Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Ремарк Эрих Мария. Земля обетованная -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  -
ненароком выпустить газы, то он делает вид, что это автоматная очередь. По Пятьдесят второй улице я побрел назад в гостиницу. Это была улица стриптиз-клубов. Все стены были сплошь облеплены афишами с обнаженными или почти нагими красотками, которые по ночам медленно раздевались на глазах у тяжело сопящей публики. Позже, ближе к ночи, перед дверями всех заведений, разодетые, будто турецкие генералы, водрузятся толстенные швейцары и забегают юркие зазывалы, наперебой расхваливая каждый свое зрелище. Улица запестрит многоцветьем и позолотой самых немыслимых ливрей и униформ, но нигде не будет видно предательских зонтов и утрированно больших сумок, по которым в Европе так легко распознать проституток. Их на здешних улицах просто не было, а публику в стриптиз-клубах, похоже, составляли одни понурые онанисты. Проститутки здесь назывались call girls, девушки по вызову, И связаться с ними можно было по телефону, номер которого удавалось раздобыть лишь по знакомству, строго конфиденциально, поскольку запрещалось и это -- полиция преследовала жриц любви, будто заговорщиков-анархистов. Моралью Америки заправляли женские союзы. Я покинул аллею онанистов и направился в кварталы бедной застройки. Здесь стояли узкие, убогого вида здания с лестницами, на верхних ступеньках которых, прислонясь к железным перилам, молчаливо и безучастно сидели местные жители. По тротуарам, около лестниц, вечно переполненные отбросами, в почетном карауле выстроились алюминиевые мусорные бачки. На проезжей части шныряющие между автомобилями подростки пытались играть в бейсбол. Их матери, как наседки, взирали на мир с высоты подоконников и лестничных ступенек. Детишки поменьше жались к ним, точно грязно-белесые мотыльки, которых вечерние сумерки и усталость заставили прибиться к этому неприглядному человеческому жилью. Сменный портье Феликс О'Брайен стоял перед дверями гостиницы "Мираж". --А Мойкова нет? -- поинтересовался я. --Сегодня же суббота, -- напомнил О'Брайен. -- Мой день. Мойков в разъездах. --Верно, суббота. -- Как же я забыл! Значит, впереди длинное, пустое воскресенье. --Вот и мисс Фиола тоже господина Мойкова спрашивала, -- вяло обронил Феликс. --Она еще тут? Или уже ушла? --По-моему, здесь еще. Во всяком случае, я не видел, чтобы она выходила. Мария Фиола вышла мне навстречу из полумрака плюшевого будуара. На ней опять был ее черный тюрбан. --У вас снова съемки? -- спросил я. Она кивнула. --Совсем забыла, что сегодня суббота. Владимир уехал развозить клиентам свой напиток богов. Но я все предусмотрела. У меня теперь здесь припасена собственная бутылка. Припрятана у Мойкова в холодильнике. Даже Феликс О'Брайен пока что не смог ее обнаружить. Но это, конечно, долго не протянется. Она прошла передо мной в комнатенку за стойкой и извлекла бутылку из холодильника, откуда-то из самого угла. Я поставил рюмки на столик возле зеркала. --Вы не ту бутылку взяли, -- предупредил я. -- Это перекись водорода, к тому же концентрированная. Яд. -- Я показал на этикетку. Мария Фиола рассмеялась. --Бутылка та самая. А этикетку я сама наклеила, чтобы Феликса отпугнуть. Перекись водорода, как и водка, ничем не пахнет. У Феликса нюх на спиртное просто феноменальный, но тут он ничего не учует, пока не попробует. А чтобы не попробовал -- этикетка! Яд! Просто, верно? --Все гениальные идеи просты, -- ответил я, отдавая дань ее изобретательности. -- Потому-то они так тяжело и даются. --Первую бутылку я тут завела себе уже несколько дней назад. Чтобы Феликс на нее не позарился, Владимир Иванович перелил водку в старую, запыленную бутылку из-под уксуса и даже бумажку приклеил с русскими буквами. Но она на следующее же утро исчезла. --Лахман? -- спросил я, пронзенный молниеносной догадкой. Она в изумлении кивнула. --Вы-то откуда знаете? --Природный дар аналитика, -- сухо ответил я. -- Он признался в содеянном? --Да. И в приступе раскаяния даже принес взамен вот эту бутылку. Она больше. В ту едва пол-литра набиралось, а в этой добрых три четверти. Ваше здоровье! --И ваше! -- Лурдская вода, подумал я. Лахман даже заподозрить не мог, что это водка, он же вообще непьющий. Одному Богу известно, как приняла его с такой святой водицей пуэрториканка. Впрочем, может, он как-нибудь сообразил выдать ее за сливовицу из Гефсиманского сада? --А я люблю тут посидеть, -- призналась Мария Фиола. -- С прежних времен привычка осталась. Я ведь долго тут жила. Я вообще люблю гостиницы. Всегда что-нибудь случается. Люди приезжают, уезжают... встречи, расставания... самые волнующие мгновения в жизни. --Вы так считаете? --А вы нет? Я задумался. В моей жизни встреч и прощаний было достаточно. Даже с лихвой. Прощаний больше. Пожалуй, возможность спокойной жизни волнует меня куда сильнее. --Может, вы и правы, -- заметил я. -- Но тогда, наверное большие отели еще интереснее? Мария затрясла тюрбаном так, что бигуди зазвенели. --Они бесцветные. Здесь все по-другому. Здесь люди не прячут своих эмоций. Вы это по мне могли видеть. Вы тут Рауля уже встречали? --Нет. --А графиню? --Только мельком. --Тогда у вас все впереди. Еще водки? Рюмочки такие маленькие. --Они всегда малы. Я ничего не мог с собой поделать: при воспоминании о Лахмане мне почему-то казалось, что водка слегка попахивает ладаном. Опять вспомнился "Ланский катехизис": "Бойся собственной фантазии: она преувеличивает, преуменьшает и искажает". Мария Фиола потрогала пакет, лежавший рядом с ней на столике. Это мои парики. Рыжий, белокурый, черный, седой и даже белый. Жизнь манекенщицы -- сплошная кутерьма. Я ее не люблю. Поэтому перед каждым сеансом делаю здесь последнюю остановку, а уж потом ныряю с головой во все эти переодевания. Владимир -- это такой оплот спокойствия. У нас сегодня цветные съемки. А почему бы вам не пойти со мной? Или у вас другие планы? --Да нет. Но ваш фотограф меня вышвырнет. --Никки? Что за вздор! Там и без нас будет куча народу, не меньше дюжины. А если вам станет скучно, в любое время сможете уйти. Это не светская вечеринка. --Хорошо. Я бы за что угодно ухватился, лишь бы избежать одиночества моей гостиничной комнаты. В этой комнате умер эмигрант Заль. В шкафу я нашел несколько писем. Заль их так и не отправил. Одно было адресовано Рут Заль в исправительно-трудовой лагерь Терезиенштадт под Веной. "Дорогая Рут, я уже так давно ничего о тебе не слышал, -- надеюсь, ты здорова и у тебя все в порядке". Я-то знал, что концлагерь Терезиенштадт -- сборный пункт для евреев, которых оттуда переправляли в крематории Освенцима Так что Рут Заль, по всей вероятности, давным-давно сожгли. Тем не менее письмо я отправил. Оно было полно отчаяния, раскаяния, расспросов и бессильной любви. --Будем брать такси? -- спросил я на улице, неприязненно вспомнив о своем порядком отощавшем бумажнике. Мария Фиола мотнула головой. --В гостинице "Мираж" такси берет только Рауль. Я это отлично помню по временам моей здешней жизни. Все остальные ходят пешком. И я тоже. Причем с удовольствием. А вы разве нет? --Я-то пешеход-марафонец. Особенно в Нью-Йорке. Два-три часа прогулки для меня сущий пустяк. -- Я умолчал о том, что завзятым любителем моционов стал только в Нью-Йорке, потому что здесь мне не надо опасаться полиции. Это давало ликующее ощущение свободы, к которому я все еще не привык. --Нам недалеко, -- сказала девушка. Я хотел взять у нее пакет с париками, но она не позволила. --Лучше я сама понесу. Эти штуки ужасно мнутся. Их надо держать в руках крепко, но бережно и нежно, иначе они выскользнут и не смогут избежать падения. Как женщины, -- добавила она вдруг и рассмеялась. -- Глупость какая! У меня порочная тяга к банальностям. Очень освежает, когда вокруг тебя целый день одни завзятые острословы. --Так уж прямо одни? Она кивнула. --Это у них профессиональное. Шуточки, парадоксы, ирония -- наверное, так проще скрыть легкий налет гомосексуальности, который лежит на всем, что связано с модой. Мы шествовали против движения, рассекая встречный поток пешеходов. Мария шла быстро, энергичным и широким шагом. Она не семенила и голову держала высоко, как фигура на носу галиона, -- из-за этого и сама она казалась выше ростом. --У нас сегодня большой день, -- сообщила она. --Цветные съемки. Вечерние платья и меха. --Меха? В такую жару? --Это неважно. Мы всегда опережаем погоду на один, а то и на два сезона. Летом готовится коллекция осенней и зимней одежды. Сперва фотографируют модели. А потом надо еще успеть все пошить и развезти по оптовикам. На это уходят месяцы. Так что со временем года у нас всегда какая-то свистопляска. Живешь как бы в двух временах сразу -- в том, которое на улице, и в том, которое на съемках. Иногда, бывает, и путаешь. И вообще, есть во всем этом что-то цыганское, ненастоящее, что ли. Мы свернули в узкий переулок, освещенный только с двух концов белыми неоновыми огнями киосков и закусочных по углам. Мне вдруг пришло в голову, что впервые в Америке я иду по улице с женщиной. В огромной, почти голой комнате, где было расставлено некоторое количество стульев и несколько светлых передвижных стенок, высвеченных яркими лампами, а также имелся небольшой подиум, собралась примерно дюжина людей. Фотограф Никки дружески обнял Марию Фиолу, вокруг носились обрывки разговоров, меня между делом представили всем собравшимся, тут же подали виски, и уже вскоре я очутился в кресле, несколько на отшибе от этой суеты и всеми забытый. Тем спокойнее мог я наблюдать за необычным, новым для меня зрелищем. Большие картонные коробки уносили за занавеску, там распаковывали и затем, уже пустые, ставили на место. За ними, по отдельности, шли манто и шубы, вызвавшие интенсивные дебаты -- что, как и в какой последовательности снимать. Помимо Марии здесь были еще две манекенщицы -- блондинка, туалет которой почти исчерпывался изящными серебристыми туфельками, и очень смуглая брюнетка. --Сперва манто, -- решительно объявила энергичная пожилая дама. Никки запротестовал. Это был худощавый человек с песочными волосами и тяжелой золотой цепью на запястье. --Сперва вечерние платья! Иначе они под шубами помнутся! --Девушкам совершенно не обязательно надевать их под шубы! Наденут что-нибудь другое. Или вовсе ничего Меха увезут первыми. Сегодня же ночью! --Хорошо, -- согласился Никки. -- Это скорняки, похоже, не слишком нам доверяют. Значит, сперва меха. Давайте вот эту шляпку из норки. С турмалином. Снова завязалась дискуссия, по-английски и по-французски, -- как фотографировать шляпку. Я прислушивался к интонациям, стараясь не слишком вникать в суть. Чрезмерное и чуть напускное оживление участников напоминало театральное закулисье -- будто идет репетиция "Сна в летнюю ночь" или "Кавалера роз". Казалось, еще немного -- и сюда под пенье фанфар впорхнет Оберон. Внезапно лучи юпитеров пучком сошлись на одной из передвижных стенок, к которой в срочном порядке придвинули огромную вазу с искусственным стеблем дельфиниума. Сюда и вышла блондинка в серебристых туфельках и бежевой норковой шляпке. Директриса-распорядительница еще раз пригладила мех, два юпитера, установленные ниже остальных, дружно вспыхнули, и манекенщица застыла, словно шалунья-преступница под дулом полицейского пистолета. --Снято! -- крикнул Никки. Манекенщица сменила позу. Директриса тоже. --Еще раз! -- потребовал Никки. -- Чуть правее! Мимо камеры смотри! Хорошо! Я откинулся в кресле. Контраст между моим реальным положением и этим зрелищем поверг меня в какое-то потустороннее состояние, в котором, впрочем, не было ни отрешенности, ни замешательства, ни испуга. Скорее это было уже почти неведомое чувство глубокой успокоенности и мягкого, тихого блаженства. Мне вдруг пришло в голову, что со времени моего изгнания я почти не был в театре, а тем паче -- в опере. Случайный киносеанс -- вот и все, что я мог себе позволить, да и то обычно лишь затем, чтобы спрятаться, укрыться, пересидеть пару часов. Я наблюдал за продолжением съемок норковой шапочки и белокурой манекенщицы, которая, казалось, с каждым новым кадром становится существом все более эфемерным. Представить себе, что у нее, как у простых смертных, есть элементарные человеческие потребности, было все трудней. Видимо, дело было в очень сильном и ярком освещении, которое разительно преображало реальность, к бы лишая ее телесности. Кто-то принес мне новую порцию виски. Хорошо, что я согласился сюда пойти, думал я. Впервые за долгое время я почувствовал, что отдыхаю: гнет, который ощущался более или менее осознанно, постоянно и почти физически, вдруг спал. --Мария! -- крикнул Никки. -- Теперь каракульчу! В тот же миг Мария очутилась на подиуме, тоненькая и стройная в окутавшем ее черном, матово поблескивающем манто, в изящной, надетой чуть набекрень плоской шапочке в форме берета из того же шелковистого, переливчатого меха. --Хорошо! -- воскликнул Никки. -- Стой так! Стой и не двигайся! Нет! -- заорал он на директрису, которая попыталась что-то поправить или одернуть. -- Нет! Хэтти, прошу тебя! После. Мы еще сделаем много снимков. А этот пусть будет так, ненароком, без всякой позы! --Но ведь так не видно... --Потом, Хэтти! Снимаю! Мария замерла, но не так, как прежде замирала блондинка. Она просто остановилась, будто стояла так всегда. Боковые юпитеры нащупали ее лицо и сверкнули в глазах, которые вдруг наполнились глубокой и чистой синевой. --Хорошо! -- заявил Никки. -- Теперь нараспашку! Хэтти подскочила к Марии. А та медленно распахнула манто, словно два крыла огромной бабочки. Прежде манто казалось ей почти узким, на самом же деле оно было широченное, с подбивкой белого шелка, на котором четко выделялись большие серые ромбы. --Так и держи! -- сказал Никки. -- Как павлиноглазка! Крылья пошире! --Павлиноглазки не черные. Они фиолетовые, -- поправила его Хэтти. --А у нас они черные, -- надменно ответил Никки. Оказалось, однако, что Хэтти в бабочках разбирается. Она утверждала, что Никки имел в виду траурницу. Тем не менее последнее слово все равно осталось за Никки. В моде никаких траурниц нет, решительно заявил он. --Ну и как вам это? -- раздался вдруг чей-то голос у меня за спиной. Бледный, полноватый мужчина со странно поблескивающими вишенками глаз плюхнулся в складное кресло рядом со мной. Кресло жалобно всхлипнуло и завибрировало. --Великолепно, -- ответил я совершенно искренне. --У нас, конечно, теперь уже нет мехов от Баленсиаги(21) и других великих французских закройщиков, -- посетовал мужчина. -- Все из-за войны. Но Манбоше(22) тоже неплохо смотрится, вы не находите? --Еще бы! -- Я понятия не имел, о чем он говорит. --Что ж, будем надеяться, эта проклятая война скоро кончится, и нам снова начнут поставлять первоклассный материал. Эти шелка из Лиона... Мужчина вдруг поднялся -- его позвали. Причину, по которой он проклинал войну, я даже не счел смехотворной; напротив, здесь, в этом зале, она представилась мне едва ли не из самых весомых. Начались съемки вечерних платьев. Внезапно возле меня очутилась Мария. На ней было белое, очень облегающее платье с открытыми плечами. --Вы не скучаете? -- спросила она. --Нисколько. -- Я взглянул на нее. -- По-моему, у меня даже начались приятные галлюцинации. В противном случае мне бы не померещилось, что диадему, которая у вас в волосах, я еще сегодня после обеда видел в витрине у "Ван Клиф и Арпелз". Она там выставлена как диадема императрицы Евгении. Или это была Мария Антуанетта? --А вы наблюдательны. Это действительно от "Ван Клиф и Арпелз". -- Мария засмеялась. --Вы ее купили? -- спросил я. В этот миг для меня не было ничего невозможного. Как знать, вдруг эта девушка -- беглая дочь какого-нибудь короля мясных консервов Чикаго. В газетах, в колонке светских сплетен, мне и не такое случалось читать. --Нет. И даже не украла. Просто журнал, для которого мы фотографируемся, взял ее напрокат. Вон тот мужчина сразу по окончании съемок увезет ее обратно. Это служащий фирмы "Ван Клиф", он охраняет драгоценности. а что вам понравилось больше всего? --Черное кепи из каракульчи, которое на вас было. Это ведь Баленсиага? Она обернулась и уставилась на меня во все глаза. --Это Баленсиага, -- медленно повторила она. -- Но вы-то откуда знаете? Вы что, тоже из нашего бизнеса? Иначе откуда вам знать, что кепи от Баленсиаги? --Пять минут назад я этого еще не знал. Я бы счел, что это марка автомобиля. --Откуда же сейчас знаете? --Вон тот бледный незнакомец меня просветил. Вернее, он только назвал фамилию, а уж остальное я сам домыслил. --Это действительно от Баленсиаги, -- сказала она. -- Привезли на бомбардировщике. На "летающей крепости". Контрабандой. --Отличное применение для бомбардировщика. Если бы все бомбардировщики так использовались, наступил бы золотой век. Она засмеялась. --Значит, вы не шпион от конкурентов и у вас не припрятан в кармане миниатюрный фотоаппарат, чтобы похитить наши секреты зимней моды? Даже жалко! Но похоже, за вами все равно глаз да глаз нужен. Выпивки у вас достаточно? --Спасибо, да. --Мария! -- позвал фотограф. -- Мария! Съемка! --Потом мы все еще на часок заедем в "Эль Марокко. -- сообщила девушка. -- Вы ведь тоже поедете? Вам меня еще домой провожать. И прежде чем я успел ответить, она уже стояла на подиуме. Разумеется, я не мог с ними ехать. У меня просто денег не хватит. Впрочем, рано об этом думать. Пока что я целиком отдался флюидам этой атмосферы, где шпионом считается тот, кто норовит похитить покрой меховой шапочки, а не тот, кого всю ночь пытают и на рассвете расстреливают. Здесь даже время подставное, подмененное. На улице жарища, а тут зимнее царство -- норковые шубки и лыжные куртки нежатся в сиянии юпитеров. Некоторые модели Никки снимал в новых вариациях. Смуглая манекенщица вышла в рыжем парике, Мария Фиола в белокуром, а потом и вовсе в седом -- за несколько минут она постарела лет на десять. Из-за этого у меня возникло странное чувство, будто я знаю ее целую вечность. Манекенщицы уже не давали себе труда уходить за занавеску и переодевались у всех на глазах. От яркого прямого света они устали и были возбуждены. Но окружающие мужчины не обращали на них почти никакого внимания. Некоторые явно были гомосексуалистами, другие, вероятно, просто привыкли к виду полуобнаженных женщин. Когда картонные коробки были наконец убраны, я объявил Марии Фиоле, что никуда с ней не иду. Где-то я уже слыхал, что "Эль Марокко" -- самый шикарный ночной клуб во всем Нью-Йорке. --Но почему? -- удивилась она. --Я сегодня не при деньгах. --Какой же вы дурачок! Мы все приглашены. Журнал за все платит. А вы сегодня со мной. Неужели вы думаете, я бы позволила ва

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору