безотчетно,  а
может, и вообще не ждал. Затем виски начало разгораться в нем, и он  на-
чал медленно покачивать головой, а мысли зашевелились заодно с медленным
сворачиванием и выворачиванием внутренностей: "Надо уходить отсюда".  Он
вернулся в переднюю. Теперь голова прояснилась, не  слушалось  тело.  Он
вынужден был тащить его через всю переднюю к выходу, скользя по стене, и
думал: "Ну, давай же, возьми себя в руки.  Надо  выйти".  Думая  Мне  бы
только выбраться на воздух, на холод, в прохладную темноту  Он  наблюдал
за тем, как шарят по двери его руки, и старался помочь  им,  сдержать  и
направить их. "Хоть двери не заперли, - подумал он. -  Мать  моя,  я  бы
тогда до утра не выбрался. Ни за что бы окно не открыть -  не  вылезти".
Наконец он отворил дверь, вышел и затворил дверь за собой - опять  после
препирательств с собственным телом, которое  не  желало  утруждать  себя
этим и лишь по принуждению затворило дверь покинутого дома,  где  горели
мертвым ровным огнем две лампочки, не ведающие, что дом покинут, и  без-
различные к этому, столь же безразличные к тишине  и  запустению,  сколь
безразличны они были к дешевым скотским ночам,  к  грязным,  захватанным
стаканам и грязным, заезженным постелям.  Его  тело  стало  покладистей,
слушалось лучше. Он шагнул с темного крыльца в лунный свет и с  окровав-
ленной головой и пустым желудком, в которых горел и буянил хмель,  всту-
пил на улицу, протянувшуюся отсюда на пятнадцать лет.
   Хмель со временем выветрился, сменился новым и снова  выветрился,  но
улице не было конца. С той ночи сотни улиц вытянулись в одну -  с  неза-
метными поворотами и сменами ландшафта, с промежутками езды-то  попутчи-
ком, то зайцем, на поездах, на грузовиках, на телегах, где в двадцать, в
двадцать пять, в тридцать лет он сидит с неподвижным, жестким  лицом,  в
костюме (пусть грязном и порванном) горожанина, а возница не знает,  кто
он и откуда, и не смеет спросить. Улица вела  в  Оклахому  Я  Миссури  и
дальше на юг, в Мексику, а оттуда обратно на север, в Чикаго и  Детройт,
потом опять на юг и, наконец, - в Миссисипи. Она растянулась на  пятнад-
цать лет: она пролегла между ублюдочными варварскими  фасадами  нефтяных
городишек, где он, в своей неизменной диагонали и легких туфлях,  черных
от бездонной грязи, ел с жестяных мисок грубую пищу, по десять - пятнад-
цать долларов порция, и платил из пачки банкнот толщиной с большую жабу,
тоже перепачканной грязью, жирной и, казалось, неисчерпаемой, как  золо-
то, выделявшееся из нее. Улица пролегла среди желтых полей пшеницы,  где
желтые каленые дни труда сменялись тяжким сном в  скирдах  под  холодной
безумной луной и колкими сентябрьскими звездами:  он  был  разнорабочим,
шахтером, старателем, зазывалой игорного притона; он завербовался в  ар-
мию, прослужил четыре месяца, дезертировал и не был пойман. И  непремен-
но, раньше или позже, улица пролегала через города, чьи названия не дер-
жались в памяти, через один и тот же, во всех городах одинаковый,  квар-
тал, где под темными, подозрительными сводами полуночи он спал с  женщи-
нами, платил им, если были деньги, а если не было, все равно спал, а по-
том говорил им, что он негр. Первое время, когда он был еще на Юге,  это
действовало. Получалось очень легко, очень просто.  Рисковал  он  только
тем, что его обругает женщина или бандерша, хотя, случалось, его избива-
ли до потери сознания другие клиенты, и он приходил в себя где-нибудь на
улице или в тюрьме.
   Получалось это, пока он был на Юге или близко к
   Югу. Потому что однажды не получилось. Он поднялся с постели и сказал
женщине, что он негр. "Ну? - удивилась она. -  А  я  думала,  опять  ка-
кой-нибудь итальяшка". Она смотрела на него без особого интереса; потом,
наверное, что-то увидела в его лице; сказала: "Ну и что?
   Выглядишь нормально. Видал бы ты, какого черного я перед тобой отпус-
тила". Она смотрела на него. Теперь  совсем  застыв.  "Слушай,  ты  где,
по-твоему, находишься? Это, что тебе - отель Ритц?" Тут  она  замолчала.
Она смотрела на его лицо, потом стала медленно пятиться, уставясь на не-
го, бледнея, разинув рот, чтобы закричать. Потом  она  закричала.  Чтобы
скрутить его, понадобились двое полицейских. Сначала они  подумали,  что
женщина убита.
   После этого ему стало тошно. Раньше он не знал, что есть такие  белые
женщины, которые готовы принять мужчину с черной кожей. Ему  было  тошно
два года. Иногда он вспоминал, как хитростью или насмешкой заставлял бе-
лых назвать себя негром, чтобы подраться с ними, избить их или быть  из-
битым: теперь он подрался с негром, который назвал его белым. Он жил уже
на Севере - в Чикаго, потом в Детройте. Он жил с неграми, сторонясь  бе-
лых. Ел с ними, спал с ними - воинственный, замкнутый,  способный  выки-
нуть что угодно. Теперь он жил с женщиной, словно вырезанной из  черного
дерева. Ночами лежал рядом с ней без сна и вдруг начинал глубоко, тяжело
дышать. Он делал это нарочно, чувствуя и даже наблюдая,  как  его  белая
грудь вздымается все круче и круче, пытаясь вобрать в себя темный запах,
темное и непостижимое мышление и бытие негров, с каждым выдохом стараясь
изгнать из себя кровь белого, мышление и бытие белого. А  между  тем  от
запаха, который он пытался сделать родным, ноздри его раздувались и  бе-
лели, и все существо сводила судорога физического отвращения и духовного
неприятия.
   Он думал, что не от себя старается уйти, но от одиночества.  А  улица
все тянулась: как для кошки, все места были одинаковы для него. И  ни  в
одном он не находил покоя. Улица все тянулась в смене фаз и  настроений,
всегда безлюдная: видел ли он  себя  как  бы  в  бесконечной  последова-
тельности аватар, среди безмолвия, обреченным  движению,  гонимым  храб-
ростью то подавляемого, то вновь разжигаемого отчаяния; отчаянием  храб-
рости, которую надо то подавлять, то разжигать? Ему исполнилось тридцать
три года.
   Однажды улица приняла вид миссисипского поселка.
   Возле маленького города его ссадили с товарного  поезда,  шедшего  на
Юг. Он не знал, что это за городок; ему было все равно, как он называет-
ся. К тому же он и не видел его. Он обогнул его лесом, вышел  на  просе-
лок, поглядел в одну сторону и в другую. Дорога была простая, грунтовая,
но, как видно, наезженная. Он  увидел  несколько  негритянских  домишек,
разбросанных вдоль нее, потом увидел, примерно в полумиле, дом побольше.
Большой дом посреди рощицы - в прошлом, видимо, не без претензий на рос-
кошь. Но теперь деревья нуждались в стрижке, а дом не красили много лет.
Однако ясно было, что в доме живут, а он не ел уже сутки.  "Этот,  пожа-
луй, сойдет", - подумал он.
   Но он пошел туда не сразу, хотя день клонился к вечеру. Он повернулся
к дому спиной и пошел в обратную сторону - в грязной  белой  рубашке,  в
вытертых диагоналевых брюках, потрескавшихся запыленных  городских  туф-
лях, дерзко заломленной суконной кепке, обросший трехдневной щетиной.  И
все равно он не был похож на бродягу, - по крайней мере, на взгляд  пар-
нишки-негра, который шел ему навстречу, размахивая ведром. Он  остановил
парнишку.
   - В том большом доме кто живет? - спросил он.
   - Вон там вон? Мис Берден.
   - Миссис Берден с мужем?
   - Она без мужа. Она там одна живет.
   - Ага. Старуха, что ли?
   - Нет, сэр, мис Берден - она не старая. Но и не молодая.
   - И живет одна. И что же - не боится?
   - А кто ее обидит у нас в городе? Цветные по соседству за  ней  прис-
матривают.
   - Цветные за ней присматривают? Тут паренек будто дверь закрыл  между
собой и мужчиной, который его расспрашивал.
   - А кто ее тут обидит? Она никого не обижает.
   - Похоже, - сказал Кристмас. - А в эту сторону далеко до другого  го-
рода?
   - Да миль, говорят, тридцать. Вы не пешком туда собрались, нет?
   - Нет, - сказал Кристмас. Потом повернулся и  пошел  дальше.  Паренек
смотрел ему вслед. Потом тоже повернулся и пошел, покачивая ведро у  вы-
горевшей штанины. Через несколько шагов он оглянулся.  Человек,  который
расспрашивал его, продолжал идти мерно, но не быстро. Паренек в выгорев-
шем, латаном, коротком комбинезоне пошел дальше. Он был босой. Вскоре он
начал приплясывать, шаркая ногами, и рыжая пыль взлетала вокруг  костля-
вых шоколадных щиколоток и коротких обтрепанных штанин  комбинезона;  он
замурлыкал, ритмично, музыкально, но без мотива, на одной ноте:
   Ври лучше меньше,
   Лучше больше знай.
   Хочешь светлой девочки -
   Выйди погулять.
   Лежа в густом кустарнике, метрах в ста от дома, Кристмас услышал, как
где-то вдалеке часы пробили девять, потом десять. Перед ним,  среди  де-
ревьев, угловатый и огромный, маячил дом. В  одном  окне  наверху  горел
свет. Шторы были раздвинуты, и он видел, что горит там керосиновая  лам-
па, а время от времени по дальней стене скользила человеческая тень.  Но
самого человека он ни разу не увидел. Немного погодя свет погас.
   Дом был темен; он перестал на него смотреть. Он лежал  в  кустарнике,
ничком на темной земле. Тьма в зарослях была непроглядная; она заползала
под рубашку и брюки, плотная, прохладная, мо